ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Июнь 19, 2019

Прошло почти двадцать лет, однако главный драматургический дуэт постсоветского кино не забыли: сценарии и другие тексты Луцыка и Саморядова переиздаются, их снимают и ставят в театре, у них появляются новые фанаты. В чём дело? Видимо, в том, что они умели превращать унылую бытовуху в блистательные киносказки и криминальные мелодрамы. Что в своих произведениях обрисовывали мир накануне грандиозных перемен – их герои настойчиво и необычайно выпукло предсказывали «локальный апокалипсис». Крушение коммунистического эксперимента и распад СССР, когда человек эмигрирует из страны, но и страна «эмигрирует из человека», когда рушатся нормы, интеллигент становится уголовником, крестьянство поднимает казачьи знамёна и отправляется на поиски лучшей доли, а скудный позднесоветский мир расцвечивается невероятными фантасмагорическими подробностями экстремального выживания… Многие современники Луцыка и Саморядова ещё не подозревали, что нечто подобное произойдёт в реальности, а они уже складывали про это истории.

В те годы казалось, что эти истории лишь заготовки выдающихся фильмов, но… фильмы по сценариям Луцыка и Саморядова всегда оказывались хуже «заготовок». Что же было такого в этих парнях, что позволило с самых первых шагов в кино называть их самородками? Об этом наш материал.

Экспозиция

– Где они все были, все эти провидцы, когда я ходил с рукописями ребят по редакциям и просил – читайте, публикуйте?!

Так Одельша Агишев, известный сценарист и профессор ВГИКа, в котором Луцык и Саморядов учились в середине 80-х годов, отреагировал на просьбу рассказать о своих бывших студентах.

– Кто «они»? Критики?

– Да все! Искусствоведы, критики, властители дум! Они теперь называют Луцыка и Саморядова чуть ли не гениями! Наконец-то прочитали, оценили! А где они были все эти годы? Когда я двадцать пять лет назад пришёл в очередной серьёзный журнал обсудить публикацию их сценария, то в зеркале увидел, как один из редакторов за моей спиной крутит пальцем у виска!

…Чтобы воплотиться из хаоса, мрака, нежности и угара русской жизни в пространство российской словесности, мятежные духи по имени Пётр Луцык и Алексей Саморядов из всех возможных вариантов выбрали именно этот – сценарную мастерскую во ВГИКе, которой руководили Одельша Агишев и Вера Тулякова. Полная фамилия Веры Владимировны была Тулякова-Хикмет, она была вдовой классика мировой литературы Назыма Хикмета. Именно Тулякова с её неуспокоенностью и феноменальным педагогическим чутьём угадала и вытащила на свет божий неухоженное провинциальное дарование – Лёшу Саморядова.

«Впервые Лёшины работы попали ко мне осенью 81-го года. Я вышла из отпуска, с трудом придя в себя после кошмара вступительных экзаменов, которые на сценарном факультете сопровождаются мучительным чтением сотен бездарных, отупляющих работ. И вдруг, когда всё позади, мне на кафедре с мольбами предлагают прочесть ещё одну завалявшуюся папку, посланную к нам на конкурс каким-то балбесом с многомесячным опозданием… В папке были рассказы. Небольшие, страниц по пять-шесть. Но семьдесят с чем-то штук! Автор – А. Саморядов. «Ещё одно горе семьи», – подумала я. А ошибок! В первом же абзаце устала считать. А во втором… Со второго мне стало интересно… Интересно и смешно. Цитирую по утаённой от автора рукописи первого варианта теперь знаменитого Лёшиного рассказа «Гамлет»: «Неважно, кто вы и какой занимаете пост, каждому может присниться всякое. Приснится, и так стыдно станет, что и рассказать никому нельзя».

Я читала, не отрываясь, рассказы малограмотного провинциального парнишки. Почти все они были про работяг, явно бок о бок живущих с автором. Колоритнейшие фигуры, отличные от чудиков Шукшина. Его герои ёрничали, травили удивительные «взаправдашние» истории, больше всего любили обеденный перерыв и дешёвую «халявную» выпивку… Узнаваемый, весёлый и цельный мир неимущих и свободных людей, давно приспособившихся к режиму, к лживым начальникам, но не прощающих подлостей своим. Читая, я всё больше убеждалась, что передо мной огромный талант. Талант запущенный, стихийно развившийся, нуждающийся в скорой и неотложной помощи.

«Бог отвернулся от русских, я ваш последний ангел остался. Живи как есть, лучше не будет»

Алексей Саморядов, "Сказки"

Я написала Лёше с хорошей фамилией Саморядов письмо. Он ответил.

Мы начали работать по телефону, разбирая рассказ за рассказом. Звонил он всегда поздно, как я догадывалась, с казённых телефонов. Я готовила его к поступлению во ВГИК в ближайшее лето, с надеждой тут же перевести к себе на второй курс. Но Лёша не приехал. Осенью рассказал душераздирающую историю, как был послан на Север и замёрз в бурю с грузовиком… Банальную историю рассказал здорово, по-писательски. Конечно, никакого Севера не было. Я поняла – боится, слишком много поставлено на карту жизни… В июле он приехал. Но первого сентября, выйдя из отпуска, узнала, что мои коллеги его не взяли. «Тёмен, безграмотен, ничего про кино не знает. Писать не может. И вообще производит впечатление сельского дурачка». Необъяснимо. Невозможно поверить…

По телефону слышу – шок, депрессия. Со мной закрытый Лёша был в меру откровенен. Узнаю про срывы, приводы в милицию, драки, аресты друзей и самое страшное: «Из-за моей писанины меня вся улица на смех поднимает, дураком, идиотом считает. Даже домашние стесняться стали, гонят на улицу, «иди с ребятами погуляй», сколько можно писать… Вера Владимировна, возьмите меня во ВГИК. Здесь мне только одна дорога: или в канаву, или в тюрьму».

Во ВГИК Алексей поступил только через четыре года, когда подошёл новый набор и мы вместе с замечательным драматургом и прекрасным человеком Одельшой Александровичем Агишевым набирали свою первую совместную мастерскую.

Оставалось несколько дней до приёма, а Лёши нет. Нет, и всё. В его архиве я увидела две свои телеграммы с одинаковым текстом: «Вы очень одарённый человек, вы должны учиться. Срочно приезжайте» и т.д. В следующей телеграмме было, что он огромный талант, он может стать как Лев Толстой для России, как Шекспир для Англии. Без него Россия погибнет…

Эту телеграмму я писала уже не для Лёши, а больше для окраинной оренбургской улицы, для его двора, для Лёшиных друзей и родителей, потому что такую телеграмму в провинции пронесут по всем домам. Мой крик о помощи был услышан, и родители вытолкнули его из дома, заставили сесть в самолёт».

(Из воспоминаний Веры Туляковой)

Одельша Агишев: «Вера Владимировна у нас была интеллигентная женщина, а я не стеснялся, ходил по инстанциям. Фильмы по моим сценариям – «Влюблённые», «Нежность» – тогда привлекли большое внимание, меня знали. Прочёл я эти странички и всеми силами настоял, чтобы Саморядов учился в нашей мастерской.

И Петю Луцыка я выбрал сразу. Он ведь из Ташкента, как и я. Работал на «Узбекфильме», ассистентом в киногруппе бегал. Где-то в коридоре и на бегу у нас состоялся разговор. Чем-то Петя меня тогда купил: серьёзность, аккуратность, воспитанность. Военная семья? Или, может быть, он в детстве учился в суворовском? Я ведь сам суворовец.

А Лёша Саморядов – тот себя придумывал. Он был кладезь, фонтан, каждый разговор – взрыв сюжетов: «– Лёш, а сколько тебе лет?» – «Тыща». – «Как так?!» – «Вот так, тысячелетний я, практически бессмертный, разве не знали?» – «А в паспорте? Ты мне скажи, что у тебя в паспорте написано?» – «А паспорта у меня нет, я его подарил оренбургскому казаку Перебейносу, который был приговорён к пожизненному и бежал из зоны…» В процессе разговора «казак» мог превратиться в инопланетянина, который живёт в пещере, которому тоже нужен паспорт, потому что его обнаружил местный мильтон… Ну и так далее.

С Лёшей можно было говорить бесконечно, а в финале получался готовый сюжет какой-то притчи-сказки-пародии, который он сам мог переделать буквально сразу же. И всё это было фантастически интересно: и смешно, а иногда и страшно».

Рамиль Ямалеев, однокурсник Луцыка и Саморядова, сценарист, ныне работает в Канаде: «Я знал Петра Луцыка с осени 1977-го, когда мы оба поступили в Московский институт стали и сплавов. У нас собралась очень хорошая группа, из которой три человека потом стали однокурсниками и во ВГИКе: кроме Петра и меня это был Серёжа Зорин. Луцык и Зорин были настоящими друзьями, как говорится, не разлей вода. Это ведь Серёжа привёл Петю в областную газету, где они немного поработали корреспондентами в конце 70-х.

А вообще, МИСиС тех времён был замечательным местом. Специальность у нас вёл Виктор Берковский, известный бард, математическому анализу учил легендарный путешественник Дмитрий Игоревич Шпаро. Он всё время придумывал необычные мероприятия. Однажды, например, пригласил Петю оператором – снимать студенческий пробег Москва – Запорожье. Петя тогда буквально за день освоил 16-миллиметровую камеру и всё здорово снял.

В том, что Пётр выбрал ВГИК, думаю, частично «виноват» Джаник Файзиев, с которым они дружили ещё с Ташкента. Джаник был тогда студентом актёрского курса в мастерской Бориса Чиркова. И вот с 1980 года Петя начал осваивать ВГИК. Ходил на семинарские занятия, на показы мастерских, на просмотры, где можно было увидеть кино, которого больше нигде не показывали. Мы нахально проходили во ВГИК, просто показав студенческий билет, ведь у всех вузов они были одинакового цвета – синие. А внутри уже Джаник встречал и навигировал, где какой фильм можно посмотреть. Для нас, обычных студентов технического вуза, это был какой-то особый мир! Олег Даль, Алексей Баталов, Сергей Бондарчук – кого там только не видели. Один раз попали на лекцию Тарковского. Думаю, тогда Пётр и решил стать частью этого мира. Но вслух он этого не говорил.

«Очень опасно обижать, дразнить, расстраивать волшебных детей»

Алексей Саморядов, "Сказки"

Петя поступил в 1985-м, а мы с Зориным – на следующий год. Так как у меня уже был диплом о высшем образовании, можно было сразу пойти на второй курс. А с Лёшей Саморядовым мы познакомились ещё до этого – в 1985-м. Петя сказал, что есть один интересный парень на курсе. Помню, как встретились в общаге: в блоке гудёж стоял, народу тьма, что-то отмечали. Мы сели на пол в ванной комнате, потому что больше было негде. Лёша достал тетрадь в сиреневой обложке и начал читать свой роман. Сюжет, конечно, для того времени просто ошеломляющий. Секретарь обкома где-то в глубинке нападает на сельских жителей и пьёт их кровь. Сейчас похожие фильмы снимают где угодно, но… это ведь был 1985 год!»

Завязка

«– Ну так послушайте, что я вам скажу… Глядите, время какое настало! Смутное, воровское время, каждый сам за себя, а о Родине и думать забыли! Далёкий латыш проснулся! Молдаванин, цыганская кровь! Турок! Все! Раскричались, как бабы на базаре, делёж устроили! Гибнет Великая Империя, дети мои. – Голос его вдруг задрожал. – Неужто мы все смотреть да чесаться будем?! – Он снова прошёл резко по нартам, тряхнув шубой, встал. – Объявил я себя самозвано Наместником Сибирским, буду Сибирь охранять и защищать, пока настоящая власть не придёт! Государь-император будет, ему присягну, Государственная дума – пожалуйста! А пока, детушки, Сибирь удержать и оберечь надо от японцев и американцев, от коммунистов, не дать её разворовать! Нашёл геолога – вешай! Нефтяника нашёл – рядом его, строитель – и строителя туда же! Коммуниста – того штыком коли! Я не вор и славы себе такой не желаю! Подумайте, о чём говорил я, и другим расскажите, что мы ещё все живы и за Россию умереть счастливы! – Митрофан спустился с нарт и пошёл к своей палатке, не оборачиваясь».

Пётр Луцык, Алексей Саморядов.
«Северная одиссея»

Одельша Агишев: «Поначалу они писали отдельно. Подружились сразу, а писали порознь. И работы Петра, конечно, послабее были. Но потом влияние Лёши привело к тому, что Луцык вырос в равноправного соавтора Саморядова, а Саморядов как-то сам после нашей мастерской повзрослел. А что с ним, во всяком случае в его поколении, рядом некого было поставить, так это лично мне было очевидно с самого начала.

Их пронзительно-бережная интонация дружбы окончательно сложилась в год шумной вгиковской перестройки, героями которой они сначала стали, а потом слетели с рухнувших баррикад. Это было не просто дружбой соавторов, а братством. При этом они ведь были нормальными мужиками, влюбчивыми и имевшими часто оглушительный успех у девушек. Пытались построить семейную жизнь, у одного из них был и ребёнок, как позже выяснилось. А они друг к другу относились так, как иная мама не относится к повзрослевшему сыну. Один чихнёт, а другой бежит нос вытирать, не в переносном смысле, буквально.

Я никому ещё не рассказывал. А ведь Лёшу два раза исключали из ВГИКа. Первый раз не дошло до приказа, я в деканате устроил скандал. Второй раз приказ об отчислении был уже подписан. Кажется, всё! А дело-то того не стоило: ну скандал в общежитии, к Петру пристали, Лёша бросился на защиту. Только защищал его, никаких кровавых последствий. Но то был некий идейный конфликт на почве спора о сталинских репрессиях, все его участники были принципиальными и нетрезвыми… Я ходил в общежитие на улице Галушкина, пытался разобраться. Комендатура общежития уже выселила Саморядова и категорически требовала его исключения из ВГИКа как «зачинщика драки, дебошира и антисоветчика». Меня там и слушать не пожелали. Я кинулся в ректорат. Наш ректор в то время… Если честно, он был порядочный и понимающий человек, но он не мог отменить свой приказ при таких обвинениях, он работал в рамках той самой советской системы. У нас был тяжёлый разговор, и не один. В конце концов, я заявил: отчислите Саморядова – ухожу из ВГИКа. Причём Петя Луцык тогда решил для себя, что если Лёшу отчислят, то и он тоже уйдёт.

А Лёша… Он же почти слепой был. Не хотел носить очки, и всё тут. И полез со своей проклятой слепотой на тот проклятый балкон… Пишут всякие глупости, будто он постоянно лазил в их общую с Петей комнату в общежитии через балкон, потому что ключи то и дело терял. Не было этого, было бы – я бы знал. Во время учёбы мы с Верой купили Лёше три пары очков. Вера Владимировна настояла на обследовании, чтобы был результат – коррекция зрения. И в ответ на наши вопросы по поводу всех трёх очков Лёша с ходу рассказал три байки об их утрате. Там был и старый цыган, укравший очки, чтобы через них заколдовать Лёшу, и какой-то капитан дальнего плавания, который надевал Лёшины очки на свой бинокль, и какой-то плачущий фокусник из цирка, у которого перестали получаться его фокусы. А на самом деле Лёша просто не хотел носить очки, боялся потерять интерес девушек.

А у Пети побаливало сердце. Мы его маме говорили про это, а она очень удивилась: как же так? То ли в их семье такого не было, то ли существовали иные веские основания, но она не поверила. А ведь уже тогда надо было действовать. Вера подозревала ишемию. Характерная бледность, утомляемость, другие признаки, пить категорически нельзя. Вот, видно, поэтому полуслепой Лёша и полез в Ялте на этот проклятый балкон: Петя, который спал в номере после ночной пирушки, слишком долго не откликался на стук в дверь и Лёша боялся за него».

Рамиль Ямалеев: «В общежитии мы жили вместе. Но никто не видел, как они сочиняют. Это же дело интимное – заперлись и что-то там творят. Думаю, это всегда остаётся тайной. Соавторство основано на некоем мистическом совпадении судеб и, по большому счёту, чревато трагизмом. Рано или поздно один из соавторов уходит, и это отзывается трагическими последствиями в судьбе другого. Мне в жизни повезло дружить с Валерием Семёновичем Фридом. Он говорил: творческие браки заключаются на небесах. Соавторы тоже находят друг друга не в этом мире, если, конечно, речь идёт о подлинной литературе. А Петя с Лёшей писали настоящую прозу.

У них был потрясающий слух. Они умели слышать, как говорят люди, а главное – умели это передать, да так здорово, что ошеломляли читателя. Это и есть настоящее мастерство. Плюс, конечно, фантастическое воображение. Идеи у ребят могли быть самыми невероятными, но когда потом видишь воплощение этих идей в сценарии, то веришь – да, это могло быть только так, а не иначе.

Хотя идеи могли быть и подсказанными. Например, фабула «Северной одиссеи» родилась у Серёжи Зорина. Мы как-то шли вчетвером по подземному переходу от метро «ВДНХ» к проспекту Мира. И Зорин вдруг подал идею: вот бы написать историю про сибиряков, которые на отколовшейся льдине попали в Америку. Ну сказал и сказал. Мало ли у вгиковцев таких идей! Но Лёша с Петей – услышали. Там же, на ходу, сочинили первый эпизод, как русские мужики, попав в американский мотель, первым делом привинчивают изнутри к косяку щеколду – на всякий случай, чтобы без спросу никто не зашёл. Потом, когда они спят, горничная не может к ним попасть. Никакой ключ не может почему-то открыть замок. Так на ходу родилась не просто сцена, а целый образ. Петя с Лёшей в этом были мастера».

«Что-то огромное и сверкающее неслось к ним через тундру. Собаки заскулили жалобно, дёргая тощие нарты. Люди глядели изумлённо…

То была машина, каких они никогда не видели. Огромный, тупоносый, серебряный грузовик с серебряным радиатором и серебряным фургоном, как в сказке, пронёсся мимо них и, дав гудок, стал уменьшаться к горизонту…

– Это правительственный грузовик, – зашептал Махотин. – Ей-богу, тут где-нибудь космодром, наверное.

– Хватит врать, – остановил его Сафронов. – Какой космодром!

Они поднимались, отряхиваясь.

– А может, здесь база секретная? – предположил Николай.

– Пойдём следом, – сказал Сафронов, – а там разберёмся, что там за база или какой такой Аллах-Юнь.

Они лежали на холме, в снегу, передавая друг другу бинокль. Позади них кончался густой ельник, а перед ними, внизу, у дороги, стоял ресторан. Рядом десятка полтора машин, дальше – освещённый электричеством, чистый, аккуратный посёлок. На крыше ресторана развевался звёздно-полосатый флаг.

– Вот это вляпались мы, – прошептал Сафронов. – Вот это беда так беда!

Николай жадно вглядывался в освещённые окна. Махотин в бинокль осматривал посёлок.

– А может, это база какая, специальная, как будто Америка, чтобы наши тренировались? – Он вдруг замер.

За одним из столиков в ресторане мужчина свирепо жевал бифштекс.

– Тренируется… – Махотин, не отрываясь от бинокля, проглотил слюну».

Пётр Луцык, Алексей Саморядов.
«Северная одиссея»

Одельша Агишев: «Во вгиковском общежитии Лёше наливали с трёх сторон, особенно когда осознали масштаб его дарования. У него так сюжеты уводили – за пол-литру белой. Известная «русская болезнь» – загул. Киношники многие страдают этим. Был период, я и сам «заливался», и причины были – личные. До сих пор зарекаюсь и как-то вхожу в норму. А когда «поддавал», то, наверное, тоже рисковал, что не вернусь к нормальной жизни.

Поэтому, с одной стороны, я их понимал, я не ханжа. С другой – видел, что это может их погубить. Как чувствовал. Вера Владимировна, помнится, иронизировала: «Половину занятия мастер посвятил монологу о вреде водки». Оттого они от меня после защиты немножко «отползли». Вот с Туляковой они продолжали общаться: «Верочка, Верочка…» А я как? «Привет-привет, Одельша Александрович!» – «Привет. А теперь скажи мне, пожалуйста, трезвый ты или пьяный?» – «Одельша Александрович, да вы о чём, мы вас с днём рождения хотим поздра…» – «Да пошли вы… с этими вашими поздравлениями! Ты мне скажи: пьяный или трезвый?» – «Мы за ваше здоровье…» – «Ах, пьяный! Ну всё, больше я с тобой не разговариваю». Конечно, грубо. Но что-то меня тревожило в их поведении в те годы, болела душа за них. Хотя, повторяю, я сам был не дурак выпить, а за них боялся.

Я видел в их работах и весь блеск таланта, но в то же время и ясно ощущал в них некую, пусть яркую, но чуть наивную притчевость, короткометражность. И поэтому в смысле драматургии вбивал в них одно: узнать, найти, подробно выстроить героя и его поступки. Знал – освой они тему киногероя, то их сценариям не будет равных. Потому что за эпизоды, за атмосферу, за второй план им беспокоиться нечего, это у них было фантастически здорово. А вот полнометражный герой стал получаться где-то на четвёртом курсе.

В литературе господствует слово, а сценарист обязан родить, вырастить героя иным способом. Каким? Через полнометражные, то есть дополняющие друг друга, развивающие и даже иногда противоречивые поступки. Это великолепно умеют делать мастера Голливуда. Сам Спилберг сослался на юнгианского психолога Джозефа Кэмпбелла с его «Героем с тысячей лиц». Глубокий труд, всем своим студентам советую прочитать. Так и Пете с Лёшей говорил: киногерой и посильный отказ от водки. Это всё, что вам надо, остальное у вас, ребята, имеется от Бога».

Кульминация

Во ВГИКе до сих пор нельзя защищать дипломные сценарии в соавторстве, поэтому Луцык и Саморядов написали как бы одну и ту же историю, но по-разному. Получилось два сценария – «Праздник саранчи» и «Савой». Фильм «Савой» вышел на экраны в 1990 году, свои имена из титров соавторы убрали. Они вообще были известны острой, почти болезненной реакцией на готовые проекты по своим работам, однако фамилий своих больше не снимали. Получается, повзрослели, не могли портить отношения?

Одельша Агишев: «Эти могли всё! Они так из Америки удрали, из Голливуда, отозвав свой проект. Хотя их предупреждали: та система не для сценариста, воспитанного в российской киноиндустрии. А они не поверили. Они ведь как контракты подписывали? Первую страницу только и читали. А на второй странице было написано, что у них будет куратор студии, что их работа будет сверяться и контролироваться, что ежели не потянут американские профессиональные стандарты, то куратор станет автором, главным. Это тяжело – отдавать своё слово в чужие руки. Я это проходил, многие это проходили. И я предупреждал их».

Рамиль Ямалеев: «Они поехали в США по частному приглашению, сначала Петя, потом Лёша. Помню, как Саморядова привезли в аэропорт с большим берестяным коробом, набитым какими-то «русскими сувенирами» вроде лаптей, «Беломора» или «командирских» часов. Сначала они были во Флориде, жили у Пэм, Памелы – жены Луцыка. Потом отправились в Лос-Анджелес, где вели переговоры на голливудских студиях, показывали свои работы. Подрабатывали, писали какие-то статьи. Ждали, когда будет результат… Но не срослось. Они на эту тему не очень любили говорить. Помню, Петя сказал, что врасти в ту систему очень трудно. Можно, но какой ценой?»

Одельша Агишев: «Но они сами себе это счастье устроили. Мир хотели посмотреть. Петя бредил Парижем: «Одельша Александрович, я на этих каникулах поеду в Париж». – «С каких таких заработков?» – «А вот увидите!» И поди ж ты, раз-раз, жизнь переменилась… И вот уже в Каннах их фильм был, «Дюба-дюба».

…В 1990 году сценарий Луцыка и Саморядова «Дюба-дюба», история про студента ВГИКа, провернувшего сложную криминальную аферу, чтобы вытащить из колонии свою юношескую любовь, был напечатан в альманахе «Киносценарии». На публикации настоял Одельша Агишев, который был членом редакционной коллегии этого журнала. Пальцем у виска в то время уже никто не крутил, наоборот – публикация наделала много шума. Сценарий, произведение прикладного в общем-то жанра, редко имеющего самостоятельную ценность, прозвучал как полноценный текст, как роман для кино. Фильм «Дюба-дюба» с Олегом Меньшиковым в главной роли снял Александр Хван – это был один из ярких дебютов эпохи, богатой на стремительные кинокарьеры.

Рамиль Ямалеев: «В «Дюба-дюбе», сценарии, восхитившем тогда многих, тебя утягивает бездна русской жизни. Там сильно показано «тёмное начало» нашего национального характера. Это как омут, который ты вначале не замечаешь, а потом уже из него не вырваться. Известный случай, когда наша коллега, ныне известный человек во ВГИКе, читая этот сценарий в метро, упала в обморок. Как она потом признавалась, на неё подействовало это «тёмное начало». Во всём творчестве Пети и Лёши это есть. Их герои – особые люди, уже не советские, таких в нашем кино до них не было. Они завораживают и губят – и самих себя, и мир вокруг себя. В «Сказках» Саморядова это стало потом проявляться с особой силой».

Александр Хван: «В 1989 году я закончил свой дебют, короткометражную картину по Рэю Брэдбери «Доминус», и фильм этот, что называется, прозвучал. В тот момент я работал на Киностудии им. Горького, то есть физически там, на территории студии, пребывал. И вот подходит ко мне редактор студийного объединения, где был снят «Доминус», и говорит: «Саша, тебя ищут каких-то два молодых человека». – «Именно меня, конкретно?» – «Да, они просят найти именно тебя».

Я иду, вижу – люди эти мне совершенно незнакомы. «Здорово!» – «Здорово!» А они всегда такие грубоватые были, брутальные. Смотрю, а вид у них такой… достаточно хулиганистый. Думаю: что это такое, где это я так провинился? Переговоры в этой паре обычно вёл Петя. «Мы сценаристы, окончили ВГИК и хотели бы познакомиться с вами». Я (про себя): «Слава богу! А я уж думал, морду пришли бить!» – «Где мы можем пообщаться?» Я провёл их в комнату, которая за мной ещё числилась на студии. Картину я снял, но в тот момент сдавал дела и комнатка такая крошечная за мной оставалась.

«Можно на ты?» – «Давай, давайте, отчего ж нельзя?» – «Так вот, мы (без имени) недавно окончили мастерскую Агишева, но сценариев у нас уже много. Понимаешь, мы видели твою работу, она нам понравилась. Решили мы с тобой познакомиться». Уже что-то интересненькое… Фильм видели. И тут Петя говорит: «А что ты дальше собираешься делать? Что ты хочешь?»Прозвучало приблизительно так: не стесняйся, заказывай! Впрочем, идеи у меня были, не конкретный материал для экранизации, например, но у меня были некие драматургические идеи вообще, которыми я с ними поделился. «Да, такое у нас точно найдётся. Мы тебя сами разыщем».

И исчезли.

А дальше они меня действительно нашли. В январе 1990 года, когда я возвращался из Киева по делам своей картины «Доминус», меня встретил в аэропорту человек, о котором важно знать, что он работал ассистентом в знаменитой тогда кинокомпании «АСК». Эта была самая крутая студия в 1990 году, во всяком случае, одна из мейджоров. «АСК» расшифровывалась как «Американо-советская киноинициатива», ни больше ни меньше. Это была эпоха совместных предприятий, СП, и самые большие деньги, самые большие возможности крутились там. И вот ко мне в аэропорту подходит человек из кинокомпании «АСК» и говорит: «Вам сделали предложение, от которого вы не сможете отказаться». И протягивает папку со сценарием фильма «Дюба-дюба».

Надо сказать, что я практически «запустился» с новой картиной: у меня был контракт, продюсер, я написал сценарий и даже получил за него аванс. Но воображение моё было потрясено этой формулировкой из «Крёстного отца»: «Предложение, от которого нельзя отказаться».

Я взял пухлую папку и решил: прочту, наверное, за недельку… Я прочёл этот сценарий за ночь. Утром же позвонил и выразил своё согласие. Пошёл на разрыв контракта и даже нашёл деньги, дабы вернуть аванс.

Вот тогда-то мы и встретились с Петей и Лёшей по-настоящему. Посидели и поговорили. Я посетил их обиталище во вгиковском общежитии, где вместо кровати в комнате Луцыка висел гамак – как и в их сценарии. Эти две комнаты в блоке стали прообразом декорации комнаты студентов Андрея и Виктора в «Дюба-дюбе». Мы иногда выпивали, без всякого там ужаса и саспенса, всё тогда было в порядке, и в этом смысле парни умели «держать удар». И ещё, они были прекрасными собеседниками.

Вступив в работу, я начал предполагать, кто из них был прообразом героев. Конечно, если два парня из ВГИКа пишут историю про двух парней из ВГИКа, сценаристов, родом из провинции, то вывод очевиден. Сразу появилась догадка, оформившаяся в некое неясное видение пока не снятого фильма: главный герой – это Пётр. Долговязый, с этим роскошным белокурым чубом, чуть неловкий… Потом я узнал, что роман в письмах с девушкой с зоны был у Саморядова. И родной город героя, город, где Европа встречается с Азией, – это его, Лёшин, Оренбург. (Потом я поместил действие картины в другой город – Астрахань, где встреча Европы и Азии представлялась мне более киногеничной.) Но внешне, пластически их Андрей Плетнёв – это Петя. Быть может, Петя, увиденный глазами Алексея, им сочинённый. Одно из двух альтер эго. Альтер эго на двоих.

Я навсегда запомнил первые слова того литературного сценария, из того экземпляра, что мне вручили в тот январский вечер – «Звёзды так сошлись…». Я помню, что первым в моём фильме звучат не эти слова, а совсем другой монолог героя. Я охотно верю, что первая публикация сценария открывается другими словами… Но для меня всё началось именно с этих слов. Так сошлись звёзды. В моей жизни с этого момента изменилось всё. Мою жизнь навсегда изменили Луцык и Саморядов – мои крёстные мальчики. Я – их крёстный сын. Они вообще-то носители моей судьбы. Тогда, на студии Горького, они посмотрели на меня – и выбрали».

По сути, Луцык и Саморядов сделали всё, что им было отпущено вместе на фоне сотворения фильма Александра Хвана. Поразительно, но Саморядов и ушёл из жизни за несколько часов до того, как «Дюба-дюба» должна была быть объявлена на Ялтинском кинофоруме картиной-победительницей в номинации «Кино. ХХI век».

Александр Хван: «Не сразу стало очевидно, что материал не вмещается в две серии. В сценарии действие развивается как бы линейно, но я понял, что там два параллельных пласта: реальная история про друзей-сценаристов и девочку-уголовницу и сценарий, который они пишут.

Ребята меня поначалу не поняли: «Чего ты там намудрил с монтажом?» А я им: «Вы что, не понимаете, что у вас там не одна, а сразу две истории?» Они задумались. Через некоторое время сказали: похоже, ты прав. Подсознательно это понимание жило в них всегда, но осознали всю прелесть своего же замысла они не сразу.

Замечу, что в сценарии герой Андрей Плетнёв погибает. В моём фильме он погибает в одной из двух возможных жизней, реалистично и страшно. А потом Андрей улетает в Америку, на стажировку. Кстати, нам удалось снять финальную сцену в баре американского аэропорта, в самой настоящей Америке. Представляете, ради одного эпизода была затеяна целая киноэкспедиция!

Прошли годы. Я как-то разговаривал с Петей, с ним одним, потому что Лёши уже не было. И он спросил меня: «Слушай, а как ты тогда догадался, что Америка – это тот свет?»

Развязка

Рамиль Ямалеев: «Им было отмерено совместной работы всего семь лет. С 1993 года, по сути, Петя и Лёша перестали писать вместе. Кончилось студенческое братство, кончилась «общага». Они разъехались. Теперь надо было планировать «взрослую» жизнь. У Пети в 1990 году родилась дочь. Его первая жена, Памела, была американкой. Начинались 90-е годы, жить стало непросто, и она с дочкой вернулась в Штаты. А Петя остался в Москве, жил на улице со звучным названием Игральная. Лёша жил в другом месте… А затем, в начале 1994-го, случилась с ним эта трагедия. Порой кажется, что это было неизбежным. Но это лишь мнение, я его никому не навязываю. Судьба проявляет себя через очень маленькие, точечные сдвиги, но потом – словно лавиной тебя сносит. Тысячи мелких причин запускают неизбежный финал. Боюсь, что трагическое разрешение их судеб было предопределено».

Через несколько лет Пётр Луцык снял фильм «Окраина», его премьера состоялась в 1998 году, счастливо не совпав с августовским дефолтом, отправившим отечественное кинопроизводство в очередную кому. Зарубежной судьбой этой картины занялась Раиса Фомина, директор и создатель компании «Интерсинема» (в разные годы её «подопечными» были фильмы Алексея Балабанова, Александра Рогожкина, Сергея Бодрова-младшего, Андрея Звягинцева).

Раиса Фомина: «Я познакомилась с Петей Луцыком уже после ухода Саморядова, в то время, когда он искал деньги на съёмки своего сценария «Окраина». Я прочитала сценарий и поняла, что это очень серьёзная история. Когда фильм был готов, Пётр показал мне картину и предложил заняться её судьбой. Не знаю, как человеку, по сути никогда ещё не снимавшему настоящее большое кино, удалось сделать такой талантливый и зрелый фильм. Интересно, что, когда Луцык и Саморядов учились во ВГИКе, считалось, что Саморядов – гений, а Луцык – человек при Саморядове. И вдруг Луцык пишет замечательный сценарий и снимает по нему прекрасный фильм. Конечно, он написал сценарий сам, много лет спустя после гибели своего друга. Но поставил две фамилии. На пресс-конференции по фильму его просили объяснить, почему в титрах стоит фамилия Саморядова, которого уже давно нет в живых. Пётр ответил очень уверенно: «Для вас Саморядов умер, а для меня он жив».

Фильм был закончен летом, и единственным крупным фестивалем, на который я успевала подать картину, был МКФ в Монреале. Пётр был рад туда полететь, оказалось, что у него в Америке живёт бывшая жена-американка и дочь, которую он давно не видел. Он мечтал поехать с ней повидаться. По разным причинам этого сделать ему не удалось. Никогда больше я от него ничего про его бывшую семью не слышала.

Он часто говорил о маме и брате, который работал врачом в московской клинике. Очень был к ним привязан. Знаю, что помогал материально семье Алексея Саморядова.

В московской интеллектуальной среде отношение к его картине было неоднозначным. Некоторые критики даже обвинили фильм, употребляя эпитет «фашистский».

Петя написал ещё один «сценарий Луцыка и Саморядова» – «Дикое поле», но не решился его снимать. Продал сценарий Сергею Сельянову. Сергей давно не снимал как режиссёр, но так увлёкся этим сценарием, что решился, поехал уже выбирать натуру. И тут Петя вдруг передумывает и решает снимать фильм сам. Получил финансирование, выбрал натуру. Но сердце не выдержало».

«Кони внесли бричку прямо во двор. Стоявший на ней в рост мужик осадил коней и прыгнул на землю. За ним соскочил парень лет двадцати. Вдвоём они сняли с брички ещё одного мужика и быстро перенесли его на каменный стол, врытый посреди двора.

Митя бегом вынес из дома потёртый кожаный саквояж. Подойдя к столу, он склонился над мужиком. Тот лежал на столе смирно, сложив на груди руки. Лицо его почернело, он молча глядел в небо. Второй мужик и парень стояли над ним и тоже молчали.

– Вот, умирает, – сказал второй мужик, тот, что гнал коней.

Сняв с головы кепку, он отёр ею своё лицо и снова надел кепку на стриженую голову.

– Вижу, – ответил Митя, щупая пульс умирающего. – Много выпил?

– Сорок дней пил, – ответил мужик в кепке.

– Александр Иваныч, чего молчишь? – позвал Митя умирающего. – Где болит?

Александр Иванович слабо потрогал пальцем грудь и снова замер. Митя быстро достал из саквояжа шприц, коробку с ампулами.

– Чего пил? – спросил он.

– Затосковал чего-то и запил, – снова ответил мужик в кепке. – Сорок дней пил не просыхая. Вот, теперь помирает.

Митя сломал ампулу, набрал из неё в шприц. Спустив с умирающего штаны, вколол ему в ногу. Тут же набрал из второй ампулы. Задрав рубаху, вколол ему в вену на руке. Александр Иванович даже не пошевелился. Он лежал всё так же тихо и не мигая глядел в небо».

Пётр Луцык, Алексей Саморядов.

«Дикое поле»

Фильм «Дикое поле», о молодом враче, который живёт один в казахской степи и пытается лечить людей практически без лекарств, в итоге снял Михаил Калатозишвили, внук режиссёра Михаила Калатозова, автора «Летят журавли». И вскоре умер в пятьдесят лет – от инфаркта, в разгар успешной международной фестивальной судьбы своей картины. Интересно, что, по словам Рамиля Ямалеева, когда Луцык служил в армии, он ездил на целину убирать хлеб, и было это совсем недалеко от родных мест Саморядова – в оренбургских степях. Так что «Дикое поле» – это было их общее воспоминание.

Рамиль Ямалеев: «Я случайно, по своим профессиональным делам, оказался под Оренбургом, в такие места просто так не доберёшься. И сразу узнал это пространство, вспомнил рассказы Лёши, новеллу Луцыка «Побег», где дикого зверя военные гонят по степи. В этих местах есть мистика Большой Степи. Они должны были это написать. Судьба вела их с самого начала к этому сюжету».

Эпилог

«Был он малый двадцати двух лет, отчаянный, оттого и дурак. Смерть незримо ходила за его спиной с самого рождения, как ходит за людьми отчаянными и смелыми».

Пётр Луцык, Алексей Саморядов. «Добрые люди»

В их уход настолько не хочется верить, что невольно прокручиваешь в голове варианты: а что бы было, если бы Саморядов не сорвался тогда, в 1994 году, с балкона и они благополучно вернулись из Ялты? Смогли бы они работать в современном кино с его с продюсерским диктатом?

Рамиль Ямалеев: «Если фантазировать… Учитывая их талант, с ними могло приключиться всё что угодно. Они могли бы сделать любые фантастические карьеры – от бизнеса до политики. Но, скорее всего, снимали бы кино или занялись театром. Искали бы нишу для своих текстов, для самих себя. В одном я уверен: если бы ангелы отмерили им больше земной жизни, они бы продолжали себя реализовывать. Талант же – он как родник: попробуй зажми его руками – не получится».

Одельша Агишев: «Поневоле закрадывается мысль, что их захотели… убрать. Нет, не злодеи, не органы, не шпионы, а, представьте себе, высшие силы. Забрать из этого мира, чтобы ВСЁ, что намечалось, повернулось в другую сторону. В ту, что мы видим сейчас: картины есть, даже хорошие, но замечательных нет. А Лёша с Петром не состоялись до конца. Ни одна картина по их сценариям не родила той нашей новой волны, о которой я мечтаю пятьдесят лет. И до сих пор жду, надеюсь и не могу их забыть».

«Человек, он не сразу помирает. Иной раз, смотришь, умер, а он нет, отходит»

Пётр Луцык, Алексей Саморядов. "Дикое поле"

…Вера Тулякова, со слов мамы Саморядова, рассказывала такую историю. Через год после смерти Саморядова, весной, размыло участок кладбища, где похоронили Лёшу. Было решено перезахоронить тело, но такие вещи не делаются за один день. Гроб с Лёшей стоял в местной церкви, когда туда зашёл местный забулдыга и снял с Саморядова ботинки. А похоронили его в той же обуви, что была на нём в тот роковой день в Ялте. Может, он и свалился с балкона потому, что новые ботинки скользили. Так сказать, подвели. Через год этот забулдыга по пьянке отморозил ноги напрочь, ему их ампутировали – вместе с теми самыми ботинками. А Саморядов, он что, он-то как раз успокоился. Кладбище больше не размывало.

Вот такой финал – вполне в духе их сценариев.Пронзительный романс, лукавая пацанская байка, даже застольный тост. Лучшая память о замечательных сценаристах Луцыке и Саморядове.