У Евы удивительный нежный взгляд, как будто проводящий между нами границу. Другая посмотрит на тебя пристально и, кажется, становится ближе. А Грин будто уходит все дальше и дальше, оставляя на память взгляд серых глаз, точно улыбку кэрролловского кота. Со школьных лет она гордо носит черные волосы над высоким лбом. Ее лицо с красными губами нарисовано, как фарфоровое, — но не снаружи, гримером («средняя пухлость, сексапил номер четыре»), а изнутри. И это в кино она ведьма и царица, а в разговоре спокойная, вежливая, смешливая, очень-очень осторожная.
Мы фотографируем ее в президентском сюите отеля Fairmont, что смотрит на Женевское озеро и знаменитый фонтан напротив. Сюит на месте, а вот президенты куда-то подевались: одни заперлись и не выходят, другие болеют, третьи воюют. Да и вообще давно никого нет. Европа закрылась на санитарный день. На лицах работников отеля читаются удивление и радость: «Люди! Живые!»
Мы беседуем с Евой не в первый раз, но впервые в такой странной ситуации. Фотосет для «Татлера» все-таки не заменит настоящие кинематографические съемки, в которых она надеялась участвовать в этом году и которые погубила одна-единственная летучая мышь.
— Весной на ВВС начали показывать сериал «Светила», — говорит Грин. — Я там снималась в прошлом году. Рассказ о временах золотой лихорадки в Новой Зеландии в конце XIX века. Славная работа: костюмы, страсти, расследования, городки старателей. Но в этом году я пока что нахожусь в простое, у нас нет работы. И кино нет. Все чего-то ждут, съемки остановлены и во Франции, и в Англии.
Шестисерийные «Светила» сделаны по длиннющему роману букеровской лауреатки, новозеландки Элеанор Каттон, она сама писала сценарий. Грин играла американскую гадалку Лидию Карвер, а в одной из ролей снимался ее бывший приятель Мартон Чокаш, венгр из Новой Зеландии, с которым они познакомились на съемках фильма «Царствие небесное» Ридли Скотта и провели вместе почти пять лет.
— Хорошо еще, что сериал делали для телевидения, в зале он сейчас не вышел бы, — вздыхает Ева.
Она права. Кинотеатры открыты, но люди боятся туда ходить. Свежие блокбастеры киснут в холодильниках, студии ломают руки.
Ну и в Новую Зеландию теперь добраться посложнее, чем в XIX веке на пароходе.
— Это болезненнее, чем я думала. Путешествия — самое большое мое удовольствие. Если лететь, так на край света. В Африку с ее слонами и жирафами. В Индию, где все пахучее и цветное. И вот теперь я могу только пересматривать Animal Planet.
Никто не знает, когда вернется кино. Я рассказываю Еве о моей приятельнице, редакторше, отбиравшей для студии перспективные телевизионные сценарии. Очень занятой человек, вернее, была. Ей приходилось рассматривать сотни скриптов. И вот они все разом устарели. Ни один сценарий глобальной катастрофы, никакой хоррор или стрелялка с зомби не предусматривали того, что сейчас происходит. Зато отклонять заявки стало легко: «Ну вы же сами понимаете...»
— Я понимаю, — соглашается Ева. — Мы оказались в совсем новом мире и сами не знаем, чего ожидать. Все страшные сценарии стали никуда не годными наивными глупостями, а жизнь придумала для нас сценарий пострашнее, и конца фильму нет.
— Неужели вы пессимистка?
— Ну не совсем. Я пессимистичная оптимистка или оптимистичная пессимистка. Вообще-то это зависит от конкретного дня, а в дне — от часа. Иногда с утра попроще, к вечеру посложнее, иногда наоборот. Но не хочу ныть. Сами видите, теперь все стараются выглядеть оптимистами, все хотят обратно в «нормальный мир», который до этого так презирали. Я иногда думаю, что этот мучительный год встряхнет людей и заставит наконец поверить, что планета наша — удивительно хрупкая штука. Именно она должна быть нашей первоочередной заботой. Сначала планета, потом экономика. А потом спохватываюсь: «Ну да! Размечталась! Ха-ха-ха!»
Это свое «ха-ха-ха» Ева произносит хриплым голоском роковой женщины, которую постоянно пытаются увидеть в ней режиссеры, предлагая ей новые и новые «Страшные сказки». Но ей, похоже, поднадоели роли шпионок, ведьм и волшебниц, преступниц и подруг преступников.
— Надо быть осторожной, потому что актриса попадает в плен своего персонажа, из этой клетки тяжело вырваться, — говорит Грин. — Меня все время хотят видеть слишком эксцентричной, а мне бы понравилось делать вещи более реалистичные, простые. Но тут мы, актрисы, от себя не всегда зависим. Чтобы такие возможности появлялись, нужны храбрые режиссеры.
Такой возможностью стала для нее «Проксима» француженки Алис Винокур (он успел выйти в России в прокат до карантина). Конечно, Ева играла в фильме не продавщицу и не учительницу, а женщину, которая готовится к полету на Международную космическую станцию. И тем не менее сумела показать свою Сару как простую космонавтку, которая ходит на ежедневную космонавтскую работу, а не бороздит просторы Вселенной. И дома у нее не все ладится, и на службе.
— Там нет супергероев, там все очень человеческое, — рассказывает Грин. — Так было с самого начала задумано режиссером. Может, это разочаровало тех, кто ждал принцессу Лею, джедаев и спецэффекты, а это история не про космос. Это история любви матери и дочки.
Сыграла она отлично. Когда, нарушив все драконовские правила ради дочки, восьмилетней Стеллы, которой год придется ее ждать с орбиты, Ева-Сара возвращается в гостиницу в Звездном Городке и смывает земную жизнь оранжевым предоперационным йодом, она — никакая не волшебница, а просто прекрасная и несчастная женщина, которой космос открыт, а важнее для нее другое. Я ведь помню, как она отказалась раздеваться в душевой кабине для «Казино «Рояль», и понимаю, зачем здесь Алис Винокур понадобилась ее нагота и почему на сей раз Ева согласилась.
Фильм снимали в настоящем Звездном Городке под Москвой, потом в Казахстане, на Байконуре. Когда я увидел на экране роскошный люкс гостиницы, куда селят героиню (самый, наверное, лучший номер на всем этаже: шторы, тумбочки, кровать с изголовьем под черным лаком), я будто вернулся лет на тридцать назад. А сцена в супермаркете, куда Сара и ее космический компаньон срываются, чтобы купить дочке утешительный подарок! Самое что ни на есть Подмосковье, а не выдуманная Черногория из «Казино «Рояль».
— Это как раз было самым заманчивым в съемках – путешествие в места, которые я не знала, — вспоминает Ева. — В Звездном Городке, месте немного запретном, немного священном, есть ощущение, что ты проникла в параллельный мир... Чего стоят одни встречи с «элитой космического уровня», настоящими русскими тренерами, которые готовят космонавтов.
— Но ведь это не первый ваш приезд в Москву.
— Я бывала в России. Много лет назад была гостем вечеринки на запуске вашего «Татлера», прилетала для рекламы фильмов и вообще по делу. Но вот так пожить несколько недель мне еще никогда не удавалось. Я восхищена русскими церквями. Когда я вхожу в них и слышу пение, у меня мурашки идут по коже. А еще в Москве мой любимый ресторан — «Узбекистан». Хорошо бы мне такой по соседству в Лондоне.
— Что остается в вашем характере от ваших персонажей? Что в вас теперь от мисс Перегрин или от Веспер Линд? И что добавила Сара?
— Что остается — не знаю. Скорее наоборот: все актеры отдают своим героям что-то от себя, отрывают от души. Так что я, считайте, вся перебинтованная. Но это нам позволяет, может быть, взрослеть на ускоренной перемотке, потому что наши герои — люди с сильными характерами, в невероятных ситуациях, такие иногда врагу не пожелаешь.
Когда Ева надевает украшения Bvlgari, прибывшие под надежной охраной в отель, она смеется:
— Тебе говорят «Bvlgari», и сердце екает: «Ах, я буду Элизабет Тейлор!» Их драгоценности сыграли в большем количестве фильмов, чем я. Эти современные, а вот два года назад в римском бутике на Виа Кондотти мне дали примерить украшения Тейлор — большую подвеску с сапфиром и два кольца. Я только ахала от удовольствия, как девочка в магазине игрушек.
— Ну и как? Не тяжелы ли красоты Элизабет Тейлор?
— И да и нет. Они и вправду тяжеленные, но это, знаете ли, сразу заставляет выпрямить спинку.
В июле ей исполнилось сорок, но сорок для нее, как и для многих женщин, не срок.
— Да теперь это как двадцать! — говорит Ева.
Это потому что женщины могут внимательнее следить за внешностью? Тренеры, салоны и прочий ежедневный инстаграм?
— Нет. Мы теперь думаем по-другому. Возраст не на лице, а в голове, а я вечно чувствую себя девчонкой. Приходится делать себе замечания: «Слушай-ка, тебе сорок. Давай-ка поаккуратнее! Пора наконец повзрослеть».
Но, может, с возрастом пришли профессиональный опыт, легкость, понимание, что важно для работы, а что — не очень? Проще ей сейчас играть или труднее?
— Актерство — трудное дело. Больше сложностей, чем радостей. Вы всегда между желанием и отторжением. Это как в любви. Вы влюблены — вас не любят. Вас хотят — вы нет. Может быть, с возрастом проще, потому что ты привыкаешь к пинкам, но это остается таким же непредсказуемым: вверх, вниз, американские горки. Думаешь часто: что тебя ждет, куда ты катишься, ничего толком не достигнуто. Но это ремесло, которое иногда приносит счастье и радость, большую радость.
— В какие моменты приходит это счастье?
— Когда есть ощущение, что ты выложилась в сцене. Но ведь нужно, чтобы это еще было хорошо схвачено камерой, чтобы вся машина сработала. Ты понимаешь это только на финальном монтаже, иногда на озвучке.
Мы говорим о театре, где все происходит в реальном времени и больше зависит от актера. Ведь именно на театральной сцене с Евой случилась первая и главная неожиданность в ее профессиональной карьере. Бернардо Бертолуччи увидел ее в пьесе «Ревность в трех факсах» и дал первую и главную кинематографическую роль жизни — Изабель в «Мечтателях», фильме о юности, счастье, сексе и кино.
— Я училась театру в течение трех лет, а потом сыграла только в двух постановках, — рассказывает Грин. — Это стало сейчас, к сожалению, совсем уж маргинальной деятельностью для кучки знатоков. Зато на сцене тебя не обрежут, не отделят от зала, не выключат тебя и не пойдут пить кофе. В театре адреналин так и брызжет со сцены. Ну и в театре, если ты облажалась, это раз и недолго, в другой раз исправишь. А в кино ты навсегда останешься дурой, если что не так.
0
66.00
