ТОП 10 лучших статей российской прессы за
July 4, 2018

— Уменя теперь такая пора — хочется мысленно возвращаться в детство, юность… 12 июля, прямо в день рождения, будет вечер в Театре Советской Армии (Центральный академический театр Российской Армии. — Прим. «ТН»), и я придумал для него название «Улица Кедрова, 16, корпус 1, квартира 4а. Возвращаюсь…» Декорацию сделали — угол дома, где я родился, откуда ходил в школу, а потом в институт… Дом сейчас такой же, только пластиковые окна и кондиционеры появились. Даже те же гаражи поблизости, тот же детский садик в трех минутах от подъезда. Папы нет больше четверти века, мамы — больше пятнадцати лет, квартиру не продали — она досталась моему старшему брату Андрею. Но я после маминой смерти не заходил в нее, для меня закрылся этот путь. А район помню и люблю, хотя уже не узнаю. Он сильно изменился: там, где был кирпичный завод, стоят многоэтажные красивые дома. И на месте горы под названием Опилки, с которой мы катались зимой на санках и на лыжах, тоже. Гора так называлась, потому что и являлась спрессованными за многие годы лежания опилками. Когда мы были от горшка два вершка, эта куча отходов деятельности кирпичного завода казалась большой горой. Школа находилась в пяти минутах от дома — она есть и сейчас. А напротив нее все тот же кинотеатр «Салют». Взрослый билет в него стоил 25 копеек, а детский — 10. Нет, если заслать пару гонцов, которые бы открыли нам другой вход, можно было посмотреть кино бесплатно, но я этим не злоупотреблял: родители какие-то деньги давали, и 10 копеек в кармане водились. Мы туда бегали на «Неуловимых мстителей», прогуливали в «Салюте» уроки…

— У дня рождения летом есть в детстве свои минусы…

— Да, мне в школе было так обидно и завидно: всем одноклассникам дарят подарки, я в этом целый год участвую — а мне никогда и ничего! У нас все празднично обставляли, учительница торжественно говорила: «Сегодня у Пети Иванова день рождения!» Счастливый Петя клал каждому на парту конфетки, все его поздравляли… А в мой день рождения даже в гости позвать было особо некого — друзья и одноклассники разъезжались на каникулы. Когда повзрослел, стало проще. В студенческие годы звал друзей на родительскую дачу. Все проходило чинно, спокойно — при маме и папе надо было соблюдать нормы приличия. Грандиозных праздников в мой день рождения не было, да и фантастических подарков тоже.

Ужинать — только всей семьей

— Отличным подарком стали бы слова родителей: «Сынок, приглашай друзей, а мы уедем, чтобы не мешать».

— Такого не было никогда. Отец был очень строгим человеком. Наверное, будь он менее строгим, он бы и не руководил «Москонцертом», «Росконцертом» и «Союзаттракционом». Кстати, в 1971 году он организовал первую в СССР Всемирную выставку аттракционов, на которой советские люди впервые увидели катальные горы (сейчас они называются американскими горками), кегельбан, сталкивающиеся электрические машинки, игровые автоматы. В парке Горького стояли немецкие, американские и итальянские аттракционы, в Сокольниках японские, в Измайлово еще какие-то — и ко всем тянулись огромные очереди. Но мы с двоюродным братом Ромкой как родственники руководства везде ходили, минуя их. К нам были приставлены папины сотрудники, которым стоило пальцем показать: «Хочу туда!» Через час мы укатывались вусмерть.

Отец был авторитет из авторитетов, вообще никогда не кричал, а если хоть чуть-чуть повышал голос, можно было бежать и прятаться. Принятые им правила были незыблемыми. Например, мы всегда вместе ужинали — дома не обедали, поскольку родители работали. Конечно, нас с братом не морили голодом и давали что-то перекусить, но основательно мы ужинали только все вместе. Если папа приходил раньше мамы, то всегда ждал ее, если мама, то ждали папу — и только тогда мы садились за стол, за едой обсуждали, как у кого прошел день… Мама всю жизнь была за отцом — за каменной непробиваемой стеной — и очень к этому привыкла. Когда отца не стало, ей было крайне тяжело. То до нее и ветерочек не долетал, а вдруг все ветры подули! И мы с братом не могли ей отца заменить.

— И для вас это была стена, которая от всего оберегала?

— Да. И нам без него тяжело пришлось. А еще хуже было, когда матери не стало. Когда понимаешь, что никто тебя не погладит по голове… Потом проходят годы, ты к этому привыкаешь, уже спокойно реагируешь: да, не погладят — ну, что ж теперь.

— С братом стали ближе после того, как родители ушли?

— Мы с Андрюшей никогда не были далеко, хотя разница в десять лет всегда чувствовалась. В детстве у нас случались скандалы. Он чистый технарь, у него способности к математике, а я в ней, как и в химии с физикой, не понимал ни бельмеса. Не понимал, почему поезд, который едет из пункта А в пункт Б, опаздывает на 20 минут! Андрюшка пытался в детстве со мной заниматься, но надолго его не хватало. Он кричал: «Ты тупой!» В ответ я садился за пианино и играл. Спрашивал: «Ты так можешь?» Он тыкал в клавиши одним пальчиком — в музыке брат был не сильнее, чем я в математике. Он закончил МАДИ, у меня не было идей по поводу поступления, и он надоумил меня податься туда на подготовительные курсы. Недели через три стало очевидно, что не в коня корм: я не понимал ничего вообще.

На выпускном экзамене по алгебре в школе мне поставили четверку — но не потому, что меня смогли натаскать. Я отпрашивался в туалет, а помогавшие мне друзья сидели этажом выше. Они спустили из окна нитку, к которой привязали гайку, я привязал к ней бумажку с заданием, потом ребята спустили мне на ниточке листок с решением. За экзамен по химии я и вовсе получил пятерку. У нас химию вела директор школы, она нас любила настолько, что, когда мы сдавали экзамен, рассказала, в каком порядке будут лежать билеты! Не хотела портить нам аттестаты. Все выучили по одному билету и получили по пятерочке. А история, география, русский и уж тем более литература мне нравились, по ним у меня были хорошие оценки без дополнительных ухищрений.

— Читали много?

— Книги я полюбил раньше, чем научился читать. У отца был приятель Александр Андреев, он написал несколько романов, его пьеса «Рассудите нас, люди» шла во многих театрах, позже он написал трехтомник про Есенина. И у дяди Саши на даче, в Красной Пахре, на втором этаже была огромная библиотека. Меня четырехлетнего запускали туда — и мне не нужны были никакие игрушки и вообще ничего в мире. Я доставал с полок книги, обкладывался ими, листал, рассматривал картинки. У нас тоже была солидная библиотека. Я жил в комнате с бабушкой, у меня был диван, который упирался в пианино, а на нем стояла лампа, вечером я загораживал ее платком, чтобы она не мешала бабуле спать. Возле дивана всегда лежала стопка книг, из которой я выбирал наугад. Думал, дай-ка достану третью снизу, что это? Конан Дойл, отлично! Так проглотил Пушкина, Лермонтова, Мопассана, Стивенсона…

— А играть на фортепиано вам нравилось? Или строгий папа сказал «надо» — и все?

— Никто не заставлял, я сам захотел во втором классе. У нас через стенку жила девочка Надя Исакова, и она играла на пианино. А я не мог понять, почему у нее пианино есть, а у меня нет! Почему она умеет, а я нет! Пошел и сам записался в музыкалку и сказал родителям, что теперь мне нужно пианино. Родители поначалу такой шаг не одобрили: инструмент стоил 650 рублей, они не хотели выбрасывать большие деньги на ветер. Однако я был упертым мальчиком и нарисовал себе клавиатуру. Через некоторое время родители, видя, что новое увлечение ребенку все не надоедает, купили фортепиано. Мне наскучило играть только классе в восьмом общеобразовательной школы. Меня тогда как раз перекинули из нашей музыкалки в Стасовскую музыкальную школу, одну из лучших в Москве. Она была на Добрынинской, не ближний свет от нашей Профсоюзной. Я попал к замечательному педагогу Алле Ивановне Мардалей­швили, сразу понявшей, что этот полушпанистый подросток в клешах вряд ли будет ездить в музыкалку через пол-Москвы и станет частым гостем на сольфеджио. Алла Ивановна предложила заниматься у нее дома, она жила в трех трамвайных остановках от меня. Как она, бедная, со мной мучилась! Но, выпускаясь, я играл «Патетическую сонату» — тяжелое произведение. Как-то мне открыл дверь ее квартиры длинноволосый парень: «Ты Домогаров? Мама сейчас придет». Я прохожу, а в комнате на диване двухгрифовая гитара!!! Я такую видел только на фото группы Led Zeppelin в иностранном журнале — а она лежала в квартире моего педагога, как заурядная вещь! Через три года в «Ленкоме» на «Юноне и Авось» услышал: «Представляем рок-группу «Аракс», соло-гитара — Тимур Мардалейшвили…»

— Классика рока вам тогда нравилась больше классики?

— Уж точно не меньше. Классе в пятом я вырезал фотографии «битлов» и «роллингов» и вклеивал их в свой альбом наряду с фотографиями горнолыжников. Горные лыжи я тоже обожал и ездил заниматься в секцию в Крылатское, пока это удавалось совмещать со школой и музыкалкой, а потом бросил. Я любил экстрим и быструю езду во всех видах — на лыжах, на колесах! Классе в седьмом научился ездить на мотоцикле, это уже без всяких секций, на улице с пацанами. Гонять на нем было круто само по себе, а потом нам одни ребята достали яловые сапоги, а другие, работавшие на ЗИЛе, титановые штучки, которые мы прикручивали к каблукам сапог, и наша крутизна увеличилась в десять раз. Едешь на моцике, резко опускаешь ноги на землю, каблуки чиркают об асфальт — и вырываются искры! Сначала мне давали покататься друзья, а в восьмом классе папа втайне от мамы дал деньги на «Яву-850» — роскошь для того возраста и того времени! Мама с бабушкой очень дергались из-за моей любви к быстрому двухколесному транспорту. Наша компания человек из девяти ездила без прав, мы мотались на Воробьевы горы, где и по сей день пункт сбора мотоциклистов. Уезжали часов в семь вечера, возвращались в десять. Естественно, мои дома не сидели спокойно. Мама с папой при нас с братом никогда не скандалили, но я слышал, как они за закрытой дверью разбираются на повышенных тонах, когда мама узнала про «Яву».

— И вы поклялись родителям, что не будете ездить быстрее 60 километров в час?

— Никогда ни в чем не клялся, а такую клятву точно не сдержал бы. Я лихо гонял. Однажды мама вырвала ключ прямо из замка зажигания и спрятала.Она не знала, что «Ява-850» заводится веточкой. А я-то прекрасно знал!

Домом горжусь. Мне в нем очень уютно

— Хорошо разбираясь в технике, вы могли мотоцикл починить?

— Свечи в своей любимой «Яве» еще мог поменять, а вот кольца с поршнями — уже нет. Тут я не в отца пошел: он-то часами пропадал в гараже, это было его любимое хобби. Он ремонтировал машины, радиоприемники и телевизоры. Естественно, я бегал ему помогать. Он командовал: «Маленький, дай ключ на семнадцать! Дай масло. Маленький, теперь давай колеса подкачаем!» Он меня никогда не звал по имени, только Маленьким. Теперь я большой и тоже кое-что умею делать своими руками, хотя вроде специально и не учился особо. У нас на родительской даче был сарай, и мои приятели подбили его сломать: «Что ты его не снесешь, он весь вид портит». Сказано сделано. Утром мама приехала: «Сарай сломали? Надо новый делать». И я без практики построил новый — даже не сарай, а вполне добротный летний домик. Уже и дом в негодность пришел, а мой сарайчик до сих пор стоит. В своем загородном доме я мало что делаю своими руками, но придумано там все мною. У меня спрашивают, кто дизайнер. Отвечаю: «Мое произведение искусства». Ездишь по городам, попадаешь в красивые отели, ходишь в гости и думаешь: вот это оригинально придумали, и это круто — и у тебя откладывается в голове. Так пазл и складывается. Я своим домом очень горжусь, мне в нем невероятно уютно. Я привез туда с нашей дачи и из квартиры мебель и вещи, принадлежавшие еще прабабушке. Отдал кресла на реставрацию. Горка была в непотребном виде, но мы ее ошкурили, покрыли лаком. Однако, хоть мы ее и обновили, из нее не выветрился запах, открываешь — и пахнет старым бархатом. От часов остался один корпус — ни циферблата, ни механизма, ни бронзовых гирь. Мы эту коробку отшлифовали, полачили, вставили механизм…

— Ваш отец до войны был актером, сыграл генерала Платова в фильме «Суворов». Он радовался, видя, что вы идете по одной из его дорог, что у вас получается?

— Какой же родитель такому не радуется! Но он и прививку от звездной болезни не забыл сделать. Мы с родителями и бабушкой возвращались домой после моего дипломного спектакля «Преступление и наказание», играли его в филиале Малого театра. Он шел каждую неделю, пользовался успехом. И на эскалаторе станции метро «Добрынинская» рядом с нашей семьей оказались девчонки: «Ой, это вы играли в спектакле? Дадите автограф?» Я ответил: «Конечно», — и тут же получил от папы подзатыльник! Он с полуулыбкой сказал: «Место знай! Не рановато ли?» То ли в шутку сказал, то ли всерьез. Я кивнул — мол, понял. И действительно понял, что звезду из себя строить не нужно.

С возрастом пробивает на нежности

— Вы, готовясь к роли, глубоко копаете, стараетесь не погрузиться в эпоху, а утонуть в ней. Ваш сын Александр Домогаров-младший стал режиссером. Ему передалось умение и желание глубоко копать?

— Он копает так, что у меня чуть слезы умиления не наворачиваются. Я радуюсь, когда смотрю его короткометражки. Он правильно сделал, когда пошел в театральное училище, и правильно поступил, когда, отучившись там четыре года, двинул на Высшие режиссерские курсы. Сашка не спрашивал моего совета, но если бы спросил, я бы то же самое посоветовал. Когда у него актер поднимает в кадре глаза, я вижу, что они не пустые — там мысль и чувства накручены-наверчены. И я знаю, кем! Ведь любое движение должно быть внутренне обосновано — сейчас об этом в кино часто забывают, а он помнит. Он похож на меня характером. Тоже взрывной — видимо, это еще и профессия отпечаток накладывает. Но еще более упертый. Я иногда могу отпустить ситуацию, а он, пока не продавит ее до конца, не успокоится.

— Как вы воспитывали Сашу? Чему учили?

— Да ничему я его не учил. Считаю, ребенка ничему нельзя научить специально. Он может только смотреть на твое поведение и думать: это мне нравится, вызывает уважение, а вот так я делать не хочу. Воспитывать иногда пытался. Когда он учился классе в пятом или шестом, на него Ира, его мама, пожаловалась. Сказала, что ведет себя безобразно. Я сыну говорю: «Иди сюда!» И начинаю на повышенных тонах что-то объяснять. Сашка сидел передо мной и пытался держать удар, не зареветь — у него дрожали губы, но он крепился — и вдруг одна слеза скатилась. У меня будто сердце разрезали: да елки, как же я его обидел! Сколько лет прошло, а помню. С возрастом пробивает на нежности, и я у него несколько раз прощения просил за то внушение. А он все время отвечает: да ладно тебе!

Юбилейный вечер Александра Домогарова «Возвращаюсь...» в ЦАТРА 12 июля 19:00