Двадцать лет назад, 20 ноября 1998 года, на орбиту был запущен первый жилой модуль будущей Международной космической станции (МКС).
В строительстве интернационального дома на орбите участвовали десятки космонавтов и астронавтов. Один из них — участник пяти космических полетов, Герой России Александр Калери.
В интервью «МК» он рассказал об уникальном космическом проекте, своем участии в нем и перспективах.
— Пожалуй, однозначно не ответить. Ведь летом 1998 года, еще до того как первый модуль будущей МКС отправился на орбиту, вышло постановление правительства о прекращении бюджетного финансирования программы «Мир». Наверное, из-за тяжелых финансовых условий. Как помните, в августе 1998 года произошел дефолт.
Этим постановлением «Мир» был обречен. Оставалось выполнить еще два международных контракта — по полету на «Мир» француза и словака. Они должны были лететь на разных кораблях, но миссии объединили и отправили их вместе. Из-за этого, кстати, был отменен мой полет.
«Мир», конечно, к тому времени был достаточно старым. Тем не менее мы с Сергеем Залетиным в 2000 году, когда отработали на нем 73 дня, оставили станцию в неплохом состоянии. По большинству параметров она была допущена к дальнейшему полету. Да, до этого были зафиксированы негерметичность корпуса и утечка воздуха. Но нам повезло, мы нашли причину и устранили. Подтвердили герметичность большей части жилых отсеков. Наземные специалисты выдали заключение о том, что по параметру «герметичность» комплекс «Мир» допускается к эксплуатации.
И все же, повторюсь, из-за отсутствия финансирования невозможно было полноценно эксплуатировать станцию. Ждали начала работы на МКС, запуска служебного модуля. 12 июля 2000 года он улетел и через неделю состыковался с функционально-грузовым блоком «Заря». До этого мы вынуждены были держать «Мир», чтобы не прервалась пилотируемая программа. Не дай бог, со служебным модулем что-то случилось бы, тогда МКС откладывалась бы куда-то далеко. Дублера служебного модуля не было, а на «Заре» невозможно было людям долго находиться. Этот модуль для жизни не предназначен. Поэтому, пока МКС не заработала, тянули «Мир». Как только МКС пошла, все, нужно было с «Миром» заканчивать и спокойно и безопасно опустить его с орбиты. Чем и занялись.
Возвращаясь к вопросу. Можно, наверное, сказать, что это был естественный процесс.
— У нас действительно опыт работы на орбитальных станциях «Салют», «Мир» был очень большой. Хотя и у американцев определенные наработки были. «Скайлэб» (американская орбитальная станция. — «МК») нельзя забывать. Хотя, похоже, у них самих этот опыт подзабыли в эпоху шаттлов. На «Скайлэбе» три экспедиции отработали — одна месяц, вторая — два, а третья — три месяца. Ну а дальше, кстати, мы им здорово помогли в этом вопросе на «Мире». Еще до МКС у них было несколько длительных полетов. Семеро астронавтов поработали на «Мире». Для НАСА это была хорошая школа длительных полетов, их организации и обеспечения.
Тогда космонавтика в США, кстати, была на распутье. Им нужно было, на мой взгляд, утвердиться и подумать о будущем. Шаттлы летали уже долго, и нужно было работать над следующей программой. Они, кстати, об орбитальных станциях давно думали. Были у них в 60-е годы проекты и военных станций, и «Скайлэб» был. Думали о Freedom. Но что-то мешало. Видимо, уверенности в силах не было. А соединение с российским вкладом, очевидно, открывало новые возможности. Мы особенно на первом этапе оказали им огромную помощь.
Потом надо иметь в виду, что американцы всегда пытаются быть лидерами во всем. Им нужно было и здесь, в части орбитальных станций, показать лидерство. Это не голословное утверждение. В 2008 году, когда Барак Обама стал президентом США, работала назначенная им комиссия экспертов под председательством Нормана Огастина. Она анализировала различные варианты будущих и существующих пилотируемых программ. Например, Space Shuttle, МКС, перспективные лунные и марсианские миссии, полет к Марсу через астероиды. Оценивая опыт МКС, комиссия отметила, что наиболее ценным моментом стала работа с партнерами. Но особо отмечено, что партнерство осуществлялось по принципу «первые среди равных». В том же докладе говорилось, что будущие масштабные проекты могут и должны реализовываться в международном сотрудничестве при лидирующей роли США. Думаю, этот прицел на лидерство был самой важной составляющей в проекте «МКС» для США.
— Удар был жесткий. Я в то время готовился к полету на шаттле в составе 7-й экспедиции на МКС. Должны были лететь на следующем шаттле после «Колумбии». Мы с дублерами находились в США уже неделю, шла предстартовая подготовка. И тут 1 февраля, это была суббота, как раз произошла катастрофа. Мы там еще полторы-две недели находились и видели все. Конечно, удар был тяжелый. Потом программу полетов на МКС пришлось трансформировать, сократить численность экипажа на станции и пересесть на наши «Союзы». В общем-то это был тяжелый урок. Американцы заметно изменили линию поведения.
МКС стала серьезным шагом вперед
— Наша космонавтика в выигрыше от МКС?
— Есть ряд положительных аспектов. Например, опыт участия в крупном международном проекте, сотрудничество, интернациональная кооперация. Нужно было привыкать и принимать новые правила, работать не только в условиях своей инженерной школы, но и взаимодействовать с другими школами, традициями и правилами, вырабатывать общие международные нормы и следовать им. Это непростой процесс. Его тоже надо пережить и научиться этому. Он взаимовыгодный для всех участников проекта. Можно много говорить об этом, но пока сам не попробуешь, не научишься.
Был и определенный технический прогресс. В каких-то системах Международная станция по сравнению с «Миром» — это все-таки серьезный шаг вперед. Да, в чем-то это было повторение, но, скажу еще раз, в ряде систем это серьезный шаг вперед, в том числе и технический. Может быть, даже в направлении реализации будущих межпланетных полетов. Во всяком случае, на борту МКС были созданы средства, позволяющие в дальнейшем обеспечивать более автономную работу экипажей, менее зависимую от Земли, что в общем-то необходимо в межпланетных полетах.
— Имеете в виду опыт длительных экспедиций?
— Нет. Продолжительное время работать в космосе мы научились еще на «Мире». К примеру, Валерий Поляков 14 месяцев провел на орбите. Я говорю о том, что бортовой комплекс управления на МКС был шагом вперед по сравнению с комплексом управления на «Мире». В свое время на «Мире» впервые установили дискретный контур, то есть цифровую систему управления. Но и аналоговая тоже была. До этого на «Салютах», как правило, основными были аналоговые системы. Цифровые, которые отличаются большей надежностью, производительностью, использовались лишь для некоторых задач.
Так вот на «Мире» впервые была цифровая система управления движением и какая-то часть управления бортом — тоже цифровая. А вот на российском сегменте МКС все управление бортом стало цифровым.
На «Мире» всю телеметрическую информацию приходилось передавать на Землю, и лишь часть оставалась на борту для обработки и предоставления экипажу. Если вся информация идет на Землю, то без нее экипажу невозможно полноценно самостоятельно управлять объектом. То есть основной центр управления был на Земле — и станция была привязана по этому параметру к ЦУПу.
На МКС же практически весь поток телеметрической информации остался на борту, в современной бортовой вычислительной системе новой архитектуры. Вычислительный комплекс МКС может всю телеметрическую информацию о состоянии борта «переваривать», а это как раз и есть необходимое условие для работы в перспективе межпланетных миссий — к Луне, Марсу, когда важно не зависеть от Земли.
На МКС два информационных потока. Один на борту обеспечивает «круговорот» информации, и такой же в сеансах связи идет на Землю. Есть условия наращивать вычислительные возможности на борту. Например, благодаря вспомогательным средствам, более совершенному софту.
— То есть бортовые вычислители уже могут помочь экипажу управлять движением межпланетных кораблей, маневрированием?
— Не только. Речь об управлении всеми бортовыми системами без участия наземного ЦУПа. Ведь, находясь у Марса, когда минуты или десятки минут сигнал идет в одну и другую сторону, а иногда и совсем на какое-то время может блокироваться Солнцем, на оперативную помощь ЦУПа уже надеяться нельзя. Все задачи надо решать на борту. У Земли останется стратегический уровень управления, а все остальное должно реализовываться на борту межпланетного комплекса.
Бросить околоземные орбиты ради Марса — это авантюризм
— Кое-кто критикует наше долгое участие в МКС. Считают, что мы очень много ресурсов тратим на поддержание станции и совсем не думаем о будущем. Есть такое опасение?
— Тут невозможно однозначно сказать: «да» или «нет». Потому что, во-первых, это очень крупный проект и, создав такую конструкцию, конечно, жалко ее бросать. «Мир» рассчитывался с возможностью продления срока службы до пяти лет, а пролетал 15 лет. МКС изначально задумывалась на срок службы в 15 лет. Вот сейчас уже самому старому блоку 20 лет. Превышаем. Как говорится, аппетит приходит во время еды.
С другой стороны, ни у нас, ни у партнеров пока нет ясного видения того, что делать дальше после МКС. Думаю, если бы четкое понимание было, то, наверное, и перспективы станции были понятнее. Проще было бы переориентироваться на что-то другое. Отсутствие четких ориентиров — общая беда. Например, у тех же американцев во время президентства Буша была так называемая «Космическая инициатива», то есть планы полетов ну Луну, Марс, астероиды. Потом Обама пришел — начался пересмотр этой концепции. Сейчас, при Трампе, снова ревизия взглядов. Поэтому, наверное, все партнеры стараются продлить жизнь МКС. Договорились уже работать на ней до 2024 года. Идут разговоры о 2028 годе. К тому времени первым блокам будет уже 30 лет.
Для российской космонавтики, считаю, сохранение МКС важно. Потому что, не имея такого проекта, трудно держать пилотируемую космонавтику. А остановив ее, потом будет исключительно трудно восстановить. Даже невозможно. Сейчас нужно решение, что делать дальше. И конкретная работа над этим. Когда будет понятна цель, тогда уже всерьез можно думать об уходе с МКС и переходе на следующий проект.
— Пожалуй, можно согласиться. А то ведь с пилотируемой космонавтикой будет так, как с нашими межпланетными зондами. СССР был пионером изучения Марса, Венеры, Луны автоматическими станциями. А теперь дальше околоземной орбиты уже и не получается полететь. Школы потеряны, кадры, опыт...
— Да, фактически заново нужно начинать, осваивать, включая лунные миссии.
— Чем лично для вас примечателен опыт участия в программе МКС?
— В профессиональном плане это было продолжение моей работы. В истории МКС два этапа: первый, до 2009 года, — строительство, а затем — эксплуатация. На этапе строительства, в котором мне пришлось с коллегами участвовать, была совсем другая подготовка и совсем другое взаимодействие с партнерами. Тогда в основном работали мы и американцы. Участие европейцев, канадцев, японцев было скромным. Они получили право летать на МКС в основном уже на втором этапе. До этого были короткие полеты.
Во-вторых, тогда у нас был совершенно другой характер работы: американцы весьма серьезно изучали наш сегмент, системы, а мы — изучали их сегмент на очень приличном уровне. Потому что обеспечивалась взаимозаменяемость.
Добавила напряжения в нашу работу катастрофа «Колумбии». Наша экспедиция на МКС с американцем Майклом Фоулом была одной из первых после той трагедии. Фактически мы поддерживали жизнь на МКС в условиях, когда шаттлы перестали летать — и вся нагрузка легла на «Союзы» и «Прогрессы». Мы были вдвоем на всей станции. Естественно, я неплохо знал американский сегмент, он — российский. Мы совместно работали и там, и там, помогали друг другу.
В 2009 году экипаж на МКС увеличился до пяти-шести человек. Больше пошла работа по национальным сегментам. Так что уровень подготовки по технике партнеров существенно снизился. В основном изучают каждый свой сегмент. Среди тех, кому, как и мне, довелось стать участником первого этапа МКС, много известных космонавтов. Например, Сергей Крикалев, Геннадий Падалка, Олег Котов, Михаил Тюрин, Федор Юрчихин, Павел Виноградов, еще ряд коллег. Всем нам пришлось досконально изучать американский сегмент. И это для нас было профессионально интересно. Потому что глубоко соприкоснуться и погрузиться в чужую инженерную школу, чужие традиции — было весьма и весьма интересно и поучительно.
— А в чем основные отличия инженерных подходов?
— Скажем, у них совершенно другие подходы к построению систем, гораздо более высокий уровень использования цифровой техники. У нас и сейчас еще много аналоговых систем. Иной подход в вопросах контроля, диагностики систем, программного обеспечения.
— Интересовались уровнем жизни американских астронавтов? Сравнивали?
— Наверное, было. Но меня это не очень сильно интересовало. Меня больше интересовали профессиональные стороны человека — чем занимался, как учился, готовился, чем занят, какое образование получил, где работал.
Кстати, самые яркие впечатления от американцев остались у меня еще с «Мира». Потому что это были самые первые встречи. И у них, и у нас самый первый опыт общения, совместной работы. До этого у американцев был опыт коротких и в общем-то комфортных полетов на шаттлах. Они не знали длительных полетов, только учились. Интересно было наблюдать за ними, какие выводы они делают, как оценивают нас.
В моем втором полете в 1996–1997 годах нам с Валерой Корзуном на «Мире» довелось поработать с американцами — астронавткой Шеннон Люсид и ее коллегами Джоном Блахой и Джери Линиджером. Дольше всех — 4,5 месяца — летали с Блахой. Очень много разговаривали, он рассказывал, спрашивал, делился мыслями. Очень интересные у него были наблюдения и выводы, в том числе для будущей МКС. Не знаю, как НАСА воспользовалось этим, поскольку Блаха был вынужден достаточно быстро после этого полета уйти из НАСА.
Он, кстати, оценил наш громадный опыт длительных полетов и считал, что у нас очень многое разумно построено в плане их организации и обеспечения. Например, он был убежден, что наша космическая пища лучше американской. Он говорил, что американская еда — да, она вкусная, интересная, разнообразная, но она хороша для коротких, шаттловских полетов. А для длительных полетов — российские продукты лучше. Говорил, что лично убедился в этом на своем опыте. Прилетевшему экипажу шаттла пытался это объяснить, но им было не до того. Первая неделя в космосе — это период адаптации организма, все больные, особо-то и есть не хочется.
Поначалу, помню, он нам с Корзуном говорит: ребята, я же не знаю вашу пищу, помогите мне, покажите. Мы что-нибудь ему дадим, он попробует: о, говорит, это абсолютно вкусно. Смотрим потом, он только это и ест. И так распробовал много наших блюд, уписывал за обе щеки и был очень доволен, очень ему нравилось.
— Александр Юрьевич, как считаете, нужна России национальная орбитальная станция?
— Думаю, главное в том, что нужна работающая космическая промышленность. С полной нагрузкой, с заказами в необходимом объеме. Если будет какой-то, пусть и масштабный, но разовый проект, например миссия на Марс, то промышленность разорится. Потому что объем производства небольшой, отсюда дороговизна продукции. На малых объемах трудно держать такую отрасль промышленности.
На мой взгляд, нужно комбинировать программы, чтобы промышленность могла развиваться. Американцы тоже над этим думают. Они привлекают частников, особенно на освоенную поляну — полеты на низкую околоземную орбиту. Эти полеты хорошо изучены. Технологически, научно, научно-технически основные проблемы решены. Не требуется длительных вложений в исследования, которые не скоро дают отдачу и несут риски для бизнеса.
В таких проектах, которыми в США занят, например, Маск, нужно просто вкладывать и получать отдачу, создавать, делать, работать и получать доход с этого. Для частника это уже вполне приемлемые условия. И в России нужно думать об этом, создавать выгодные условия для частного капитала, привлекать его. Ведь в бюджете денег не так много, а вне бюджета — кто сказал, что у нас мало денег в стране? Покупают же футбольные клубы, яхты, самолеты, острова. Почему бы не пустить эти средства на выгодные проекты. А выполнять заказы частников будет та же промышленность, которая получит дополнительную загрузку, средства для развития. Объемы работ больше, качество выше, персонал в тонусе постоянно, и от этого только выиграет все дело.
Участие частного бизнеса в космических проектах — это уже не завтрашний, а сегодняшний день.
Конечно, хотелось бы и орбитальную станцию иметь, и думать о дальнем космосе, дальше идти. Но просто бросить ради Марса или Луны низкую околоземную орбиту, где основные группировки спутников связи, навигации, наблюдения, — это авантюризм. Потому что можно уронить все технологии производства и потерять все. Нужно разумное сочетание.
СПРАВКА "МК"
Александр Калери родился 13 мая 1956 года в Юрмале (Латвийская ССР). В 1979 году окончил факультет аэрофизики и космических исследований МФТИ, а в 1983-м — заочную аспирантуру в МФТИ по специальности «механика жидкостей, газа и плазмы». С 1979 года работал инженером в НПО «Энергия» (ныне РКК «Энергия») в подмосковном Королёве. Участвовал в реализации проекта орбитального комплекса «Мир».
В 1985–1986 годах прошел курс общекосмической подготовки в Звездном городке. Совершил 5 космических полетов общей продолжительностью 769 суток. Участник завершающей экспедиции на станцию «Мир» перед ее затоплением. Входил в состав одних из первых миссий на МКС. Пять раз выходил в открытый космос. Провел за пределами станции в общей сложности 25 часов 46 минут.
Одним из первых удостоен звания Герой Российской Федерации (1992 год), кавалер орденов «За заслуги перед Отечеством» II, III и IV степеней, ордена Дружбы, награжден медалями НАСА (США) «За космический полет» и «За общественные заслуги», орденом Почетного легиона (Франция).
СПРАВКА "МК"
Советско-российская пилотируемая орбитальная станция «Мир» функционировала с 20 февраля 1986 года по 23 марта 2001 года. Станция была обитаема с 13 марта 1986 года по 16 июня 2000 года (с перерывами). Просуществовала на орбите 5511 суток, совершив 86 тыс. 331 оборот вокруг планеты. На станции побывали 104 космонавта из 12 стран. В открытый космос вышли 29 космонавтов и 6 астронавтов. Затоплена на «кладбище космических кораблей» в Тихом океане 23 марта 2001 года по причине устаревания оборудования и недостатка финансовых средств на ее поддержание.
0
31.56
