ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Sept. 28, 2018

— Легко ли было с такими убеждениями найти друзей среди сверстников?

— В лицее, куда в тринадцать я перешла из школы в Выхино, у меня появились лучшие подружки — Алина и Саша. Мы решили набить себе татуировки с нашими инициалами. По-разному компоновали эти буквы, получались странные варианты, и в итоге остановились на JAS. Когда люди видят тату, начинают ломать голову, что это значит, потому что в английском языке нет такого слова. Самая распространенная версия, что это РЖД — современный подход к рекламе железных дорог.

Я всегда говорю:

— Расслабьтесь, ребята, это просто инициалы моих школьных подружек.

Тут же возникает вопрос:

— И вы что, до сих пор дружите?

Как ни удивительно, но да. И это, пожалуй, одна из самых важных вещей в моей жизни.

— У вас очень узнаваемый голос, с сипотцой. В каком возрасте он появился?

— Такой голос у меня был всегда. Так разговаривают мои бабушка, мама, у всех нас тембрально есть этот вот «песочек». Сейчас я использую сипотцу как особенность и неплохо «продаю» в своих ролях. Но вот раньше, особенно в подростковом возрасте, это выглядело очень странно, когда ребенок разговаривал как загульная женщина, которая сильно веселилась, пила, курила, орала песни и сорвала голос. Несоответствие внешности и тембра голоса сказалось, кстати, на самой первой моей работе в кино. Станислав Сергеевич Говорухин, мой «первооткрыватель», утвердил меня на главную женскую роль в фильме «Уик-энд». Тогда я была студенткой первого курса Школы-студии МХАТ — с щечками и длинными волосами, прямо по пояс.

Веяло от моего образа, как он потом говорил, юностью, добротой и чистотой. И тут эта сипота! А моя героиня — девочка, которая мечтает поступить в вокальную школу, такая трогательная, тип «жертва». Голос совершенно не клеился с беби-фейсом. После нескольких попыток Станислав Сергеевич сказал: «Юлек, придется тебя переозвучить». Конечно же, это был, как мне казалось, проигрыш, когда я потом видела на экране свое лицо, а голос был чужой. В моем первом полнометражном фильме, у мэтра! Но к счастью, это единственный случай, когда меня переозвучивали. Во всех остальных фильмах все мое, родное.

Недавно я была в Китае на Фестивале российского кино, представляла фильм «Дуэлянт». В поездке познакомилась с двумя чудесными композиторами Иваном Бурляевым и Дмитрием Носковым, которые написали музыку к картинам «Салют-7» и «Притяжение». И Дима сказал: «Какой у тебя интересный голос! Наверное, хорошо поешь?» Сам того не зная, он затронул мой большой комплекс еще со времен поступления в Школу-студию МХАТ. Я никогда не занималась музыкой. Представляете мой ужас, когда еще на вступительных меня попросили спеть? Тогда самостоятельно выбрала песню, которая подходит мужчинам, и затянула: «Выйду ночью в поле с конем...» Чем дольше я пела, тем больше петухов проскакивало и тем сильнее грустнели лица педагогов на прослушивании. После этого позора меня все же пропустили на следующий тур, но попросили: «Только выбери другую песню, пожалуйста!»

Серьезные проблемы с вокалом я решила компенсировать актерской игрой. На следующий тур выбрала «О, наконец настал тот час» из мультфильма «Пес в сапогах». Когда доходила до строки «Когда я снова вижу вас...», выбирала самого главного в комиссии и пела ему. Видела, что пошел контакт, и на словах «уже надеясь на взаимность» давала подобие джазухи. Эффект это какой-то производило, да и мимо нот я научилась шарашить более уверенно. Так получилось, что в мастерской Константина Аркадьевича Райкина, куда меня, к большому счастью, приняли, основной упор делался на быстрый результат. Со мной же нужно было много работать, а на это не хватало времени. Пели другие, с базой, с поставленными голосами, с явным интересом к этому делу, а я занималась тем, что у меня получалось, — маскировалась. В итоге стала драматической актрисой, которая не умеет петь, мало того, испытывает перед этим действом священный ужас.

— Но ведь можно было брать уроки вокала частным образом?

— Не поверите, на протяжении пяти лет после окончания института в моем ежедневнике регулярно появлялась запись «Заняться голосом», и каждый раз останавливал страх: боялась, что снова буду выглядеть нелепо, да и мороки много. Но ситуация стала уже критической. Дело в том, что у меня сильно садится голос из-за перегрузок, особенно после трехчасовых спектаклей. Иногда я вызываю в театр фониатра, который дежурит за кулисами. А укрепить связки, поставить правильное дыхание можно только занятиями вокалом. Для меня это стало жизненной необходимостью, голос — мой хлеб. Буквально на днях преодолела свой страх и начала занятия с педагогом. Эту прекрасную женщину мне порекомендовал, кстати, тот самый композитор Дима, с которым мы познакомились в Китае. Но я не сразу решилась на первый урок, как всегда, искала причины, чтобы отказаться. Накручивала себя: вот сейчас позвоню преподавателю, и если она далеко живет, не стану ездить. Или вдруг у нее не будет свободного времени, когда я могу. Но пазл сложился! От моего дома идти буквально десять минут пешком, женщина оказалась просто замечательная: в меру строгая, в меру поддерживающая. И я, кстати, не такая уж безнадежная, как мне казалось. Мне «диагностировали» меццо-сопрано! Осталось только не сдаваться и идти вперед.

— Долгий же путь вы прошли к этому педагогу, которая живет практически по соседству, но через Китай!

— Это доказывает, что ничто не происходит случайно. Каков истинный запрос, такой ответ и предлагает реальность. Но я не удивлена, что перемены начали происходить именно после той поездки. Впервые побывала на Великой Китайской стене, и это действительно чудо света. Там такой энергетический пласт заложен и такая мощь чувствуется! Относиться к этому можно по-разному. Помню, как Константин Аркадьевич Райкин говорил нам, что у силы нет понятий «положительная» или «отрицательная». Бывают мощные люди, сильные, гениальные, и бывают моменты переживания эмоций — позитивные или негативные. Эмоции пройдут, а результат силы останется на века. Я уважаю поступки — и на меня Великая Китайская стена произвела, конечно, огромное впечатление как явление.

Вообще, я сильно ценю силу воли, восхищаюсь ею в людях. Помню, как в детстве у меня она зарождалась наперевес с упрямством. Росла я с бабушкой по большей части, она меня воспитала. У нас обеих непростые характеры и серьезное нежелание «сдаваться». Нередко мы воевали! Благодаря ей я научилась быть сильной, а не занимать позицию конформиста.

Вспоминаю сейчас один случай. Мне было лет одиннадцать, когда стала зачитываться Донцовой — да-да, вы не ослышались, именно Донцовой, — после школы в пятом классе. Добивала очередную книжку, там вот-вот должна была открыться последняя, главная, интрига... А время уже поджимает, скоро идти на занятия в ненавистный балетный класс. Оставалось страниц пятьдесят. Думаю: быстро закончу, как раз успею.

Бабушка раза три уже сказала:

— Юля, пойдем!

Отвечаю:

— Да-да, только дочитаю.

— Если ты прямо сейчас не встанешь и не пойдешь, я выкину книжку!

И вот тут нашла коса на камень.

— Да? Ну выкидывай! — говорю с детским упрямством. Бабушка подходит и бросает эту Донцову в помойку.

Потом, ночью, я поплакала в подушку, что так и не узнала конец детективной истории, но тогда сделала вид, будто меня это нисколько не задело. Вот такие противостояния у нас происходили постоянно, не уступали друг другу.

— Почему же балетный класс был таким ненавистным?

— Мне это давалось тяжело. До того я занималась бальными танцами и вот там получала удовольствие, но у «бальников» есть одна проблема — нехватка партнеров. Когда на двадцать девочек всего один мальчик, за него начинается битва. У нас партнеров в прямом смысле перекупали. Бальные танцы — это постоянное вливание денег, и мальчик уходил к тем девочкам, чьи родители были в состоянии обеспечить его специальной обувью и дорогими костюмами. У нашей семьи такой возможности не было. Да и как-то само собой решилось, что меня перевели в балетный класс, где выступаешь в одиночку. Но оказалось, что нет выворотности бедра, не светит мне никогда сесть на поперечный шпагат, как ни растягивай, и в целом данные средние для такого высокого искусства, как балет. Поэтому меня там все время мучили, ноги болели — занятия балетом находились вне зоны моего комфорта, и я на них ходила с большой неохотой.

— А почему в двадцать один год вы решили жить отдельно? Чтобы спокойно дочитывать Донцову?

— Да, смешно. Считаю, что я как раз в самое подходящее время ушла из дома, после окончания Школы-студии МХАТ. Решиться на такой шаг было непросто, но рано или поздно наступает переломный момент. Вот ты получила диплом, самостоятельная вроде бы девушка, зарабатывающая. И когда, такая взрослая, приезжаешь домой, а тебе с порога говорят: «Так, руки иди мой, я ужин приготовила!» — понимаешь месседж, что никакая ты не взрослая, а дочка-дочка пока. Да и живешь не в своей квартире и должна соблюдать не свои законы, и есть шанс, что практику по приготовлению ужина придется отложить на пару лет, а уже вроде и самой неплохо бы. Удивительно, но возможность жить отдельно, строить свой быт и просто чаще оставаться одной подружила меня с мамой. Мы стали с ней близки, как никогда до этого.

Повезло, что перед тем как уехать из дома, я уже отработала три или четыре полных метра в кино и располагала некоторой суммой. Так как я никогда не жила в общежитии, не пользовалась общими ванной и туалетом, самостоятельное плавание начала в максимально комфортных условиях. Сняла, как сейчас помню, за пятьдесят пять тысяч рублей в месяц квартиру в Большом Гнездниковском переулке, дом известный, с историей, там еще внизу учебный театр ГИТИСа находится. Правда, меньше чем через полгода я уже была по нулям и пришлось съехать в комнату в четырехкомнатной квартире на Патриках.

Так мы, в шутку говоря, стали жить коммуной. Три остальные комнаты снимали парни — прекрасные творческие люди: режиссер, артист, художник-постановщик. Прожили там душа в душу два года, начинали даже репетировать квартирник по пьесе Ивана Вырыпаева «Солнечная линия». Недавно эту же пьесу на театральной сцене поставил мой педагог из Школы-студии МХАТ режиссер Виктор Анатольевич Рыжаков. Главные роли исполняют Андрей Бурковский и прекрасная Юлия Пересильд, с которой у нас была уже масса пересечений. Мы вместе снимались у Говорухина, репетировали у Кончаловского, играли в сериале «Таинственная страсть» по Василию Аксенову и теперь работаем в спектакле Театра Наций «ГРОЗАГРОЗА» Евгения Марчелли.

Есть такой тип артиста — травматичный. Это когда от большой самоотдачи не замечаешь мелочей, что могут ранить и отвлечь. Мы с Юлей такие. Травматичны, но не травмоопасны. Никогда не калечим других, но сами, бывает, бьемся. Пока ты на сцене — ничего не чувствуешь, все это неважно, а вот за кулисами потом подсчитываешь полученные синяки. Можно даже пальцы сломать во время спектакля и не заметить. Я пока, правда, больше по синяками и царапинам. В премьерном спектакле Театра имени Моссовета «Великолепный рогоносец» есть момент, когда мой волшебный партнер Паша Деревянко швыряет меня на пол. Он это делает технично, безопасно, но я так швыряюсь сама, что всегда в итоге стираю колени и локти. Друзья уже знают: «У Хлыниной свежие синяки? Значит, вчера был «Рогоносец». Я думаю, что театральные артисты, которые отдаются без остатка, вкладывают много чувств и энергии, могут иметь такую «побочку». Поэтому в театре и есть разделение на тех, кто себя жалеет, и тех, кто не бережет себя, отдается.

— У вас и сейчас пластырь на левой руке. Бытовая травма или тоже во имя искусства?

— В каком-то смысле это последствия недавнего спектакля «Великолепный рогоносец», я его уже упоминала. Постановка Нины Чусовой для меня знаковая. Когда-то мой учитель, мастер Константин Аркадьевич Райкин, играл в этой же пьесе в постановке великого Петра Наумовича Фоменко на сцене «Сатирикона», а в роли, которую сейчас исполняю я, была Наталия Вдовина. «Рогоносец» возвращает в эстетику, в которой меня воспитывал Константин Аркадьевич. Потому что для Театра имени Моссовета это непривычные драматургия и жанр. Пьеса бельгийская, но очень похожа на Шекспира по накалу страстей. У нас в театре больше идут Чехов, Достоевский, Островский — это наши авторы. А вот Шекспир, Гольдони, Макдонах ближе «Сатирикону».

Для меня «Рогоносец» — приятное возвращение к прошлому, к моим истокам. При этом спектакль по отдаче очень сложный, забирает много сил. Я обычно возвращаюсь домой разбитой, ведь это рассказ о страшной, смертельной ревности между двумя влюбленными. И вот я пришла домой после спектакля, положила цветы, которые подарили, в ванну и рухнула без сил спать. Утром проснулась, смотрю: а там в куче и ромашки, и подсолнухи, и розы... Надо же все красиво по разным вазам разобрать. Беру садовые ножницы, а у роз такие стволы толстые, начинаю резать их и — раз! — лезвием прямо в ладонь себе, точно по сгибу. Есть такие зоны, которые сжимаешь, а рана только сильнее расходится. Я стою в ванной, кровь льется во все стороны. Думаю: какая же будет нелепая смерть... И тут же становится смешно — зато красивая, вся в цветах!

— Вы так тепло вспоминаете Райкина, но ведь ушли от него из «Сатирикона» в другой театр!

— Это можно сравнить с уходом из родительского дома. Ты безумно любишь людей, которые там остаются, но чтобы понять себя, нужно уйти. Константин Аркадьевич навсегда мой отец в профессии, однако если бы я осталась в «Сатириконе», не постигла бы себя. У него очень мощная энергетика, я слышала себя только через его представление обо мне. Райкин — атомный человек, концентрат энергии. Уйдя от него, я просто получила шанс на свою дорогу со своими ошибками и находками.

Для меня важен именно репертуарный театр, театр-дом. Я пока не соглашаюсь на антрепризу. Да и в кино получаю клевый опыт от быстрых встреч с разными прекрасными актерами. Потом расходимся по своим делам, нет долгого внутреннего диалога. А вот возможность расти в одном коллективе — это для меня важно. Ты учишься чувствовать микроклимат. Пять лет назад у меня появилась новая семья, которую я полюбила, сейчас служу в чудесном Театре имени Моссовета, и он позволяет чувствовать себя творцом.

— А вы сразу знали, что переходите в этот театр?

— Нет конечно! Нужно понимать, что все театры полным-полны, можно было остаться вообще на улице. Скажу больше, я никуда и не пробовалась до завершения работы в «Сатириконе». Решение уйти приняла еще зимой. Когда сказала об этом Райкину, он не стал отговаривать, но попросил доработать мои спектакли. И хотя это было взвешенное решение, уходила я с огромным чувством трепета, грусти и уважения. Показывалась в Et Cetera, МХТ имени Чехова, «Современник» и «Ленком».

В Театре имени Моссовета было два показа. На первом присутствовали худрук, ушедший от нас недавно Павел Осипович Хомский, ведущий режиссер Юрий Иванович Еремин и директор Валентина Тихоновна Панфилова. Они кого-то присмотрели, но ответа не дали. А потом был звонок от Валентины Тихоновны, она сказала: «Юлечка, приходи, я хочу тебя показать Андрею Сергеевичу Кончаловскому». В театре было уже два спектакля из трилогии по Чехову, которые он поставил, — «Дядя Ваня», потом «Три сестры» — и там был открытый вопрос с составом у девчонок. Я пришла на показ со своим однокурсником, который мне помог с отрывком.

Андрей Сергеевич — отдельная планета. Иногда он врывается в театр энергичный, как ураган, а иногда похож на гуру, который принял многолетний обет молчания, медитирует и уходит в нирвану. Если тебе повезет оказаться в его пространстве, получаешь знания напрямую, впитываешь. Даже если он просто молчит и думает о своем, находясь с ним рядом, узнаешь о профессии больше, чем если б варился в одном пространстве с человеком, который тебе агрессивно навязывал бы свое эго. Это, конечно, невероятное везение, что меня с ним познакомили и теперь я играю в его чеховских спектаклях. Возможно, с его легкой руки было принято решение взять меня в театр.

— То есть первым на сцену Театра имени Моссовета вас вывел Кончаловский?

— Нет, первым спектаклем у меня были «Опасные связи» по Шодерло де Лакло в постановке Павла Осиповича Хомского. Мне дали одну из главных ролей, я оказалась на сцене вместе с чудесными Ольгой Кабо и Сашей Яцко. Самый первый выход на зрителей был очень страшным, помню, что была в зажиме. И мне в тот момент очень помог Хомский: «Давай-давай, цветочек, расти!» Он обладал чудесной энергией и настолько любил артистов! А мне двадцать один всего, в этом возрасте перейти в другой театр и взять сразу большую роль очень сложно. Но Павел Осипович меня так настроил, похвалил, что я сразу «цветочком расцвела» и давала гораздо больше, чем могла бы сделать через принуждение и страх.

— С кем в театре сейчас делите гримерку?

— У нас хорошая компания. Напротив меня столик Олечки Кабо, рядом сидят Катя Гусева, Ляля Бероева и Лиля Волкова. В нашей светлой и уютной гримерке есть зверинец плюшевых игрушек. Когда я в первый раз туда зашла, не поняла, в чем дело. Катя и Оля объяснили, что все это от зрителей. Теперь в коллекцию добавляются и мои подарки.

Мне нравится атмосфера в Театре имени Моссовета, она такая же, как в нашей гримерке, — есть поддержка, обмен впечатлениями, поиск смыслов, ответов на риторические вопросы. У нас здоровые отношения внутри коллектива, цехов, гримерок. Не хотите верить? Не надо. Просто приходите к нам на спектакли, особенно на малую сцену: там идет много интересного — от Островского до Шамирова и Мигеля де Унамуно. В «Моссовете» уникальная атмосфера: ретростиль с теплом и любовью. И к артистам так относятся. Мне это особенно важно из-за вечной рефлексии и сомнений.

Начинаю метаться:

— Я что-то не так сыграла, что-то не сделала?

А мне в ответ:

— Юля, расслабься! Пойдем лучше чайку попьем и в следующий раз сделаем лучше! Сегодня было так, и это тоже важно, а завтра будет по-другому.

— А почему в социальных сетях Павел Деревянко периодически называет вас Хлынеевой?

— Это смешная история. Мы готовились к девяностопятилетию театра и придумали капустник в стиле «Вечернего Урганта». Паша был ведущим, его называли Деревургант. А я снимала острые репортажи, как Алла Михеева, поэтому получилась производная от наших с ней фамилий — Хлынеева. Капустники с кулуарными шуточками для своих делали еще с советских времен. Мы снимали ролики и заходили в те цеха, где редко бываем, чтобы поближе узнать всех, кто причастен к театру. Мне нашли парик с челкой, в котором я выглядела как драная кошка, самой яркой помадой накрасила губы как свисток и в таком виде носилась по театру и приставала ко всем с глупыми вопросами. Ловила даже зрителей в антракте, смотревших на меня как на городскую сумасшедшую. После спектакля «Встречайте, мы уходим» снимали Виктора Ивановича Сухорукова, который блестяще импровизирует. Получилось двадцать минут чумового репортажа, его показали на юбилее театра. Для нашего поколения было важно вспомнить о великих — тех, кто создал славу «Моссовета»: о Фаине Раневской, Ростиславе Плятте, Любови Орловой и других, память о которых трепетно хранится в нашем театре.

— С таким характером вы должны быть заводилой в любой компании.

— Только с самыми близкими! Я изменилась с возрастом и очень избирательно впускаю в свое окружение людей, тем более новых. Раньше у меня был синдром хорошей девочки — казалось, что я должна всем нравиться. Даже если кто-то мне делал плохо, все равно старалась доказать его правоту, простить, оправдать — думала, что так буду великой. Теперь мне это все неинтересно. И если я понимаю, что мы с человеком расходимся в важных понятиях, таких как честность, ответственность, самоотдача, не чуть-чуть, а кардинально, прямо скажу: «Прости, но нам с тобой не по пути и тебя больше не будет в моем мире». С недавних пор ограничиваю себя в общении, как дятел, чищу свой лес. Мне кажется, это полезно для моего ментального здоровья, это то правильное умение, с которым я подружилась не так давно, но, надеюсь, навсегда.