Большевики отменили все законы. В стране даже формально возник правовой беспредел. А нормы права и не имеют значения: советская власть не правосудие осуществляет, а устраняет политических врагов, руководствуясь революционным чутьем.
Не хватало только универсального инструмента для борьбы с теми, кого назовут врагами. Он не замедлил появиться. 6 декабря 1917 года вечером Совнарком обсуждал вопрос «О возможности забастовки служащих в правительственных учреждениях во всероссийском масштабе». Записали в постановлении: «Поручить т. Дзержинскому составить особую комиссию для выяснения возможности борьбы с такой забастовкой путем самых энергичных революционных мер, для выяснения способов подавления злостного саботажа». И название придумали: «Всероссийская чрезвычайная комиссия при Совете народных комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем» (сокращенно ВЧК).
Дзержинский обратился в Совнарком:
«Не имея собственной автомобильной базы, комиссия наша не в состоянии справиться хоть сколько-нибудь удовлетворительно с возложенной на нас задачей борьбы с контрреволюцией, саботажем и мародерством. Предоставьте нам право реквизиции автомобилей, бензина, смазочного масла и других автомобильных принадлежностей».
Комиссия еще не приступила к работе, но методы брались на вооружение беззаконные. Председатель ВЧК просил не выделить ассигнования на покупку автомобилей, а разрешить чекистам реквизировать, то есть отбирать, машины.
Почему его выбрали?
Создать карательное ведомство? Даже среди активных большевиков не всякий взялся бы за такую задачу. Феликс Эдмундович сам изъявил желание. Как только его ни именовали! И козлобородым палачом в кавалерийской шинели. И кровопийцей. И маньяком. И садистом. Кем же он был в действительности?
В семнадцать лет увлекся революцией и на свободе почти не был. Шесть лет провел на каторге и пять в ссылке.
«В ночной тиши я отчетливо слышу, как пилят, обтесывают доски, — записывал он в дневнике 7 мая 1908 года. — Это готовят виселицу. Я ложусь, натягиваю одеяло на голову. Не помогает. Сегодня кто-нибудь будет повешен. Он знает об этом. К нему приходят, набрасываются на него, вяжут, затыкают ему рот, чтобы не кричал. А может быть, он не сопротивляется, позволяет связать себе руки и надеть рубаху смерти. И ведут его, и смотрят, как его хватает палач, смотрят на его предсмертные судороги и, может быть, циническими словами провожают его, когда зарывают труп, как зарывают падаль».
Он полагал, что нет оснований быть снисходительным к тем, кто держал его и его единомышленников на каторге. В борьбе не на жизнь, а на смерть не считал себя связанным нормами морали. Это одна из причин, объясняющих, почему на посту главы ведомства госбезопасности Дзержинский был беспощаден.
«На третий или четвертый день после Февральской революции на трибуну пробрался исхудалый, бледный человек, — вспоминал Вацлав Сольский, член минского Совета рабочих и солдатских депутатов. — Он сказал: «Моя фамилия Дзержинский. Я только что из тюрьмы». Дзержинский говорил, что для революционера не существует объективной честности: революция исключает всякий объективизм. То, что в одних условиях считается честным, нечестно в других, а для революционеров честно только то, что ведет к цели».
Еще в дореволюционные годы Дзержинскому товарищи по партии доверяли выявлять среди большевиков провокаторов, внедренных полицией. Он вел следствие методично и почти профессионально.
Дзержинский не считал ВЧК контрразведкой или политической полицией. Он видел в ней особый орган, имеющий право самостоятельно уничтожать врагов.
«Работники ЧК — это солдаты революции, — писал Феликс Эдмундович, — и они не могут пойти на работу розыска-шпионства: социалисты не подходят для такой работы. Боевому органу, подобному ЧК, нельзя передавать работу полиции. Право расстрела для ЧК чрезвычайно важно».
Он добился этого права для чекистов, и кровь полилась рекой. В стране с ужасом заговорили о «кожаных людях». Сотрудники ВЧК носили кожаные куртки: им раздали обмундирование, предназначенное для военных летчиков. Это был подарок Антанты российской армии, найденный большевиками на складах в Петрограде.
Куртки чекистам нравились не потому, что они предчувствовали моду на кожу. В кожаных куртках не заводились вши. В годы войны это было очень важно: вши — переносчики тифа, который косил людей и на фронте, и в тылу.
«Дзержинского, — вспоминала известная деятельница Коминтерна Анжелика Балабанова, — называли фанатиком и садистом; его внешний вид и манеры были как у польского аристократа или священника-интеллектуала. Не думаю, чтобы вначале он был жесток или равнодушен к человеческим страданиям. Он был просто убежден, что революцию нельзя укрепить без террора и преследований».
Озлобление и презрение к человеческой жизни, воспитанные Первой мировой войной, умножились на полную безнаказанность, рожденную революцией. Уничтожение врага считалось благим делом. Местные руководители ЧК сами решали, кого арестовывать и расстреливать.
«Подвести под расстрел чекистскую сволочь»
После Гражданской люди совестливые, те, кто не хотел карать, покинули ведомство госбезопасности. Скинули кожанки и с охотой вернулись к мирной жизни, перешли на работу в экономику, считая, что после войны масштабы репрессий должны закономерно сократиться. Остались те, кто нашел себя на этой работе. К ним присоединилось молодое пополнение, не испытывавшее моральных затруднений. Жестокость, ничем не сдерживаемая, широко распространилась в аппарате госбезопасности.
В какой-то момент сами испугались монстра, который сами вырастили. Нарком юстиции Николай Крыленко: «ВЧК страшен беспощадностью своей репрессии и полной непроницаемостью для чьего бы то ни было взгляда». В 1925 году Крыленко обратился в политбюро: чекисты превышают данные им полномочия, не передают дела арестованных в суд, а выносят приговоры внесудебным путем — через особое совещание. Предложил передать органы госбезопасности в наркомат юстиции, чтобы чекисты были под контролем юристов.
Дзержинский с возмущением отверг предложения Крыленко: нарком юстиции руководствуется нормами формального права и не понимает, что ведомство госбезопасности не правосудие осуществляет, а уничтожает политических врагов!
«Необходимо, — инструктировал Дзержинский своих помощников, — составить записку в политбюро о практике и теории наркомата юстиции, которые ничего общего с государством диктатуры пролетариата не имеют, а составляют либеральную жвачку буржуазного лицемерия. Во главе прокуратуры должны быть борцы за победу революции, а не люди статей и параграфов».
Леонид Красин, уважаемый в партии человек, талантливый инженер, пытался после революции наладить внешнеторговые отношения России с внешним миром. Нарком Красин писал Ленину 8 ноября 1921 года, что нормальное экономическое сотрудничество с западными державами вполне возможно. Главное препятствие — деятельность чекистов:
«Пока некомпетентные и даже попросту невежественные в вопросах производства, техники и т. д. органы и следователи будут гноить по тюрьмам техников и инженеров по обвинениям в каких-то нелепых, невежественными же людьми изобретенных преступлениях — «техническом саботаже» или «экономическом шпионаже», ни на какую серьезную работу иностранный капитал в Россию не пойдет... Ни одной серьезной концессии и торгового предприятия мы в России не установим, если не дадим каких-то определенных гарантий от произвола ВЧК».
Ленин велел ознакомить с письмом членов политбюро. Но на этом дело и закончилось.
Возмущался чекистами и нарком иностранных дел Георгий Чичерин. Между Дзержинским и Чичериным было много общего. Дворяне из образованных семей, они были преданы делу революции. Но их взгляды на методы строительства коммунизма разошлись.
Руководители чекистского ведомства «были неискренни, лукавили, вечно пытались соврать, надуть нас, нарушить обещания, скрыть факты, — жаловался Георгий Чичерин. — Аресты иностранцев без согласования с нами вели к миллионам международных инцидентов, а иногда после многих лет оказывалось, что иностранца незаконно расстреляли. Внутренний надзор в наркомате иностранных дел и полпредствах, шпионаж за мной, полпредами, сотрудниками поставлен самым нелепым и варварским образом».
23 октября 1923 года Чичерин обратился к Ленину:
«Многоуважаемый Владимир Ильич! Поддержка хороших отношений с Турцией невозможна, пока продолжаются нынешние действия чекистов на Черноморском побережье. С Америкой, Германией и Персией уже возник из-за этого ряд конфликтов... Черноморские чекисты ссорят нас по очереди со всеми державами, представители которых попадают в район их действий. Агенты ЧК, облеченные безграничной властью, не считаются ни с какими правилами».
Ленин ответил наркому: «Тов. Чичерин! Вполне с Вами согласен. Надо арестовать паршивых чекистов и привезти в Москву виновных и их расстрелять. Мы Вас всегда поддержим, если Горбунов сумеет подвести под расстрел чекистскую сволочь».
Но во всех стычках с коллегами-наркомами Дзержинский неизменно выходил победителем. Политическому руководству аппарат госбезопасности был важнее. Госбезопасность окончательно превратилась в политическую полицию. Политбюро одобрило «предложение о создании во всех органах и учреждениях, где оно сочтет необходимым, по соглашению с партийными органами групп содействия органам».
Рыночник и либерал?
Выступая на съезде транспортников, Феликс Эдмундович говорил:
— Полагают некоторые товарищи, что если напечатать достаточное количество денег, то это разрешит стоящие перед нами проблемы. Но это глубочайшее заблуждение. Если в стране нет хлеба, если нет готовых изделий, то никакая напечатанная бумажка не может этого хлеба, этих изделий создать. Необходимо создать листовое железо, необходимо отлить чугун, необходимо возделать поля, сжать и смолоть хлеб для того, чтобы печатный станок мог выполнить свою миссию...
Читая эти слова, можно подумать, что они принадлежат современному либеральному экономисту, а не главному чекисту!
После смерти Ленина Дзержинский стал председателем Высшего совета народного хозяйства, и ему подчинялась вся отечественная индустрия. В роли председателя ВСНХ Феликса было не узнать.
«Дзержинский был человеком великой взрывчатой страсти, — писал о нем Лев Троцкий. — По каждому вопросу, даже и второстепенному, он загорался, тонкие ноздри дрожали, глаза искрились, голос напрягался и нередко доходил до срыва. Он как бы всегда находился в состоянии высшей мобилизации. Бесследно растворялся в деле».
Главный чекист выступил против государственного монополизма и взвинчивания цен. Монополия очень удобна для производителя: назначил любую цену, и покупателю деваться некуда. При капитализме конкуренция мешает взвинчивать цены, а при советской власти кто может помешать? Но случилось непредвиденное: подорожавшую промышленную продукцию никто не покупал. Деревня обеднела, у нее просто не было денег. Снижать цены промышленность не хотела, добивалась государственного заказа. Дзержинский жаловался в политбюро: «Цены не являются, как раньше, критерием для оценки, так как они определяются Госпланом «на кофейной гуще». Рынка же у нас нет».
При капитализме тот, кто взвинтил бы непомерно цены, разорился. А при социализме в результате такой политики разориться могло само государство. Склады были забиты, машины не продавались. Дзержинский добился, чтобы цены стали рыночными, и произведенные за год машины распродали в считаные недели.
Дзержинского упрекали в том, что он слишком доверяет стихии рынка, а экономикой надо командовать! Дзержинский отвечал: если крестьянин не хочет продавать хлеб, вы считаете, что виноват кулак. А беда в том, что крестьянин не может купить товары, цены на которые слишком высоки. Надо завалить рынок товарами, чтобы цены упали.
Сельское хозяйство было тогда частным, и Дзержинский предупреждал коллег по правительству: государство рухнет, если будете так драть с крестьянина. Дзержинский еще не знал, что вскоре Сталин ограбит деревню, хлеб заберут, а умелых и работящих крестьян погонят в Сибирь. Рынок исчезнет, товарное хозяйство развалится. Страна перейдет к административной системе управления экономикой....
Можно сказать, что существовало два Дзержинских и один спорил с другим. Дзержинский-хозяйственник не смог преодолеть в себе чекиста. Но он видел, что в экономике что-то не ладится, глубоко переживал неудачи. Жаловался члену политбюро Валериану Куйбышеву, с которым дружил:
«У нас не работа, а сплошная мука… Мы в болоте. Я всем нутром протестую против того, что есть. Я со всеми воюю. Бесполезно… Я только раз подавал в отставку. Я не могу быть председателем ВСНХ при таких моих мыслях и муках».
Расцвет нэпа пришелся на тот момент, когда промышленностью руководил Дзержинский. Он понимал, что в экономике надо действовать экономическими методами. Ленин заявил, что социализм — это советская власть плюс электрификация всей страны. Феликс Эдмундович предложил другую формулу: «советская власть плюс рынок». Так что если ставить памятник Дзержинскому, то на Варварке, где когда-то находился Высший совет народного хозяйства.
Его бы тоже поставили к стенке
Ленин не особо его жаловал. Обиженный Дзержинский ориентировался на Сталина, демонстрировал особую заботу о безопасности генсека. Писал начальнику охраны правительства:
«Сегодня при входе с тов. Сталиным в театр и около дверей заметил подозрительное лицо, читавшее объявление, но очень зорко осмотревшее автомобиль, на котором мы приехали, и нас. При выходе из театра тоже какой-то тип стоял (другой) и тоже читал объявление. Если это не наши, то, безусловно, надо понаблюдать. Выясните и сообщите».
Но в сталинском окружении его не считали своим. Вячеслав Молотов — уже на пенсии — объяснял своему преданному биографу Феликсу Чуеву: «Дзержинский не совсем понимал политику партии».
«Не совсем понимал политику партии» — то есть не во всем слушался Сталина. Дзержинскому не хватало цинизма и равнодушия, которыми были щедро наделены его наследники. Через шесть лет после смерти Феликса Эдмундовича, 14 ноября 1932 года, новый глава чекистов Вячеслав Менжинский предложил учредить к пятнадцатой годовщине органов госбезопасности орден Дзержинского. Сталин наложил резолюцию: «Против».
2 июня 1937 года Сталин, выступая на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны, потряс слушателей неожиданным открытием:
— Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист, и весь ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось.
9 августа 1937 года политбюро утвердило приказ НКВД «О ликвидации польских диверсионно-шпионских групп и организаций Польской организации войсковой». «Почти с самого момента возникновения ВЧК, — говорилось в приказе, — на важнейших участках сидели проникшие в ВЧК крупные польские шпионы: Уншлихт, Мессинг, Пиляр, Медведь, Ольский, Сосновский, Маковский, Логановский, Баранский и ряд других».
Арестовали поляков-политэмигрантов, то есть коммунистов, бежавших в Советский Союз, друзей России, единомышленников и соратников Дзержинского. Бывший заместитель наркома внутренних дел Казахстана вспоминал, как в начале 1939 года во время допроса начальник следственного отдела, обвинявший его в работе на польскую разведку, сказал:
— А мы располагаем данными, что к вашей организации приложил руку и Дзержинский. Ленин и Сталин были им обмануты. Сейчас мы располагаем такими материалами.
Так что если бы Феликс Эдмундович еще пожил, его бы, судя по всему, тоже расстреляли — его собственные воспитанники и ученики.
0
22.00
