Долгое время взаимоотношения русского и тюркского элементов в нашей истории мыслились в категориях нашествия огромной орды кочевников на упорядоченный мир земледельческой культуры.
Церковь способствовала отгораживанию от всякого «богомерзкого» влияния со стороны восточного мира. Соприкосновение с этим миром обязательно несло в себе, как полагали средневековые идеологи, нечто разрушительное, разорение и страх. Наладить контакт со «злым басурманином» было крайне затруднительно, поскольку он как будто приходил из «иномирья», из мира Тьмы.
Но при этом сама жизнь была намного более разносторонней и выплескивалась за рамки этнических и конфессиональных ограничений. Даже в эпоху возникновения Руси мы всегда видим рядом с ней и внутри нее множество явлений симбиоза с тюркскими соседями.
Впоследствии же уровень этого проникновения оказался настолько глубоким, что незаметно перекроил многие устои повседневной жизни — начиная с предметов быта и их наименований и заканчивая самим стилем взаимодействия внутри общества.
Многие следы этого влияния сумели пережить даже Петровскую эпоху и дойти до наших дней.
Свет веры и Тьма варварства
Идея противостояния Руси с мифическими врагами, которые иногда рассматриваются как прямое олицетворение кочевых народов, живших по соседству (Змей Горыныч, Кощей Бессмертный, Яга-Баба, которую академик Борис Рыбаков отождествлял с женщинами-воительницами народа языгов), основывается на данных русской книжности и фольклора. В фольклоре, записанном, правда, в сравнительно недавнее время, действительно нет недостатка в эпитетах, которыми наделяются степные враги Руси: «поганые», «идолища», «волки», «собаки». Для тюрок-язычников наименование их «волками», «собаками» и «воронами» вовсе не было обидным, так как это были их тотемные животные и, скажем, имя одного из половецких ханов XII века Кобяк так и переводится — Большая Собака. Представления о содержании иных вероучений в русской крестьянской и городской среде были и в XIX веке довольно смутными. Согласно крестьянским отзывам, присланным в Этнографическое бюро князя Вячеслава Тенишева, магометане верили в двух богов — Аллаха и Магомета. Причем Магомет живет на седьмом небе, Аллах же — на десятом.
Оба они отличаются суровостью, а потому турки и татары тоже суровы, в подражание своим богам. В народном сознании особой разницы между турками и татарами, похоже, не прослеживалось. Болгары считали, что души грешных турок переходят в свиней, а души праведных — в собак, сидящих у ворот христианского рая. Но на русской почве подобных мотивов не зафиксировано. Мифические «чужаки» древности, похороненные в курганах, у южных славян и в Карпатах нередко соотносятся с турками или татарами: «Война была тогда с турками, вот и остались с тех пор». Но в русской традиции воинственные противники-великаны, действовавшие в прошлом, почти никогда не связывались ни с турками, ни с татарами. Хотя внешне некоторые из таких ритуальных изображений напоминали степные балбалы («каменные бабы») тюркских народов. В былинном эпосе тюркоязычные богатыри, такие как Саур или Сухан, поминают христианских святых и нарекают своих сыновей христианскими именами. Мы знаем, что торки, берендеи, черные клобуки и другие тюркские племена вполне вписались в социальную систему Древнерусского государства и охраняли его срединную часть от набегов своих степных сородичей.
Идея покорения восточных стран в какой-то степени проникала на Русь, в том числе благодаря переводным «Александриям», красочно живописующим походы Александра Македонского. Помимо этого византийская церковная литература, с которой знакомились русские читатели, призывала видеть в восточных народах прежде всего врагов веры. Поэтому и в былинах «поганые татары» занимаются тем, что захватывают Царьград («Идолище Поганое»), разбивают все святые образа, превращают церкви Божии в стойла и кормят в них коней. В такой версии освобождение Царьграда, несомненно, воспринималось как победа Света веры над Тьмой варварства. Тот же самый взгляд был, к слову, распространен затем и на взятие Казани русскими войсками: мусульманская Казань скрыта «темным облаком», которое после ее падения рассеивается «лучами благоверия». Монгольское нашествие во многом воскресило те архетипы противостояния со Степью, которые постепенно забывались благодаря русско-половецким союзам и брачным отношениям среди князей и ханов. И острота борьбы вновь достигла предельного накала в памятниках Куликовского цикла и в так называемых воинских повестях, отголоски которых звучат даже в современных мультфильмах про богатырей.
Безстудные и звероправные
Впрочем, и в литературных текстах постордынского времени, как, например, в «Степенной книге царского родословия», действуют такие сугубо отрицательные персонажи, как «безстудный царь Мамай», «звероправный царь Темирь-Аксак» (Тимур, Железный Хромец), «пронырливый и безбожный Тахтамыш», «поганый и лукавый Едигей» (основатель Мангытского (Ногайского) юрта темник Эдиге, 1352–1419). Правда, все эти персонажи не тюрки, а монголы по происхождению. Церковь старалась ограничить сближение с иноверцами и торговые отношения с ними. Но зачастую именно купцы, как и феодальные дружинники, оказывались более открытыми для общения с иноземцами, и как раз через них в древнерусский язык стали попадать такие восточные слова, как «алмаз» (из тюркского), «миткаль» (хлопчатобумажная ткань, из персидского), «салтан» (от арабского султан). А в более позднее время, уже в московский период, — «рафли» (гадание на песке, от арабского рамль), «кандалы» (вероятно, от арабского кайдани — «двое пут»), «мухояр» (муар, плотная шелковая ткань, от арабского мухаййар), «мизгит» (мечеть, от арабского масджид, через тюркские языки), «мисюрка» (воинская шапка с железной маковкой и оплечьем, от арабского названия Египта — Миср), названия различных разновидностей кольчато-пластинчатого доспеха воина (бехтерец, калантарь, юшман, байдана) и набора вооружения конного лучника (саадак, колчан, кобура, поножи-батарлык, дротик-джирид, кинжал-канджар). К купцам и дружинникам, смотревшим на Восток через призму не церковной «теории», а практического взаимодействия, примыкало еще и третье сообщество — паломников к христианским святыням Востока. Оно получило наименование «калик перехожих». Возможно, эти калики пересекались на своем пути со странствующими дервишами-каландарами, от которых позаимствовали многие сюжеты для рассказываемых ими историй и духовных стихов. Скажем, сюжет о странствии тридцати птиц в поисках Бога встречается в старообрядческой книжности, а на Востоке стал основой для суфийских поэм «Беседы птиц» Аттара и «Язык птиц» Навои. Староверам на Руси, вероятно, был известен и романтический рассказ о любви Меджнуна и Лейли (может быть, при посредстве старотатарской книжности). Оба этих сюжета не имеют никакой видимой связи с христианством.
Игра в культурное «переворачивание»
Русские книжники XIII–XIV веков, по сути, приравнивали монгольское нашествие к нападению «безбожных агарян», «измаильтян», «врагов христианских». То есть не делали сколько-нибудь четкого различия между монголами-язычниками и, скажем, турками-мусульманами, начавшими в ту эпоху свои завоевания на Балканах. В то же время русские православные идеологи постепенно пришли к осознанию того, что «восточные нехристи» могут быть включены в состав «Святой Руси», несмотря на их «инаковость», и поставлены на службу в качестве «своих поганых» для достижения неких высших целей. Выступая на Куликово поле, Дмитрий Донской называет монголо-татар «безбожными печенегами», подчеркивая преемственность с Древней Русью — с течением веков враги словно бы остаются одними и теми же. В дальнейшем, по мере усиления централизованного Российского государства, станет возможным превращение реального противоборства в игру, в культурное «переворачивание», когда Иван Грозный в 1575 году уступает для вида престол бывшему касимовскому хану Симеону Бекбулатовичу (Саин-Булату, умер в 1616 году). Путешествие тверского купца Афанасия Никитина в Индию в 1467–1472 годах как раз открывало новые горизонты для диалога с Востоком после «темных веков» ордынского прошлого. Хотя, заметим, в тот период московские дьяки еще гордились своим умением подписывать важные бумаги монограммами, выполненными уйгурским алфавитом, а московские митрополиты ссылались в обосновании своих канонических прав на ярлыки ханов Золотой Орды. Например, Афанасий Никитин, достаточно хорошо владея тюркскоперсидским койне, вступив на «грешную» землю Индии и сам оказавшись в ситуации невольного отступничества от установлений христианства, использовал в своем сочинении («Хождение за три моря») смешанный тюркско-персидский язык. Он делал это в тех случаях, когда хотел передать свои «неортодоксальные» размышления или говорил о вещах, которые считал неприличными. К примеру, о темнокожих рабынях-караваш и сексе с ними. Но в целом именно торговля с Востоком создала первые тропинки культурного обмена, по которым на Русь вскоре хлынули самые разные восточные предметы и понятия. Даже сами торговые отношения и все, что с ними связано (базар, барыш, киоск, лабаз, магарыч, товар), имели отчетливую восточную окраску. Торговля велась металлами и минералами (булат, наждак, нашатырь, нефть, сурьма, чугун); фруктами, плодами и пряностями (айва, алыча, арбуз, изюм, имбирь, инжир, кизил, кунжут, курага, ревень, тут, урюк, хна, хурма, шафран); и ценными породами дерева (самшит, сандал). А в более позднее время — табаком и кукурузой, которую называли «турецкой пшеницей». Курительные принадлежности (чубук, люлька, кисет) перешли к нам от турок вместе с их названиями. Гречиха («татарка») и конопля, хотя и пришли с Востока, скорее всего, были известны русским еще в домонгольское время. В городском строительстве в Москве с 1450 года пользовались обожженными кирпичами (слово «кирпич» пришло на Русь через Орду из Персии или Средней Азии, и сами кирпичи из развалин золотоордынских городов применялись при строительстве астраханской городской стены). Искусство покрывать глазурью не только кирпич, но и глиняную посуду тоже перешло к нам из Золотой Орды. Отсюда же берут начало изразцы в русских старинных палатах и церквах. С Востока поставлялось и огнестрельное оружие, называвшееся на Руси «тюфяками» (от персидского туфанг). Впрочем, и матрас для спанья — тюфяк — имеет тюркское происхождение (от татарского слова тюшак). Предметы одежды зачастую переходили от персов к тюркским народам и затем уже, благодаря торговым людям, «гостям», появлялись на Руси вместе со своими названиями, как сарафан (от персидского сарапа — «с головы до пят») или кафтан (в персидском и арабском так же — кафтан). Иногда налицо арабская этимология, как в случае с таким распространенным предметом одежды, как «халат» (от арабского хилят, «почетное одеяние»), или такой частью обуви, как «каблук» (от арабского кааб, «пятка»). Перенимались и исконно тюркские названия предметов одежды, как это случилось со словами «клобук» и «колпак» (от тюркского калпак), а также словами «кушак» (пояс), «башмак», «сапог», «бахрома», «тесьма», «кумач», «кайма». Одежда подчеркивала социальный статус человека и играла важную символическую роль в системе господства и подчинения. Как раз поэтому крымские ханы так настаивали на дарениях одежды им и их придворным со стороны русских великих князей и царей вплоть до конца XVII века, хотя ни о какой реальной зависимости Руси от Крымского ханства и речи не шло.
«Татаризация» московского двора
Геральдика многих старинных русских дворянских родов ясно свидетельствует о восточном их происхождении: полумесяцы, пяти- и шестиконечные звезды, воины в татарском платье, тамги в форме наконечников стрел, луков, ятаганов, золотых мечей. Многие из придворных сохраняли вторые имена тюркского происхождения, легшие затем в основу фамилий их потомков. Аксаковы, Архаровы, Арцыбашевы, Бабичевы, Булгаковы, Бухарины, Дашковы, Ермоловы, Карамзины, Киреевские, Колчаки, Комынины, Кочубеи, Куракины, Мячковы, Нарышкины, Сабуровы, Салтыковы, Таракановы, Телегины, Тимирязевы, Тургеневы, Хотяинцевы, Чаадаевы, Шереметьевы — эти и сотни других фамилий восходят к тюрко-монгольским корням.
Присоединение Казани, Астрахани, Ногайской степи и Сибирского ханства еще более усилило «татарский» характер московского двора. Русское войско описывается европейскими путешественниками как вполне «восточное» по своему внешнему виду, облаченное в куяки (пластинчато-нашивные доспехи) и в «куячных» стеганых шапках на головах. В собрании Оружейной палаты Кремля (само слово «кремль», кстати, также предположительно попало к нам через тюрок, от персидского керман, «крепость») представлено большое количество оружия и снаряжения с арабскими надписями и даже с мусульманскими молитвами, например на царских «шапках иерихонских» Михаила Романова (правил в 1613–1645 годах). Русские цари использовали ханский титул (как и титулы «падишах» и «великий князь» — улуг бий) применительно к себе при переписке с правителями соседних мусульманских государств. У русских царей начиная с Михаила Федоровича имелись и свои монограммы-тугры, как и у османских султанов и крымских ханов.
Но эти тугры были безымянными, не содержали имени владельца, лишь призывали на него «милость Господа миров» (би инайати Рабби-ль-аламин). Постепенно русские цари утверждаются в мысли о своем «старинном праве» властвования над кочевыми и полукочевыми народами Великой Степи, которых часто называли казаками, то есть вольными людьми, бродягами, степными разбойниками. Важную роль играло принесение добровольной присяги о переходе в подданство России. Кочевники переходили на службу России вместе с бесчисленными табунами (тюркское табын) своих лошадей (слово, происходящее, как полагают, от тюркского алаша). Тогда же русские научились отличать настоящего джигита (тюркское «молодец») от простого чабана (тюркское чобан, из персидского), пасущего свою отару (отар, букв. «пастбище», «большое стадо») овец и ездящего на арбе (от арабского арабат). Договоры с татарскими и другими тюркскими владетелями обычно сопровождались принесением клятвы на Коране (шерть, от арабского шарт, договор), нарушение которой грозило Божьей карой. Эти же зависимые владетели стали платить русскому царю дань, которую по традиции называли ясак («запретное»); отдавали своих близких в заложникиаманаты (от арабского аманат); заключали клятвенные договоры-шерти. Благодаря России и ее влиянию татарская верхушка как бы освободилась от своего «монгольского» компонента и вновь смогла обрести себя уже на службе русскому царю, сохраняя в течение нескольких поколений свой особый облик, на что указывали западноевропейские путешественники, всегда отделявшие служилых татар от «московитов». Но этот союз между русской и татарской знатью имел слабое духовное обоснование. Поэтому приходилось ограничивать собственно религиозный пафос и заменять его какими-то другими категориями, будь то «Правда» в высоком смысле, или «Сила» («в чем сила, брат?»), или «Судьба» (неподвластная воле отдельного человека).
Усиливается очарование османской Турцией. Оно проявилось уже в XVI– XVII веках в ношении тафий (шапочектакийа), «шлыков и портов», «туркообразных сапог», курении кальянов, вхождении в церковь не снимая шапок, увлечении «образами гибели и разрушения». Задачей татар и других тюркских народов становилось «стеречь Русскую землю» на ее степных и горных рубежах. При этом служба «Белому царю» совсем не предусматривала отказа от собственных давно сложившихся ценностей.
Следы в традиционной культуре Наиболее колоритным отражением тюркских верований в человеческом измерении можно считать фигуру шамана (тюркское кам) и связанное с ним ритуальное действо (камлание). Хотя прямых данных о знакомстве русских с шаманизмом до присоединения Сибири в XVII веке не так много, следует более внимательно присмотреться к полемике против различного рода ворожеев, волхвов, кудесников и ведунов и к методам их чародейства на Руси. В книге русского востоковеда Сергея Аверкиева (1886–1963) «Влияние татар на жизнь русского народа» приводится множество любопытных фактов о восточном («татарском») вкладе в русскую традиционную культуру (главным образом допетровского времени). Строгость быта Московской Руси, поражавшая воображение иностранных наблюдателей в XVII веке, могла иметь в своем основании некие «ордынские» устои. Жестокие наказания за курение табака и опиума, питье вина, публичные проявления веселья и глумление над святым также могут быть списаны на ордынское наследство. Сюда же можно отнести и отсутствие школ, и низкий уровень образованности, и желание подглядывать и доносить властям о поведении всех подозрительных людей, в особенности приезжих. Кочевническими традициями можно объяснить и нежелание московской знати вкушать рыбу в Великий пост, хотя простым людям и ратникам есть рыбу в пост разрешалось. На праздники была запрещена торговля вином, что напоминает мусульманские запреты. Вообще, сами питейные заведения, по одной из версий, с 1563 года называли тюркским словом «кабак» (сразу несколько значений: «посуда», «тыква», «задвижка»). Посетители кабаков, напившись татарской бузы (просяного пива), начинали в буквальном смысле слова «бузить», буйствовать. Не обошел стороной тюркский мир и русское православие. Зеленые свечи в храмах, зеленые одежды и сапоги священников тоже можно рассматривать как следы восточного влияния. Рясы кремлевских протопопов шили из ангорской шерсти, с золотыми пуговицами, эти протопопы были необычайно полными и выезжали в город на лошадях и в окружении свиты из молодых людей, что делало их похожими на османских кадиев. В торжественные дни патриарх носил на себе до 16 килограммов украшений из жемчуга. Настоятели и в Московии, и «в стране казаков» коллекционировали оружие, им подражали и монахи, что придавало им воинственный вид. Луковичная форма куполов русских храмов, как и их многоцветье (например, куполов храма Василия Блаженного), побуждает искать прототип для них в Персии и Индии. Вероятно, эту форму занесли на Русь «пришлецы каменщики». Отдельно стоящие колокольни русских храмов, вероятно, обязаны своим возникновением примеру архитектуры минаретов. Освобождение монастырей и храмов от налогов и от подсудности местным властям долго именовалось тюркомонгольским термином «тархан».
Ритуалы власти
Арабское слово «кабала» (заемная расписка) во времена Золотой Орды превратилось на Руси в аналог рабства за долги («закабаление»). Сокровищница московских великих князей получила название «казна» (от арабского хазина), а хранителями ее были казначеи (хазинаджи). На монетах великих князей долгое время сохранялись легенды на арабском языке. Название денежной единицы — копейка — происходит, как полагал российский историк Василий Бартольд, от имени чагатайского хана Кебека. Печати московской знати нередко копировали восточные печати с текстом на арабице вследствие моды на все восточное. Бояре и послы «били челом» царю, что тоже можно рассматривать как восточный обычай, а вместе с тем, как служилые люди, при обращении к царю называли себя уменьшительными именами и прибавляли слова «холоп твой». Окружавшие царя телохранители-рынды (возможно, от персидского ринд) в белых одеждах и с топориками в руках очень напоминали пажей турецких султанов (ичогланов). Во время торжественных приемов бояре надевали долгополые ферязи (от арабского фараджийа). Простые горожане ходили в кожаных тулупах, в широких штанах (от тюркского ичтон, «исподнее») и в головных уборах, похожих на татарские: башлыках, малахаях. Богатые женщины щеголяли в дорогих шалях, фатах и в бархатных чеботах на ногах (все эти слова были переняты из персидского при посредстве татар). В ушах носили серьги (от тюркского асырга, «подвеска»). Даже местничество русских бояр явно берет исток в распорядке ордынского ханского двора. В самой сплоченности боярских родов можно видеть память об их тюркском происхождении. То же относится и к кормлениям: царские чиновники, посланные на места, не получая жалования, жили за счет поборов с местных жителей. Русское слово «чернь» для обозначения простолюдинов и термин «чернец» в значении монах, скорее всего, являются кальками с тюркского наименования «черного люда» — карачу, караджа, карабаш (хотя возможно и совпадение).
0
120.00
