Понятия не имела, что меня побреют налысо. Андрей Сергеевич несколько месяцев отмахивался и говорил равнодушно: «А, подстрижешься, там видно будет», — Юля Высоцкая приходит ко мне на интервью в ресторан «Большой» в горчичного цвета футболке Enfants Riches Déprimés с дырками («каждая дырка по триста евро»), узких джинсах-дудочках, сером пальто Loro Piana и шляпке-котелке в тон футболке. Но я-то знаю, что под шляпкой у нее не «там видно будет», а самый натуральный бокс. Мы волнуемся обе: Юле с этим боксом жить, репетировать в театре, забирать Петю из школы, готовить на глазах у всей страны минестроне, а Tatler — снимать обложку. Как пошутила мой босс, «лысые женщины — это территория Vogue, в Tatler все длинноволосые и жизнерадостные».
С момента нашей последней встречи Юля еще больше похудела, резче обозначились скулы, но получился не оловянный, готовый упасть и отжаться солдат Джейн, а солдат нежный, хрупкий и беззащитный. Замечаю, как похожа она стала на Андрея Сергеевича. «Мне кажется, мы всегда были похожи, — соглашается Высоцкая, медленно помешивая ложечкой чай с чабрецом. — Ему нравится такой монголообразный, скуластый, «разлетный» типаж женщин. Посмотрите, как юная Лена Коренева напоминает Ширли Маклейн — одно лицо».
В фильме «Рай», который вообще-то планировалось снимать в 2016 году, но поступил грант от Минкульта и тянуть стало нельзя, Юля играет Ольгу Каменскую. Русская эмигрантка, участница французского Сопротивления, попадает в концлагерь за то, что прятала еврейских детей. Сюжет списан с реальной истории княгини Оболенской, жившей в Париже, но волей соавтора сценария Елены Киселевой оброс вымышленным мясом.
Деньгами министерства и телеканала «Россия» Кончаловский распорядился бережно, но без ущерба для художественной правды. Лагерные бараки выстроили в ангаре под Москвой, Италию тридцатых годов обнаружили в Ялте: «Думаю, в Италии трудно было бы найти такую чистую муссолиниевскую архитектуру, как в Крыму, а здесь все настоящее — колонны, кипарисы, бассейны...» Ставку Гиммлера — известно, что у рейхсминистра внутренних дел Германии была невероятной красоты ванная комната — успешно изобразил действующий, оснащенный не менее прекрасной сантехникой замок «карандашного» семейства Фабер-Кастелл в Нюрнберге.
Актрисе сшили три платья — два для Крыма, одно для Франции, остальное нашли на «Мосфильме». Зато «когда в кадре наливали французское вино — это было французское вино. Когда пили шампанское — это было именно что шампанское, не игристое, не асти спуманте», — говорит не терпящая фальши ни на кухне, ни где-либо еще Юля. Артистов не прятали под толстым слоем грима — все были прозрачные и естественные. При таком повышенном уровне искренности натуры и эмоции должны были быть подлинными. А значит — бреем в финале красивую женщину наголо, и все тут.
В предпоследний день съемок она уселась в кресло гримера в надежде, что пронесет и будет просто коротко, — стриглась же она однажды в фильме «Дом дураков», и ей так понравилось, что спустя пару месяцев, когда уже все отросло, она вернулась к любимому мастеру Нине Колодкиной с просьбой: «Ниночка, можно еще раз». Но режиссер Кончаловский во время съемок — не «Ниночка», не муж и даже не мужчина, а Адам и соавтор, с которым они вместе лепят героиню. Он приказал: «Машинкой». Юля закрыла глаза и нырнула.
Я потом спросила у Андрея Сергеевича, как долго он вынашивал вероломный план. Хитро щурясь, семидесятисемилетний красавец обтекаемо говорит, что никогда не чувствовал себя вправе диктовать жене, с которой вместе двадцать лет, как ей выглядеть. Он знает, как ответственно Юля относится к своей внешности. Как важно для женщины думать, что она выглядит хорошо. Поэтому не стал пугать на старте. Но да, знал, что надо именно налысо — чтобы чувствовала себя голой и беззащитной. Возможно, гораздо более голой, чем когда абсолютно раздета.
«Нужна колоссальная отвага и смелость, чтобы вот так нырнуть в роль», — Кончаловский горд, и мы оба знаем, что Юлины отвага и смелость предназначены для одного-единственного режиссера. Ни для кого другого она бы не разделась. Не стала изображать любовь к другому. И умирать отказалась бы. А для него — сколько угодно.
«С нами играл немецкий актер Якоб Дейл, Яша, — совершенно спокойно рассказывает мне Высоцкая. — Он окончил консерваторию, отделение композиторского искусства. Готовил себя к карьере скрипача. Тончайший человек. Так вот, он так влюбился в Кончаловского, что не мог уйти с площадки. Уже все сцены закончились, а он торчит в Москве. Уезжая, Яша сказал: «Я вас всех ненавижу, потому что у вас еще есть работа в этом фильме».
Высоцкая сравнивает атмосферу на съемочной площадке с запоем — ее обожаемому Андрей Сергеичу удалось создать невиданной силы воронку, в которой всех закрутило. В 2002 году после «Дома дураков» Наталья Андрейченко предупреждала ее: «Ой, смотри, тяжело будет, начнется депрессия». Тогда не началась. А теперь Юля с неприятным страхом смотрит в будущее. И даже не может до конца осознать, что осталась без волос.
«Понимаете, побриться в сорок два — совсем не то же самое, что в двадцать восемь. Ты теряешь — не знаю даже, как это правильно назвать... Ну вот, положим, я просыпаюсь — где-то подпухла, устала, замученная, синяки, мешки. Думаю, ничего страшного, сейчас раздышусь, все разгоню, что-то такое на голове налеплю — кудри романтические вот полюбила после «Трех сестер». А сейчас что мне делать?»
Разговор плавно перетекает на вечное, то есть женское. Да, на обложке январского русского «Vogue красовалась модель Куба Скотт — лысая внучка Ридли Скотта. А на показе Saint Laurent главной звездой модельного ряда была стриженная под ноль любимица Эди Слимана Рут Белл. На Tod's ходили стриженные под бобрик сестры Вентурини, на Louis Vuitton — Тэми Глосер примерно в том же облике. Тренд трендом, но мы с Высоцкой сходимся в том, что для женщины волосы и хорошая укладка — все равно лучший в мире anti-age-крем, гарантированно минус пять лет, и жить без этого крема очень тревожно.
— Ну хорошо, может, считать эту смену образа тотальным обновлением к весне, началом новой жизни?
— Скорее, доказательством того, что с этим режиссером я могу пойти до конца.
Юля с упоением говорит о своем Кончаловском. О том, что он, мастер интеллектуальный и эклектичный (трудно ведь осознать, что «Первого учителя», «Сибириаду» и «Белые ночи почтальона Тряпицына» снял один и тот же человек), в фильме «Рай» позволил себе невиданную раньше степень свободы. Ракурсы, состояния артистов — все неожиданно, но для него логично. Операторы к концу съемки жаловались: «Мы боимся, возвращаясь в полночь домой, открывать почту, потому что там наверняка будут новые страницы». Но Юля никогда не жалуется — она говорит, что замужем за человеком одновременно строгим и всепонимающим. А если она кричит на площадке: «Оставь меня, ты мне не помогаешь, ты меня выбиваешь, я больше не могу!», то он знает — она бьется, потому что находится на пути «туда, к высшей режиссерской правде». Только однажды, когда Юля тоном чуть тверже твердого сказала: «Я не надену это платье», он тихонько взял ее под локоток и отвел в сторону: «Это не тот тон, которым актриса должна разговаривать с режиссером».
А вообще он величайший манипулятор. Вот, к примеру, перерыв, камера отключена, он что-то объясняет артистам, их глаза наполняются слезами, и вдруг он шепотом, подталкивая оператора под ребра: «Снимаем, снимаем». Вроде бы на одной волне с актерами, плачет вместе с ними, а сам: «Давайте, давайте, снимаем». Вчера я была на лекции колумниста Tatler Алексея Ситникова. Он терпеливо объяснял, почему мужчины ищут любви новых женщин. Потому что жаждут восхищения. И мужчиной нужно постараться восхититься, даже если анекдот про «надо себя заставлять» слушаешь в его исполнении уже в сотый раз. Кончаловский по сто раз одну шутку не шутит — он щедро дает возможность прочесть себя по-новому, влюбиться еще раз, зауважать с большей силой.
— Да, безусловно, — соглашается Юля. — Но ему нужно, чтобы женщина была отдельным существом. Не тем, что, слившись с ним, смотрит как на бога. Обязательно восхищающимся, но отдельно стоящим, крепко стоящим на ногах. Помню, когда он разводился со своей предыдущей женой, я спросила: «Почему, почему ты переживаешь? Она молодая, красивая женщина». А он бесхитростно так ответил: «Ну ей трудно будет после меня». Андрей Сергеевич прекрасно понимает, что он мужчина определенного уровня, и после этого уровня общаться с другими довольно тяжело. И в этом нет позерства, всех этих «ну как же, я же!..». Без ложного пафоса, без переоценивания себя — он видит реальность.
Однажды мы уже говорили с Юлей про то, как ценит автор «Возвышающего обмана» и «Низких истин» женскую красоту вообще и Юлину в частности. Как беспощадно он наблюдателен, как замечает его опытный глаз малейшие признаки усталости на лице. Неужели не страшно предстать перед ним изможденной?
— У него другое понятие красоты, — отвечает Юля. — Наша с вами зона комфорта — это укладка, новое платье, маникюр. У него другое. Да, он с ходу замечает свежесть или усталость. Но с другой стороны... Знаете, он сам распорядился еще до конца съемок показать мне отснятый материал. Никому не показывали, а мне взяли и показали. Это жестоко, я до сих пор считаю, что актрисе такое нельзя видеть. Только благодаря моему, как бы это выразиться, равнодушию к тому, как я выгляжу, — не сочтите это кокетством — я смогла играть дальше. Но сначала провела ночь без сна, звонила сценаристу и час сорок ее насиловала: «Лена, как ты могла это допустить? Ты не понимаешь, что это эстетика уродства? Что вы перешли грань?» Она: «Меня интересует момент воздействия в смысле убедительности героини». Я: «Это уже не просто убедительно–неубедительно. На это уже не хочется смотреть». А Андрей Сергеевич вообще не понял, что именно меня покоробило. Более того, Ксения, это он придумал нашу с вами обложку. Я сидела в кресле гримера, от ужаса закрыв глаза руками, а он: «Ты дура, ничего не понимаешь, нужно срочно делать». Я в тот момент была настолько «невменько», что позволила себе согласиться. Наверное, потом можно было сказать «нет». Но все-таки я ему верю, у него безошибочное чутье.
Я напоминаю, сколько ослепительных женщин и талантливых актрис получили заветные призы, только изуродовав себя до неузнаваемости. На что Юля безучастно замечает:
— Я к наградам стала относиться иначе. Да, хорошая критика приятна. Слова людей, которых уважаешь, — дороги. Но я через такое прошла. Только ленивый не топтал «Дом дураков». Но именно после «Дома дураков» Джеральдина Чаплин на фестивале в Мюнхене сказала мне: «Если бы этот фильм мог увидеть мой отец...» Лив Ульман прислала мне письмо. Макс фон Сюдов целовал мне руки. А вокруг ругали страшно. Что в этом правда? И чего мне ждать? Наверное, иногда все совпадает, и случаются награды заслуженные. В моей жизни как-то все иначе. Совсем иначе. Наверное, так справедливо.
Кончаловский тоже отказывается говорить про прокатную и фестивальную судьбу «Рая». Да, у него уже есть венецианский «Серебряный лев» за «Тряпицына». Да, начался монтаж. Да, вероятно, за полгода управятся. Но ему это решительно не интересно. Более того, как только снята крайняя (не последняя, а именно «крайняя» сцена) и хлопает шапка, он вообще больше не думает о картине. Окей, ему не безразлично, найдет ли он деньги на следующий фильм. Но только тот, кто не думает про прокат, фестивали и успех, может быть по-настоящему свободен. «Должно свободно литься из души». Он был счастлив каждый день, который он работал. Вряд ли сувенир из Венеции стоит дороже. Ну еще, конечно, ему не безразличен тот факт, что жена заново в него влюбилась.
Как она, жизнерадостная красотка с кудрями, будет объяснять зрителям программы «Утро с Юлией Высоцкой», что с ней произошло? А она пока не придумала. Может, пощадит нервы публики и наденет парик или — пропади оно пропадом — прямо так выступит, пусть видят и знают. В последние годы она стала тефлоновой в отношении общественного мнения.
В нашем резонансном майском интервью мы говорили о переоценке ценностей, о том, что важно себя не загнать и вовремя остановиться. Неугомонная. Зачем ей ежедневный эфир, тем более тот, где надо одинаково разбираться в проблемах ЖКХ и лечении артрита? Бóльшую нагрузку и несвободу представить сложно.
— Не то чтобы мне стало тесно на кухне, — объясняет Высоцкая. — Мы вот сейчас на одном дыхании сняли сложнейшие рецепты в новогодней программе «Едим дома». Делали штоллен — это такая сдобная булка, сложнее, чем бриошь и кулич, потому что внутри марципан и много цукатов. Должно подойти, пропечься... Я делала штоллен впервые в жизни. Чистой воды импровизация в кадре. И все гениально получилось. Но ниша утренних эфиров такая богатая, свободная и благодатная.
Казалось бы, программ масса, но мало кто может говорить со зрителями открыто, достойно, а не как с идиотами. Обычно людей воспринимают как планктон. А зачем? Про житейские проблемы — как выбрать подарок, как бороться с целлюлитом, как закадрить мужика, накрыть на стол, не потерять мужа — вполне можно разговаривать нормально. Мне кажется, у нас с героями получается. Вот актриса Анна Ардова приходила. Посади Аню Ардову перед камерой, говори с ней о чем угодно, и будет искрометно, весело, откровенно. На нормальном уровне, горизонтальном...
Три программы за день, несколько съемочных дней подряд. Да, тяжело держать концентрацию, с ходу включаться в разговор о незаконной установке шлагбаумов или новом поколении маменькиных сынков. А еще нельзя, чтобы глаз потух. Зато какой challenge, подкрепленный долей «десять»! Это ох как круто.
А она, неуемная, хочет, чтобы ее не только смотрели, но и пили, и поэтому открыла на Кузнецком винный бар с отличной винной картой. Там рекой льется тосканское биодинамическое, на этикетке которого написано Julia Vysotskaya. Собственно, о хорошем баре она мечтала, еще открывая «Ёрник». Задумывался он как классное место посидеть, выпить, ну и чтобы лучший в городе кофе – в чем, в чем, а в кофе Юля понимает. Затем появился повар Дэниел Фиппард, еда стала главной, и «Ёрника» увело в сторону высокого искусства, о чем она, впрочем, не жалеет: «Мне нравилось. Сколько проработало — столько и проработало». Но желание сделать проходное — в хорошем смысле — место осталось. Чтобы все продувалось сквозняком из посетителей, чтобы утром забегали позавтракать, брали с собой круассаны, набитые вкусной ветчиной, сыром и авокадо. Чтобы днем официанты метали на стол правильную пасту, салат, клаб-сэндвичи и бургеры. Чтобы вечером происходили вещи посерьезнее. La Stanza («комната» по-итальянски) напротив сильно органического «KM 20» — вся про это.
Мы вместе идем смотреть ремонт. Вдоль облитой цементом брутальной барной стойки стоят режиссерские стулья, на спинках — имена людей сильно пьющих: Линдси Лохан, Кит Ричардс, Колин Фаррелл. Кейт Мосс, разумеется, — куда без нее? И еще два — на которых написано The Star и The Director.
— Кстати, вы знаете, почему режиссерский стульчик такой высокий? — спрашивает меня Юля. — Чтобы к режиссеру не наклонялись. Он должен быть на одной высоте со своими актерами.
Юля — она тоже такая. На одной высоте с людьми, которые ее окружают. Ни снобизма, ни намеренной простоты, ни желания всем понравиться. Она держит комфортную для себя дистанцию, чтобы пускать в личное пространство ровно настолько, насколько сегодня можно.
Год назад она рассказала в Tatler об автокатастрофе, о Маше, которая все еще в коме, о том, как это повлияло на Юлину жизнь, протекавшую в перманентном Instagram-счастье. Я снова задаю Юле вопрос про дочь: несколько месяцев назад в прессе появились сообщения, что девочка пошла на поправку. Готовясь к интервью, я окунулась в интернет-пучину и в ужасе оттуда вынырнула: фантазия журналистов простиралась от развода с Кончаловским до рождения третьего ребенка, что убедительно доказывало чересчур широкое платье на Венецианском кинофестивале. А вместо фотографии Маши Кончаловской на одном из ресурсов мною была опознана Маша Парфенова. Юля мгновенно съеживается и закрывается в своей скорлупе. Нет, она даже не обратила внимания на публикации, которые, как мне казалось, сочились из каждого утюга. Да, в интернете пишут много глупостей, и вообще ее удивляет, как долго аудитория возвращается к этой теме без малейшего слова информации со стороны семьи. Люди, которые на нее работают, тьфу-тьфу-тьфу, оказались очень порядочными. А Маша... «Мы работаем, мы движемся, пока очень-очень медленно».
К Новому году модельеру Виктории Андреяновой, с которой Юля познакомилась благодаря программе, для Кончаловского были заказаны пальто и пиджак over size. Список подарков от пятнадцатилетнего Пети ждал своего часа у ассистентки Кати, и родители всеми силами пытались вычленить из этого wish list что-то разумное: «В Лондоне было нормально, а в Москве гораздо труднее удерживать сына от потребительского отношения ко всему», – жалуется Юля. Петя перешел во французскую спецшколу имени Поленова, куда ходил Егор Кончаловский и где еще работают некоторые из «тех» преподавателей. К ужасу папы, он рисует коллекции одежды и называет себя будущим модельером.
— Ваш сценарий на праздники?
— Понятия не имею, — пожимает плечами Юля. — Главное, чтобы много закусок. Опыт показывает, что запеченные бараньи ноги и фаршированные утки абсолютно бессмысленны. Выпить шампанского, зайти к Никите.
А потом — к барной стойке в La Stanza. Кончаловский займет стульчик The Director, а она скромно угнездится в The Star.
0
66.00
