Привлечь обложкой, увлечь анонсом и заставить купить книгу — главная триединая задача издателей художественной литературы и современных авторов. В ход идут хлесткие названия, умопомрачительно закрученные сюжеты, герои с фантастическим характером и нечеловеческими возможностями. Однако в последние годы появилась и другая, почти незаметная для массового читателя литература — художественно-автобиографическая. Этому неординарному явлению сегодня и посвящено наше «Литкафе».
Авторы (они же и герои) этих произведений — журналисты. Как правило, с большим жизненным опытом. Они бывают порой так правдивы, так искренни в повествовании событий, что их творчество больше похоже на исповедь. Тираж этих литературных трудов колеблется от 100 до 1000 экземпляров. Цифры свыше 500 зачастую не соответствуют действительности. Их приписывают «для солидности». При этом эти удивительные книги достойны того, чтобы их покупала и читала вся страна.
Николай Романов, ульяновский журналист, всю жизнь колесил по дорогам Поволжья. Писал про жизнь крестьянскую, примечал особенности русского характера. В конце творческого пути удивил сборником очерков «Полюби и жалей», изданный, как нередко теперь бывает, в сердобольной и недорогой университетской типографии. Тираж — сотня экземпляров.
Но что за наслаждение пить чистую русскую речь с этих страниц, пересыпанных фольклором, наполненных незамысловатыми, но такими правдивыми историями из жизни сельской глубинки, о которой жители больших городов уже и представления не имеют! Памятна мне его байка о том, как кумовья поехали в райцентр на базар, а на обратном пути завернули в магазин «принять для сугреву».
«Мороз был страшенный, - писал Николай Николаевич. - Мужики коней пожалели, накрыли тулупами. Сами заказали по сто пятьдесят. Водка ледяная. Кум куму говорит: «Ты сразу не глотай, простудишься. Сначала в горле прополощи, - порюрюкай. Стоят, значит, у магазинного прилавка, «рюрюкают». Еще по полтораста приняли. Пора и ехать. Вышли на улицу, взглянули на коней, - а тулупов на них нет. «Кум, - говорит один другому, - кажется, мы тулупы-то «прорюрюкали».
Но то были отдельные рукописные рассказы, а тут целая книга о современной жизни народа, букет веселых и грустных, но всегда душевных историй. Читаю зарисовку «Старики, вы — мои родники».
«Однажды морозным зимним утром я пораньше пришел на конюшню: нужна была лошадь, чтобы съездить на мельницу. В сторожке увидел такую картину. Сидит дед Нефед на табуретке, перед ним пенек, на котором лежит раскрытая книга. Над книгой спущенная с потолочных роликов на витом проводе горит сильная лампочка.
- Здоров, Нефед Никодимыч!
- А, Миколашка, здорово!
Дед встал, разминая кости.
«Читаем?» - «Делать-то нечего, а сон как рукой сняло». - «А что читаем?» - «Да так, про одну «бабешку». Я посмотрел на обложку книги и своим глазам не поверил: то была «Анна Каренина». Интересно, а как бы на это среагировал сам Лев Николаевич Толстой?»
Так, что ни очерк — неповторимое живописное полотно жизни русской провинции. Массовый читатель, однако, никогда не насладится полнотой их содержания, не взлетит вместе с автором и его героями над засильем презренного бытия. Книга как бы есть, но ее как бы и нет. Как нет и той жизни народа, которая вместилась в две скромные бумажные обложки.
«МОСТ АЛЕКСАНДРА МАКЕДОНСКОГО»
Вслед за Николаем Романовым пикирует в свое прошлое, словно бомбардировщик на избранную цель, Леонид Круглов, московский журналист, автор великолепных очерков (под стать Василию Пескову, тонкому природоведу «Комсомольской правды»). Вместе с родителями Круглов сполна хлебнул военного и послевоенного лихолетья нашей столицы, зачерпнул фактов из реки по имени ГУЛАГ. На этом материале и выросла автобиографическая повесть «Мост Александра Македонского», напечатанная в «Первой Образцовой типографии» столицы. Герои его повествования (тираж книжки объявлен в 1000 экземпляров) совсем другие, чем у Николая Романова. Это не милые соседи, с которыми бранишься да тешишься. В столичной жизни того времени все и вся друг с другом на ножах. Лишнего слова не скажи, резкого движения не сделай.
«Толик стоял, привалившись спиной к правому столбу, словно скучающий футбольный голкипер к штанге ворот, и смотрел на тот берег, где синели сопки. Ему вспомнился тот жаркий день. Смешанное чувство радости и тоски охватило его. Прошлым летом они с мамой, с другими ребятами и их матерями отправились на моторке на ту сторону Алдана. Трава там была выше головы. Качались по ветру большие лиловые ирисы. Но ему и в голову не пришло, чтобы сорвать хотя бы один. Он помнил по Москве - такие красивые цветы, росшие на большой клумбе у стадиона «Динамо», рвать нельзя».
Сегодня в Москве, как сказал бы один мультяшный герой, «нет у нас никакого «Динамо». Ирисов там тоже нет — новостройка. Истинная, не приукрашенная лозунговым патриотизмом, история великого города, обитателей его лестничных клеток, дворов и подворотен остается лишь в таких вот искренних, до душевной боли, воспоминаниях. Впрочем, не будем о грустном. Михаил Сеславин, тоже московский журналист, проведший детство в немецкой оккупации подо Ржевом (Тверская область), четко поставил себе цель: не прекращать работу по профессии до тех пор, пока не будет написан главный материал — хроника жизни русских детей на территории России, захваченной врагом. Так родилась и вышла в свет еще одна книга документальных воспоминаний.
«НЕ УБИТ ПОДО РЖЕВОМ»
Михаил Константинович действительно выжил в той жестокой мясорубке, когда враг подчистую стирал артиллерийским огнем города и села, не жалея ничего живого. Многие его сверстники (в основном любопытные и охочие до всяких шалостей мальчишки) или погибли, или остались калеками после разрыва снарядов и мин, которые они «жарили» на кострах в ночном. Да и Сеславин получил такое ранение, которое не давало ему покоя всю жизнь. Но главная его боль была не раны, а забвение тех его друзей и подружек, кто выживал там, в тылу у врага, не покорясь ему.
«В очередной раз бежим за трассу. У крайнего дома к нам вышел хмурый военный, судя по форме, командир, но без значков различия. «Ребята, кому нужен пистолет? Отдам за курицу. А заодно немножко покормите», - негромко и виновато обратился к нам.
Мы застыли в недоумении. Кто он? Откуда? Куда направляется? И почему не стоял до последнего, как тот рыжий боец, что погиб на Щедрихинском поле? Конечно же, страшно хотелось заиметь настоящий боевой револьвер, а не какой-то самодельный пугач.
«Но как это вдруг - за курицу? А сам, что, останется безоружным?» Отозвался сметливый Ванька Зайрис. Он повел военного к себе домой, задержался с ним до темноты. Нам сказал, что пистолета не взял, только покормил голодного человека. Однако слукавил. Пистолет он выкупил, укрыл вдали от дома в надежном месте. А военного, когда стемнело, проводил за деревню и направил в северную сторону, где могли быть наши».
«Покидать дома, появляться на улице без дозволения властей даже малолеткам было крайне рискованно. Восьмилетние подружки Валя Анюшина и Валя Коржикова, чьи семьи томились в тесной избушке, закутавшись в лохмотья, вышли на улицу подышать январским морозным воздухом. Направились к перекрестку, до которого было три избы. «Стой! Кто такие? Пропуск!» В караульном посту с девчонок сняли платки, верхнюю одежонку. Брезгливо осмотрели исхудалые бледные тельца, перетряхнули одежку. Отпустили. Но проследили их обратный путь».
«Четырнадцатилетний Колька Анюшкин пошел в баню в первый пар - не с девками же вместе мыться. Угорел. Потерял сознание. Вытащили беднягу на улицу, а тут патруль. «Киндер шлехт, зер шлехт…» - пояснила Колькина зареванная сестра, показывая на баньку. Немцы о чем-то взволнованно заговорили и удалились. Вскоре появился врач, молчаливый, сосредоточенный. Осмотрев полумертвого, затолкал ему в рот какую-то пилюлю, велел напоить кипятком и уложить в постель. Оклемался-таки парнишка».
Летопись страшной подвальной, почти подпольной, жизни детей и подростков Донбасса, Луганска, других городов и поселков юго-востока Украины, конечно же, будет написана, запечатлена документальным и художественным кино.
О жизни детей в тылу у немцев, кроме Михаила Сеславина, уже не расскажет никто. Потому что дети того поколения перешагнули возрастной рубеж, когда воспоминания о прошлом еще четки и точны. Да и у кого среди них найдется такой публицистический и художественный талант, как у журналиста с шестидесятилетним стажем, автора тысяч блестящих очерков и зарисовок! Тысячный тираж небольшой книги в 200 страниц «Не убит подо Ржевом», выпущенной при финансовой поддержке правительства Москвы и Совета ветеранов столицы, конечно же, давно разошелся. Остается только надеяться, что попадет она однажды в руки российскому подростку и зажжет в его душе драгоценный огонек любви к нашему многострадальному Отечеству. Возможно, современным мальчишкам и девчонкам эта повесть, после спецэффектов «Властелина колец», «Аватара» и прочих электронных побрякушек, покажется бледной акварелью канувшей в прошлое эпохи.
Но для тысяч сверстников автора, стоящих сегодня перед дверью в Вечность, эта повесть могла бы стать прекрасным, очищающим душу последним поцелуем.. Автобиографические книги журналистов-репортеров Николая Романова, Леонида Круглова, Михаила Сеславина свидетельствуют о том, что эпоха производства чтива на потребу дня не истребила у русской интеллигенции желания заглянуть в душу народа, показать ее всеобъемлюще, самым правдивым образом, погружаясь в глубины духовного пространства. Доказательством тому — еще одна свежая работа московского журналиста Германа Арутюнова «Часослов бытия» — книга «для тех, кто любит думать» («Академиздатцентр «Наука» РАН», 200 экземпляров).
«ЧАСОССЛОВ БЫТИЯ»
Автор «Часослова бытия» всю свою творческую энергию направил на поиск людей, которые погружаются в Природу и суть человека так глубоко, что иногда это выглядит поступком на грани сверхъестественного. К примеру, современные астрономы тщательно обшаривают Вселенную в поисках внеземных цивилизаций. Успехи пока очень скромные. В то же самое время в Воронеже герой очерка «Память поля» Генрих Силанов с помощью специальной аппаратуры фиксирует слепки прошлого. На его фотографиях появляются изображения (люди, предметы, природа) из других времен. Это не случайное открытие.
«Мне было семь лет, — рассказывает герой «Памяти поля». — Война нас застала под Брестом. Отец был военный, сразу же в бой, а мы, как и многие беженцы, стали пробираться на восток. Мы знали, что Брест пал и никто живым не вышел. Думали, что отец погиб – сведений-то никаких. И вот как-то сижу я на крыльце дома, и вдруг ко мне подходит женщина в черной накидке.
И у меня почему-то твердое убеждение, что это моя бабушка, хотя я ее никогда не видел. Она меня спрашивает:
- Кого ты ждешь, мальчик?
- Папу.
- Твой папа придет, когда вы разобьете тарелку вот так… И она достает из-под накидки обеденную тарелку с отломанным краем… Как она исчезла, не помню. Как и не помню, сон ли это был или какое-то такое состояние полудремы, полусна.
А вечером, когда все собрались, я рассказал про то, что мне привиделось. Сестра моет посуду. И в тот момент, когда я говорю про слова женщины и тарелку, у сестры в руках ломается тарелка, причем именно так, как мне было показано, остаток с таким же отломанным краем… А через 15 минут раздался звонок - приезжает отец…»
Герой очерка всю жизнь изучал свойства электромагнитного поля. Потом выточил специальную кварцевую линзу к объективу своего фотоаппарата и начал делать удивительные снимки пустого пространства. Но при проявке негативов вместо пустоты проявлялись неизвестно откуда взявшиеся люди, машины, другие предметы. Так, может, иная Вселенная не за горами световых лет, а рядом — стоит только руку протянуть? Таковы все герои «Часослова бытия». «Сделать и повесить скворечник, рассуждают они, вроде бы обыденное дело, но и великое. Потому что бескорыстное. Зачем мы их вешаем? Что они нам дают? Но это как дерево, как саженцы посадить, ради жизни. Ради новой жизни. Когда еще в течение года есть шанс вот так делать что-то просто так, ради жизни на планете?» Прочитал и задумался: почему у меня на даче уже больше 10 лет висят два крепких вместительных скворечника, и ни в одном из них так и не поселилась ни одна птичка? Таких посылов для раздумий в книге огромное количество.
«ДВОЕДАНЕ»
Но самую большую горечь вызывает забвение писательских трудов Анатолия Урванцева, столичного репортера божьей милостью. Его трехтомный роман «Коелга» — о судьбе его родителей, уральских казаков — потрясающее по своей насыщенности драматизмом произведение.
Будь этот труд единственным у коллеги по цеху, его бы хватило вполне, чтобы сказать — жизнь репортерская прожита не зря. Но Анатолию хватило сил на еще больший литературный подвиг. Он написал роман о староверах «Двоедане». Пересказать его нельзя.
Журналист провел громадную исследовательскую работу по истории русских староверов. В его романе это люди высочайшей нравственности и фантастического трудолюбия. Мощно воспроизведена во всем своем величии сила истинного русского духа, который сломить невозможно.
Что такое для двоедан какието жалкие потуги некоторых мировых политиков, пытающихся сегодня задавить Россию экономическими санкциями, когда эти люди практически научились превращать камни в хлеб насущный?! Никакие «оттенки серого» не могут затмить пламенную любовь истинных русичей, способных на любой подвиг ради любимого человека и славы Отечества! «Двоедане» — воистину хроника исторического бомбардировщика, идущего в смертельную атаку на нынешнюю вселенскую бездуховность. Возможно, именно по этой причине романа просто нет в российском культурном пространстве
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Перечитывая труды своих коллег, невольно вспомнил роман Оноре де Бальзака «Утраченные иллюзии». Да, в XIX веке во Франции тоже жил журналист Люсьен де Рюбампре (на самом деле — Шардон, презренный простолюдин, а не дворянин). Пописывал скандальные статейки в парижские газеты и журналы, крутился у столов богатых буржуа, искал дешевой популярности. На дешевке и погорел. В то же самое время, в каморках под черными лестницами, на чердаках, продуваемых всеми ветрами, питаясь впроголодь, работали настоящие (такие, как сам Бальзак) таланты и создавали эпохальные произведения. Не берусь судить об «эпохальности» вышеописанных книг, но каждая из них, уверен, — достойное украшение русской современной литературы.
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Петр Редькин, литературовед, член СП РФ:
- Такие романы-воспоминания, рассказы и повести, основанные на реальных фактах, на мой взгляд, ценнее всякой художественной литературы. Их появление я называю мифологией обыденного или историческим бытописательством. В подобных произведениях реальные факты из жизни конкретного человека, сельской общины, небольшой группы людей, объединенных общими интересами или событиями, вплетены в историческое полотно, что придает им высокий смысл. Явление это не новое. Оно существовало и в XIX веке, и в начале XX. Такие произведения позволяют сохранить истинный колорит, аромат прошедшего времени, напомнить потомкам о том, что происходило в стране, в глубоком тылу на самом деле, а не рождено художественным, пусть и высоким, вымыслом.
66.0
10.00
