60 лет назад, в начале сентября 1955 года, состоялся исторический визит канцлера Германии Конрада Аденауэра в Москву, ставший поворотной вехой в отношениях наших стран/
Не все знают, что состояние войны с Германией было прекращено лишь 25 января 1955 года, когда Президиум Верховного Совета СССР издал соответствующий указ. Удивительно при этом, но дипотношения с ГДР существовали с 1949 года.
Этот курс был официально закреплен западными державами-победительницами в Парижских соглашениях 1954 года, открывших ФРГ дорогу в НАТО, прекративших оккупационный режим страны и снявших большинство ограничений в военно-промышленной области. Западная Германия переставала быть, наконец, «зоной», превратившись в полноправное западноевропейское государство.
Обменявшись с этим государством посольствами, Москва автоматически закрепляла и статус своего сателлита — Восточной Германии, открывая ей путь на международную арену.
Призрак Рапалло
7 июня 1955 года первый секретарь советского посольства в Париже передал в диппредставительство ФРГ ноту правительства СССР. В ней говорилось о необходимости «нормализации отношений между двумя странами» и «урегулировании нерешенных вопросов».
В Бонне начался переполох. Значит ли это в перспективе объединение страны? В январе Советский Союз очередной раз упомянул о возможности неких «общегерманских выборов под международным контролем». Правда, при условии признания ГДР и отказа от НАТО, то есть декларативно, что было в традициях сталинской дипломатии.
Аденауэр прекрасно знал, что США, Англия и Франция критически воспримут любой его шаг в сторону Москвы. На Западе боялись, что ФРГ рано или поздно может продолжить традиции Рапалло*,
чтобы приблизить момент объединения страны. Однако любой шаг к объединению изначально был для Аденауэра поводом для контактов.
В конце июля, после консультаций с союзниками, канцлер решился на переговоры. Ему, конечно, выломали руки: Америке в Холодной войне не нужна была «нейтральная Германия» — ей нужен был надежный союзник. А потому Аденауэр должен был ни на йоту не отходить от буквы Парижских соглашений. Он, правда, мог «обмениваться мнениями» по вопросу объединения, но не вести об этом переговоры. Впрочем, на быстрое объединение канцлер теперь и не рассчитывал, так как знал, что после июльского Женевского совещания стран-победительниц у бывших союзников сформировалась концепция, согласно которой существование двух Германий — основа безопасности в Европе.
Разменная монета
Для самого канцлера главным условием в переговорах было: никаких дипотношений без возвращения всех военнопленных и интернированных лиц.
Судьба интернированных была порой не менее трагична, чем участь пленных. Сразу после войны сотни тысяч немцев (по некоторым немецким данным, свыше 700 тыс.) были без всяких объяснений насильно отправлены на работу в СССР. Они не учитывались как военнопленные. Многие оставались в Союзе вплоть до 1955 года. Власти при этом могли ссылаться на драконовский приказ Союзного Контрольного Совета от 20 сентября 1945 года о взимании репараций с Германии не только в виде товаров, оборудования и т. д., но и в форме использования рабочей силы. Таким образом, союзники дали возможность Советскому Союзу задерживать после окон¬ча¬ния войны немецких военнопленных в качестве рабочей силы, а также и депортировать гражданских лиц в СССР для использования на тяжелых работах.
Число удерживаемых лиц поначалу оценивалось Западной Германией в 100–130 тыс. человек, что, судя по всему, было преувеличением. Правда, Председатель Совмина СССР Николай Булганин утверждал, что в стране вообще нет военнопленных, а есть «военные преступники», осужденные за преступления во время войны. Кроме того, в СССР оставалось около сотни немецких ученых-атомщиков, работавших в основном в Сухумском центре. Аденауэр знал об этом.
В Москву, в Москву...
Подготовка к визиту проходила в авральных условиях. В германском МИДе, например, практически отсутствовали не только специалисты по СССР, но и квалифицированные синхронисты и переводчики со знанием русского языка. Пришлось мобилизовать славистов на месячные курсы. Знания проверял князь Константин Андроников из французского МИДа, не знавший при этом ни слова по-немецки.
Не имея своего представительства в Москве, немцы тем не менее отказались от услуг американцев и англичан, хитроумно предложивших им средства связи и шифровальное оборудование. Был сформирован спецпоезд из 14 вагонов, в которых разместили защищенный от прослушки конференц-зал, оборудовали помещения для шифровальщиков, машинисток, телеграфистов, аналитиков; к нему были прицеплены салон-вагон канцлера, вагон-ресторан с запасом продуктов на неделю, почтовый вагон с сейфами, вагон-гараж. Были изготовлены даже колесные пары для широкой колеи 1520 мм, а к советско-польской границе подошел монтажный поезд.
7 сентября Аденауэр прибыл на Ленинградский вокзал к оцепленному перрону, украшенному цветочной грядкой и фонтаном. На следующий день на Внуковском аэродроме с небольшим интервалом приземлились два четырехмоторных пассажирских «Локхида», зафрахтованных правительством ФРГ у «Люфтганзы».
По высшему разряду
На встрече в аэропорту Булганин и Аденауэр сделали вид, что не узнали друг друга, хотя пили на брудершафт еще в 1931 году во время визита председателя Моссовета Булганина в Кельн, где обер-бургомистром был Аденауэр. Во время переговоров канцлер, как и прежде, называл премьера в соответствии с немецким произношением — «геноссе Бульянин». Булганин однажды сорвался на «мой друг».
Делегация состояла из 142 человек, 17 из них — официальные лица. Ей выделили самую роскошную по тогдашним меркам гостиницу «Советская», а в апартаментах даже установили концертные рояли. В ресторане гостей круглосуточно ожидали накрытые столы с тазиками икры и иными деликатесами. Кроме того, в распоряжении канцлера находилась и госдача №4, где когда-то жил М. Горький. Два лимузина «Мерседес-300» немцы, правда, привезли с собой. Государственный секретарь Ханс Глобке захватил еще запас оливкового масла, которое выдавал членам делегации в качестве «антидота» перед приемами — нельзя было «уронить себя в глазах русских».
Пили и ели много. Первый совместный обед длился более трех часов. Банкеты следовали один за другим. Грандиозный прием на 600 человек был дан в честь канцлера в Георгиевском зале Кремля. Глава политического отдела немецкого МИДа Герберт фон Бланкенхорн вспоминал:
«Иногда нельзя было отогнать от себя впечатление, что мы сидим где-то в далекой Азии в палатке великого хана». Позже глава МИДа ФРГ Генрих фон Брентано язвительно дополнит картину: «…как в палатке банды грабителей».
Шел 1955 год. Половина страны еще лежала в руинах…
На горьковской даче Аденауэр дал ответный прием с подчеркнуто непривычными для советского вкуса блюдами: «паштет из гусиной печени», «черепаховый суп», «голштинская ветчина со спаржей», «лососина в голландском соусе», «шпигованная ножка косули с можжевеловой подливкой», «шварцвальдский вишневый пудинг». Белое мозельское и рейнское, красное французское. По ящику мозельского (по 24 бутылки) получили в подарок Булганин, Хрущев и Молотов.
«Кошки-мышки» Хрущева
Переговоры шли сложно и два раза были на грани срыва. По словам Генриха фон Брентано, они выглядели как «разговор с вымогателями». По-другому в Москве не умели. Причина — почти полная несовместимость менталитетов и жизненных ценностей участников. А ведь как все понятно было с Риббентропом! На этот раз Молотов, который блистал в августе 1939-го, был почти не виден. Несмотря на то, что главой делегации считался Булганин, первая скрипка принадлежала Хрущеву.
Резкое вмешательство Хрущева во внешнюю политику было закономерным результатом усиления его влияния в стране. Британский премьер Энтони Иден напишет о Хрущеве в своем дневнике: «Как может этот толстый, вульгарный мужчина со свинячьими глазками, не замолкающий ни на минуту, быть главой, даже царем миллионов людей на этих необъятных просторах?»
Никита Сергеевич, несомненно, внес в советскую дипломатию свой личный стиль поведения и свои «черно-белые» представления о мире и партнерах. Так, он внушал Аденауэру, что сам он не дипломат. И если уважаемые партнеры не готовы сейчас же вести переговоры, можно и подождать — в задницу не надует. Он, правда, так не сказал, а хлопнул себя по заду.
Хрущев разъяснял немецким дипломатам, что дипломаты вообще ни на что не годятся, но обойтись без них тоже, к сожалению, нельзя.
Частично он был прав. Как известно, в СССР на дипслужбу ссылали неугодных партфункционеров. Хрущев, как и его учитель Сталин, играл с людьми, а иногда и с народами в «кошки-мышки»: прижмет — отпустит. Пока не сожрет. Это был почти обязательный советский ритуал. Немцы как побежденная нация должны были ему следовать. Но не последовали. И это взбесило Никиту Сергеевича. Судьбы пленных он вообще в расчет не брал. И искренне удивлялся, почему это так волнует канцлера.
Как заметила немецкий исследователь Сюзанна Шаттенберг, Хрущеву не хватало «понятийных схем», чтобы понять смысл поведения партнера. Так, увидев широкие скулы Аденауэра, он велел госбезопасности выяснить, не был ли тот татарином. КГБ сообщил, что чертами своего лица Аденауэр обязан автоаварии, случившейся в 1917 году, после которой его челюстные кости неправильно срослись.
Еще деталь. Хрущеву доложили, что канцлер встает рано, работает по 18 часов, во всем требует порядка, и это тоже раздражало импульсивного первого секретаря: он не понимал Аденауэра и уже заранее не мог терпеть этого «старого хрена».
Разговор зачастую шел вовсе не о деле, а о престиже, как его понимал Хрущев, который всякий раз пытался доказать, что он, как бы теперь сказали, «круче», чем канцлер, или, на худой конец, Аденауэр — «не круче», чем он. В то время как немцы упор делали на пленарных заседаниях, для Хрущева дела вершились на неофициальных встречах. Хрущевская дипломатия была рассчитана не на предметные переговоры, но на личные контакты и символическую политику.
Например, пожатия рук в царской ложе в Большом театре на спектакле «Ромео и Джульетта» под овации стоящих зрителей — все это было не сопроводительной программой, а главной сценой, в которой играл Хрущев. Расчет состоял в том, чтобы поставить немцев в положение, когда им нужно принять быстрое решение, потому что прекращение переговоров без договоренностей оказалось бы «грубой бесцеремонностью по отношению к принимающей стороне». Подобные «мышеловки» Хрущев расставлял постоянно.
Честное кремлевское
Аденауэр быстро понял, что язык западных протоколов ему не поможет. Но в борьбе за соотечественников он смог включиться в знаковую систему Хрущева — то есть провоцировать, кричать, даже угрожать. Как вспоминает член делегации Вильгельм Греве, канцлеру неоднократно удавалось «привести Хрущева в замешательство». 79-летний Аденауэр даже пил наравне с закаленными на сталинских пирушках бойцами — Булганиным и Хрущевым. Однажды он уличил их в том, что те пьют воду вместо водки. Сам Аденауэр пил при этом вино.
Во время одной из перепалок по поводу числа оставшихся в СССР пленных Хрущев, грозя Аденауэру кулаком, прокричал: «Да они все уже в гробах лежат! Не мы виноваты, не мы переходили границы, не мы начали эту войну». Тогда Аденауэр тоже вскочил, протянул в сторону Хрущева сжатые кулаки и почти закричал: «А кто же тогда заключал соглашение с Гитлером, вы или я?»
Однажды, вернувшись в гостиницу, Аденауэр посетовал на упорство советской стороны, отдал распоряжения об отъезде и заказал самолеты, воспользовавшись при этом открытой телефонной линией. Вскоре на вечернем приеме Хрущев и Булганин отвели канцлера в сторонку и сообщили ему, что в обмен на установление дипотношений они отпустят всех военнопленных и интернированных. Письменные гарантии, правда, давать отказались, предложив положиться на их кремлевское честное слово. Аденауэр положился. В конце переговоров Хрущев сказал пресс-секретарю делегации Феликсу фон Экарду: «Канцлер — великий человек».
Возвращение
Неизвестно точное число немецких военнопленных и интернированных. Три с половиной или два с половиной миллиона? Неизвестно число погибших. Миллион или полтора? Неизвестно и число возвратившихся. Статистика войны — самая путаная вещь в мире.
Считается, что после визита Аденауэра в обе Германии смогли выехать 39 628 человек. Некоторые из них были реальными военными преступниками, эсэсовцами, которых потом судили в ФРГ.
Двадцати семи немецким атомщикам запретили выезд по представлению КГБ как носителям секретов. Об их судьбе нужно спрашивать на Лубянке.
Вскоре после опубликования Указа от 28 сентября 1955 года об амнистии осужденных немецких военнопленных в Войковском лагере под Ивановом сидевшие в нем немецкие генералы выпили с советскими генералами за «новую жизнь».
Война кончилась.
1.0
70.00
