— Увы, у меня тогда был парик. Говорю об этом с неким сожалением, потому что готова пожертвовать своими волосами ради любимого дела и даже мечтаю об этом, хочется сменить когда-нибудь образ кардинально. Но у меня было два проекта параллельно, и я не могла себе позволить подвести другую съемочную группу. Когда мне в принципе предложили попробоваться в «Золотой Орде», я очень сильно удивилась. Таких ролей я еще не играла.
По сюжету мужа моей героини угнали в Орду, и несколько лет о нем ничего не слышно. Когда Настенька понимает, что никто не может ей ответить на вопрос, жив ли ее муж, она под видом соседского мальчика Никитки сама уходит в Орду. Удивительная для меня история, все-таки в нашем веке такие поступки встречаешь редко. Хочу сразу предупредить скептиков и критиков, что сюжет вымышленный, мир полностью придуманный авторами и не нужно искать какие-то исторические параллели. Для нас было важно показать, как мужчина и женщина умели любить в те времена. И мы попытались изменить стереотипное представление, что в Орде были одни злодеи. Испытания начались еще на пробах, на меня надели настоящие кольчугу, шлем, выдали меч, и все, я поняла, что уже устала.
Первая реакция была такая: «Мамочка, а как мне играть-то, если даже стоять и дышать тяжело». При этом меч нужно было вынимать легко, как пилочку для ногтей, и скакать на лошадях. А я их, если честно, боюсь. Дело в том, что однажды меня сильно укусила лошадь и, мало того, потом еще и упала на меня. Но я так считаю: сложности для того и существуют, чтобы их преодолевать. В итоге я научилась и на мечах драться в полной амуниции, и скакать. Кстати, мне кто-то сказал, что в кольчуге, которую для меня взяли в аренду на «Мосфильме», в свое время снимался Смоктуновский. В общем, с какого-то момента главной сложностью на съемках было то, что иногда на площадке я забывалась и начинала играть по-женски. Режиссер Тимур Алпатов тут же останавливал камеру и кричал: «Нет! Девочка полезла! Давай нам назад мальчишку!» Работать с ним было одним удовольствием, Тимур умеет создавать удивительную атмосферу на площадке.
— У вас в этом году прямо бенефис. Вышел и комедийный сериал «Команда Б» на СТС, где вашу героиню отправляют на Луну. Реально космическую подготовку проходили?
— Да, мы много времени провели в Звездном городке. Но на тренажерах все-таки больше ребята-актеры занимались: Володя Яглыч, Миша Тарабукин, другие. Меня же перед «отправкой на Луну» поместили с оператором в маленькую капсулу. А так как настоящие космонавты небольшого роста, а у меня все-таки 174 см, то коленки оказались где-то возле ушей, плюс еще скафандр место занимал, и где-то в оставшемся пространстве помещался оператор с камерой. А ведь надо же еще что-то играть! Слышу, оператор шепчет: «Лучше не шевелись, а то все развалится». Много смешного было на съемках. Мне кажется, это наивысший пилотаж — научиться играть комедию, и я очень рада, что к этому прикоснулась. Меня полгода пробовали на эту роль, прежде чем утвердили. Продюсеры никак не могли понять, а смогу ли я быть смешной. Все-таки за каждым из актеров тянется шлейф его прежних работ, а я долгое время считалась романтической героиней. Удивительная, кстати, история связана именно с «Командой Б». Мы сняли пилотную серию, а съемки продолжились только через два года, там даже начали уже пробовать других актеров, но в итоге оставили все же наш старый состав. Мы, наверное, оказались убедительнее.
— В «Команде Б» вы снимались с Михаилом Ефремовым, в Школе-студии МХАТ учились с его сыном Никитой. Дружили?
— Мы там все дружили. Школа-студия МХАТ вообще играет в моей жизни ключевую роль. Я выросла в Харькове, и, пока мои сверстники курили тайком за углом или бегали на дискотеки, я пропадала в библиотеках, но больше всего любила букинистические магазины. Мне было лет, наверное, тринадцать-четырнадцать, когда в таком магазине, рядом с маминой работой, я увидела собрание сочинений Станиславского в старом переплете. Наверное, это странный выбор для такого возраста, но я страстно мечтала, чтобы у меня оказались эти книги. И мама сделала мне такой подарок. Разумеется, тогда я совершенно не понимала ничего, о чем писал Станиславский. Но детское воображение меня так затащило в атмосферу его театра, что с тех пор я грезила только Школой-студией МХАТ, где все это мне смогут объяснить.
К окончанию школы я повзрослела и решила, что надо разделять мечты и реальность — и собралась поступать в театральный институт в Киеве. Но спасибо маме и моему педагогу Марии Александровне Коваленко, именно они настояли на том, чтобы я поехала в Москву. Перед этим мы заранее обзвонили все вузы, чтобы узнать, кто из педагогов набирает курсы в разных институтах. И мама очень сильно хохотала, узнав о том, что в моей любимой Школе-студии МХАТ это будет Константин Аркадьевич Райкин. Дело в том, что в смысле физической подготовки я всегда была таким неспортивным бревнышком. из-за музыкальной школы меня все время отпускали с уроков физкультуры, вместо гимнастики и бега я занималась исключительно сольфеджио. И тут собралась на курс Райкина, который сам владеет телом виртуозно и требует того же от своих студентов.
— И все же поступили вы именно на курс Райкина…
— Вопреки всему, нужно сказать. В том году был какой-то рекордный конкурс именно в Школу-студию МХАТ. 470 человек на одно место! Я помню, мы с мамой тогда с трудом прошли в Камергерский переулок, было ощущение, что там проходит какой-то митинг. Как и многие абитуриенты, я ходила на прослушивание во все творческие вузы, за исключением ВГИКа. А в Школе-студии МХАТ нам дали негласный совет не признаваться в этом педагогам, иначе обидятся. Но я посчитала это полнейшим бредом, всегда нужно говорить правду! И вот наступил момент, когда после третьего тура уже нужно определяться, куда именно подавать документы перед конкурсом. А это может быть только один вуз.
Меня к тому времени уже гарантировано брали в Щепкинское училище. Но я же мечтала о Школе-студии МХАТ. А вот там мне сказали честно, что не дают никакой гарантии. Елена Ивановна Бутенко — жена Константина Аркадьевича Райкина тоже родом из Харькова и как-то прониклась ко мне, как к землячке — советовала лучше не рисковать, а сдать документы туда, куда уже точно поступлю. А к ним приходить на конкурс просто так. На что я сказала: «Хорошо!» — спустилась на этаж ниже и тут же подала документы. Меня чуть не прибили за это и мама, и мой педагог. Они считали, что я лишила себя вообще каких-либо шансов. Но потом Константин Аркадьевич увидел в папке мои документы и взял меня на курс. Как говорил потом — авансом, за характер.
— Как иногородняя, жили, наверняка, в общежитии?
— Маме очень страшно было меня отпускать. Я же была домашним ребенком, тепличным растением. Да и у меня самой сердце тоже колотилось, когда заселялась в общагу, которая у меня ассоциировалась с Содомом и Гоморрой. Я даже боялась думать о том, что там со мной может произойти. Но все мои страхи оказались напрасными. Не знаю, как в других вузах, но в Школе-студии МХАТ общежитие очень небольшое, уютное, домашнее. Все свои, везде камеры, вахтерши были, как пионервожатые, за всем следили, до часа все должны вернуться в свои комнаты, вовремя лечь спать.
— У вас на курсе учились и москвичи: тот же Никита Ефремов, Аня Чиповская. Вы к ним в гости ходили или они к вам?
— Любили собираться, конечно, у нас, где побольше молодежи. Но так как порядки были очень суровые, то все гости до часа ночи должны были покинуть общежитие. Это отслеживалось по камерам наблюдения, то есть все серьезно. Но, как говорится, голь на выдумку хитра. Ребята научились проносить внутрь в больших клетчатых сумках тех, кто хотел остаться на ночь в общаге. Придумывали такие истории, что якобы родители прислали вещи. Самое страшное было, когда вахтерша требовала открыть сумку. Но на этот случай сверху всегда лежали шарфы и свитера, а наши москвичи лежали в сумках и боялись дышать. Кстати, причины были разные, почему это делалось. Иногда нужно было дорепетировать этюды или просто элементарно отметить чей-то день рождения. Помню, к одному парню с другого курса приехала его девушка — и он целый месяц вечером заносил сумку с ней, а утром выходил тоже с сумкой. Скорее всего, вахтеры догадывались о наших уловках, но нам верилось в то, что мы — самые хитрые создания на земле и смогли всех обмануть.
— Перед выпуском студентов часто охватывает страх: как сложится дальше жизнь, удастся ли остаться в Москве?
— Я скорее наблюдала эту всеобщую панику со стороны, у своих однокурсников. Меня-то саму и четверых моих однокурсников еще на третьем курсе института приняли в труппу «Сатирикона» с нашим выпускным спектаклем «Не все коту масленица». Примерно тогда же состоялся и мой дебют в кино. Дело в том, что Константин Аркадьевич первые три года запрещал нам сниматься. Он считал, что мы должны сначала получить профессию и не позорить мастерскую. А вот ближе к выпуску — пожалуйста, снимайтесь на здоровье! И в конце третьего курса мы с другими студентами пошли на «Мосфильм» раздавать свои фотографии. Стучались в каждый кабинет, где-то нас сразу посылали, где-то брали карточки. И вдруг меня вызывают на пробы к Егору Кончаловскому на проект «Розы для Эльзы». Потому что кастинг-директор, как оказалось, запомнил меня еще с первого курса.
Мы тогда выступали в Доме актера, и какой-то дяденька ко мне подходил, спрашивал фамилию, где учусь. Я не придала этому значения. Но вот он меня через столько лет вспомнил! Было, конечно, очень страшно. Как делается кино? Я же этого даже не представляла. Существовала в другой реальности, в театральной, и была абсолютно уверена, что вызов на пробы — это уже съемки и меня сто процентов утвердили на роль.
Первым делом я сказала Кончаловскому: «Знаете что, Егор Андреевич? Вы меня, конечно, извините, но если вы прямо сейчас не позвоните Константину Аркадьевичу и не отпросите меня у него, то я сниматься не смогу». Понятно, что от такой наглости он опешил. «Хорошо, — говорит. — Но, может, для начала что-то почитаете, покажете, что умеете?» А я стою на своем: мол, почитаем-почитаем, но вы все равно позвоните, а то у нас там сейчас класс-концерт, меня ждут вообще-то, я сегодня поломойкой должна быть, убираться между номерами мальчишек. В итоге Егор Андреевич меня попробовал и через два часа перезвонил: «Все, я тебя утвердил»…
Помню свой первый съемочный день, руки и ноги мешают, хочется их отрубить. Все не то, не так, голос какой-то чужой, сама себя не чувствуешь, не контролируешь. Один сплошной зажим. Причем сцена элементарная, просто нужно было пройти мимо камеры, увидеть фотографию возлюбленного моей героини с надписью «Разыскивается» и побежать после этого, закричать что-то. Элементарная сцена! Но я все время спотыкалась, из-за меня чуть не упал оператор. К счастью, Егор Андреевич безумно любит артистов, он все время говорил: «Молодец — дубль!» В какой-то момент я уже не выдержала. Я же понимаю, что все неправильно делаю. Взорвалась: «Егор Андреевич, вы простите, пожалуйста, но, по-моему, это совсем плохо!» На что Кончаловский сказал: «А я рад, что ты это понимаешь, значит, мы уже на верном пути». Конечно, такая его вера в меня очень помогла. Если Константин Аркадьевич — мой театральный мастер, то Егор — конечно, мой учитель в кино.
— Как потратили первый гонорар? Устроили праздник в общежитии?
— Конечно! Пир горой был. Накупили пирожков, докторской колбасы. И самое главное, я купила себе кожаную куртку, о которой так долго мечтала, какую-то невозможную — с люрексом, с вышивкой, со стразами, с камнями. Шла по Тверской в общежитие и думала, что все только на меня и оглядываются, потому что такую красоту пропустить было просто невозможно. (Смеется.)
— Вы ведь из-за кино потом ушли из «Сатирикона»?
— Для меня это был болезненный момент. Я очень люблю Константина Аркадьевича и этот театр, но у меня не было выбора. Меня утвердили в большой проект в кино, и уже начались съемки, когда выяснилось, что в «Сатириконе» я понадобилась для выпуска нового спектакля. Если бы я отказалась от съемок, то подвела бы всю группу и, естественно, пришлось бы платить неустойку. Конечно, я безумно волновалась перед разговором с Райкиным. Со мной к нему даже пошла лучшая подруга. Но Константин Аркадьевич все понял, дал мне возможность еще год доиграть на разовом контракте спектакль «Не все коту масленица», а потом эту постановку сняли. Я уверена, что мне были необходимы эти перемены. Всегда страшно выйти из зоны комфорта в принципе в любой профессии. В Интернете я видела такую картинку, где Бог держит огромного плюшевого медведя за спиной и протягивает руку к ребенку, пытаясь забрать у него маленького старого мишку. А ребенок сидит и рыдает. То есть мы понимаем: отдай этого маленького медведя, и тебе взамен дадут большого. Но мы же все время боимся что-то менять в своей жизни.
— И все же несколько лет назад вы снова стали штатной актрисой, теперь в театре у Сергея Безрукова.
— В каком-то смысле меня снова позвала Школа-студия МХАТ, ведь Сергей Витальевич тоже ее выпускник. У меня был период, когда мне было интересно только кино. А потом, в какой-то момент, я остро поняла, что перестала развиваться, и мне снова стало важно попробовать себя в театре. Мы не были знакомы на тот момент с Безруковым, но он ставил в Московском Губернском театре спектакль «Нашла коса на камень» по «Бешеным деньгам» Островского, и меня пригласили попробоваться на роль Чебоксаровой. А так получается, что Островский — тот драматург, который всегда со мной рядом. Мне понравилось, что Губернский — молодой театр, в таких всегда больше возможностей для творческих экспериментов. Потому что любой сложившийся академический театр — уже жесткая система, а я именно этого боюсь и избегаю. И вот я в штате Московского Губернского театра, у меня есть возможность пробовать себя в разных ролях, в тридцать лет сыграть Раневскую в «Вишневом саде», но при этом я не ограничена и могу сниматься в кино сколько надо.
— Мы говорим только о работе… А как же личная жизнь? Когда мы уже увидим вас на звездных дорожках со спутником?
— Знаете, для меня красные дорожки — необходимая часть работы. Я же прихожу представлять фильмы, в которых снимаюсь сама. При чем тут мой мужчина? Работа — работой, а личное пространство хочется сохранить только для себя. Конечно, у меня есть увлечения, я вообще влюбчивая по натуре. Мне надо всегда восхищаться человеком, только тогда мое сердце тает. Причем это не касается какого-то статуса, успешности, достатка ни в коем случае. Я всегда в первую очередь обращаю внимание на то, как человек ведет себя с теми, кто от него зависим.
Особенно по отношению к животным. У меня самой сейчас живут две кошки, собака, всегда были попугайчики, хомячки. Даже в общежитии, где нельзя было держать животных, у меня жил хомяк, которого мы прятали. Я назвала его Шлёма. Но каждый из моих однокурсников, кто заходил в гости, добавлял ему еще по имени. И получилось, что такой масюсенький хомячок стал Шлёма Пейсихович Шморкин Дрот. Прожил он у нас два года и потом, бедный, отошел в мир иной. Так что самое важное для меня и в мужчине, и в близком друге — это любовь к животным. Мне кажется, это качество находится рядом с сопереживанием, с отзывчивостью.
Несколько раз в жизни так случалось, что я видела жестокое обращение. Сидит маленький котенок, а большой сильный человек вдруг набрасывается на этот комочек: «Пошел вон!» Для меня перестает существовать такой человек! Еще одно качество в мужчинах, которое мне очень нравится, — самоирония. Иногда мне кажется, все беды в жизни случаются потому, что мы слишком серьезно к себе относимся, слишком на себе зациклены. К счастью, все мои близкие люди умеют посмеяться над собой. Надеюсь, я тоже отношусь к себе с достаточной самоиронией.
— То есть если вдруг вы увидите мужчину, который держит на руках котенка и переводит через дорогу старушку — это и будет ваш идеал?
— Если этот человек еще заливисто хохочет и рассказывает бабуле веселые истории из своей жизни — то думаю, что да, это именно он и есть. (Смеется.)
0
25.00
