Что значит говорить о Христе так, чтобы это «попадало» в современного человека и разбивало броню его равнодушия, он узнал еще в детстве, которое провел рядом с одним из известнейших православных проповедников прошлого века — митрополитом Сурожским Антонием. Спустя много лет он сам станет священником и будет читать лекции о православии в странах, которые называют продвинутыми и благополучными. И говорить с людьми на своих выступлениях он будет… о смерти.
Почему именно тема смерти так волнует его и что еще вызывает переживания у христианина на современном Западе — об этом наша беседа с протоиереем Иоанном Бэром, профессором патристики Свято-Владимирской духовной семинарии в штате Нью-Йорк, США.
— Отец Иоанн, в одной из лекций Вы сказали: «Меня до глубины души поражает то, что в наше время в Западной Европе и Америке мы больше не видим смерти». Что Вы имели в виду?
— Раньше человек зачастую умирал дома в окружении своих близких, которые видели, как он угасает, ухаживали за ним, были с ним в последние минуты его земной жизни. И потом его тело еще несколько дней находилось дома, и родственники молились над ним об упокоении души усопшего. А затем, перенеся тело в церковь, молитвенно провожали его и предавали земле. Вот что я имел в виду, когда говорил о том, что «мы больше не видим смерти».
Конечно, от смерти не убежишь, но ее можно старательно игнорировать. И если раньше люди видели смерть своими глазами и были полностью включены в связанный с ней ритуальный процесс, то сегодня мы только слышим о ней — из новостей, социальных сетей, — но не видим ее своими глазами, не имеем опыта ее длительного переживания. И это, как мне кажется, чрезвычайно важная особенность современного общества.
Более того, в Америке сложилось устойчивое мнение: человек может умереть только в двух случаях — либо из-за несчастного случая, либо в больнице. А если это произойдет дома, среди близких и друзей, то туда немедленно нагрянет полиция и начнет допытываться: «Что случилось?! Почему этот человек умер?!» То есть сегодня сам факт, что кто-то мирно скончался в своем родном доме в окружении близких, вызывает недоумение и подозрение: тут явно что-то неладно!
Человеку положено умирать в больнице, где какая-нибудь медсестра подойдет, выключит кнопку… и все. Потом семье дадут 20 минут постоять возле тела перед тем, как его увезут в морг, где, скорее всего, кремируют. Потом родственники и друзья соберутся на поминки, и все — конец.
— А почему Вы считаете, что опыт личного участия в чьем-то умирании так важен для нас?
— Потому что главный христианский праздник, Пасха, напрямую связан со смертью. Просто вдумайтесь: Церковь установила три подготовительные недели, чтобы мы настроились на Великий пост, а затем — еще семь недель, во время которых мы готовимся к Пасхе, а потом еще 40 дней учимся воспринимать это событие, пытаемся его осмыслить, вместить в себя. То есть практически полгода Церковь напоминает нам о важности Воскресения Христова, не говоря уже о том, что этому событию посвящен каждый воскресный день.
А какие слова в тропаре Пасхи самые важные? Конечно же, «смертию смерть поправ»! Обратите внимание: там не сказано, что Христос дал нам вечную жизнь. Нет, Он именно смертью победил смерть и через это показал нам, что такое жизнь.
При этом все мы прекрасно знаем, что даже после Воскресения Христова наша земная жизнь все равно подойдет к концу и мы умрем. Но Господь совершил нечто абсолютно удивительное: саму смерть Он как бы вывернул наизнанку, так что теперь для христианина она уже не источник страха и ужаса, а орудие его победы. Да, мы все умрем, но смерть для нас не «точка», а лишь «пролог» к чему-то несравненно более важному.
Нет, во Христе, умирающем и смертью смерть побеждающем, мы открываем для себя истинного Бога. Это неслыханная, уму непостижимая тайна нашей веры, когда оказалось, как с удивительной парадоксальностью пишет апостол Павел, что сила Божия совершается не в славе, блеске и величии, а в немощи, слабости и смерти.
Таким образом, мы подходим к ответу на ваш вопрос. Тот, кто не видел смерти, не видел и Бога. Кто никогда не стоял у постели умирающего, не молился Богу об упокоении его души, не был участником всей последовательности предания тела человека земле, тот не способен заглянуть за горизонт биологического существования. У него просто нет личного опыта преодоления этого горизонта силой Иисуса Христа, который «смертию смерть попрал».
Он просто не знает того Бога, которого знаем мы, и потому все, что у него есть — это земная, конечная жизнь. Он сфокусирован только на ней. Именно поэтому в Америке сегодня так популярен лозунг:
«Проживи свою жизнь по полной, попробуй все, что только возможно!». Этот призыв вполне уместен, в нем нет ничего предосудительного — но только в том случае, если вся наша жизнь ограничена сроком этого земного существования, после которого уже ничего не будет.
«Доктор — это наш новый священник»
— И как, на Ваш взгляд, утрата опыта смерти повлияла на современного человека?
— Кардинально. Я считаю, что это изменило человека больше, чем все новейшие технологии, мобильная связь и Интернет. На протяжении всей истории человечества людям приходилось иметь дело со смертью. Постоянно. Непосредственно. И всё — больше этого нет. А ведь все проблемы современного общества, о которых мы постоянно говорим, — секуляризм, культура потребления и так далее, — все они на самом деле вторичны и коренятся именно в том, что человек больше не видит смерти, а значит — и Бога. Именно это отсутствие опыта смерти сделало современного человека еще более уязвимым перед ней. В прошлом практически в каждой семье хотя бы один ребенок умирал в младенчестве. То есть если бы мы жили в XIX веке, то, скорее всего, нам уже в детстве или в подростковом возрасте пришлось бы пережить смерть брата или сестры. А сегодня человеку может быть уже 70 лет, а его родители еще живы. 70 лет! Мало кто раньше вообще доживал до этого срока…
Поэтому для современного человека смерть — это как гром среди ясного неба. Он к ней совершенно не подготовлен. У него нет традиции переживания смерти, нет выработанного отношения к ней. И когда она настигает кого-то из его близких, то перед ее лицом он оказывается совершенно беззащитным.
Кстати, здесь во многом «виноват» колоссальный прорыв в медицине. Врачи действительно помогают нам жить дольше, многие болезни побеждены. И это прекрасно! Такого, если угодно, расцвета здорового общества история еще не знала. Но если наша жизнь вдруг оказалась под угрозой, если возникла какая-то проблема, к кому мы в первую очередь обратимся за помощью?
— К доктору.
— Конечно! Доктор, как писал Мишель Фуко, — это наш священник. Я вовсе не отрицаю, что нужно обращаться к врачам, я о другом. По своему статусу доктор стоит сегодня выше, чем священник. Сначала мы идем к врачу, а уж потом к батюшке. Грандиозные успехи медицины изменили наше отношение к жизни и смерти. Медицина настолько «обезболила» наше бытие, что мы начинаем забывать о том, что мы люди и что мы смертны.
Но есть и другая проблема — урбанизация. Раньше большинство людей жили в деревушках с населением в сто-двести человек. Несложно догадаться, что все там хорошо друг друга знали. А значит, любая смерть так или иначе касалась каждого. А сколько людей живет сейчас в Москве?
— Около 15 миллионов.
— Представляете, сколько людей по разным причинам умирает каждый день? И если бы государство не обеспечило жесткую конвейерную систему похорон, если бы не было понятной законодательной базы, обеспечивающей работу моргов, похоронных бюро и так далее, то весь мегаполис погрузился бы в хаос. Поэтому у жителей города есть условно 20–30 минут, чтобы попрощаться с умершим. В деревне все устроено иначе, и там отношение к смерти более спокойное и естественное. Поэтому, как мне кажется, верующих людей в сельской местности больше, чем в городах.
— Но ведь вопрос о смерти лежит в ядре любой религии. А если современный человек со смертью не сталкивается, получается, и религия ему не нужна?
— Даже если человек сегодня всеми силами пытается избежать смерти, в глубине души он все равно помнит о ней. Он может отмахиваться от нее как угодно, но факт остается фактом: смерть неизбежна. И это ставит человека в странное положение. Ему нечего противопоставить смерти, нечем ее сокрушить.
И тогда возникает вопрос: а зачем вообще он родился в этот мир? Кто-нибудь меня спросил, хочу ли я этого?
Человек думает, что он свободен. Но его «свободы» хватает разве что на выбор между чашкой кофе или чая. И все.
Никакого права выбора, быть нам или не быть, у нас нет. Что же это за свобода? Нас просто ставят перед фактом нашего существования, которое к тому же еще и обусловлено биологической необходимостью и со стопроцентной гарантией закончится смертью.
Только во Христе и через Него открывается новая перспектива. Он показал нам, как использовать нашу смертность для обретения вечной жизни: умереть для себя и жить ради ближнего, или, иными словами, свободно переключить все свои силы и всю свою волю на благо другого человека. Только через этот поступок личность вырывается из силков биологической необходимости и смерти.
— Почему?
— Потому что человек уже умер — он отказался от самого себя ради другого, а значит, смерть уже не имеет над ним власти.
А теперь вдумайтесь, сколько времени мы тратим на поддержание своей жизни. Занятия спортом, учеба, работа… Но Христос говорит: Кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее (Мф 16:25).
Ни здоровое питание, ни утренние пробежки, ни дорогие лекарства не избавят нас от смерти. Но если всю свою заботу, все свои силы мы сфокусируем на своем ближнем, если мы будем жить ради Христа, ради свидетельства Евангелия, то тем самым утвердимся в вечности, над которой смерть не властна.
Поэтому начинать строить диалог с современным человеком нужно с простого вопроса: «Ты же знаешь, что однажды умрешь? Что ты собираешься делать? Как именно ты собираешься умереть: навсегда или так, чтобы воскреснуть, как Христос?»
— Вы служите в США. Каково это — быть православным священником в Америке? Как Вас воспринимают обычные американцы?
— Мне сложно ответить на ваш вопрос, потому что я не знаю, каково быть священником, например, в России или в любой другой православной стране. Мне просто не с чем сравнивать.
Конечно, православных христиан по сравнению с представителями других конфессий на Западе сейчас, наверное, меньше всего. Однако особенность современного западного общества, как мне кажется, не в том, что в нем мало православных. Тут, скорее, нужно говорить об изменении самой сущности тех вызовов и проблем, которые стоят сегодня перед христианами.
Всю свою научную жизнь я посвятил изучению истории II и III веков по Рождестве Христовом, когда христиан также было очень мало. Но это был период до наступления христианской культуры, и это «до» здесь играет огромную роль. Потому что сейчас Запад вступил уже в постхристианскую эру, когда у людей все-таки существует какое-то представление о христианстве, пусть и очень туманное, и во многом ошибочное.
Поэтому если на Западе ты встретишь человека, который начнет разговаривать с тобой о христианстве, то нужно быть с ним крайне аккуратным, помня о том, что представления твоего собеседника могут очень сильно отличаться от того, что известно тебе. И вот тут-то как раз вскрывается суть проблемы: если первым христианам приходилось иметь дело с людьми, которые вообще ничего не знали о христианстве, то сегодня твой собеседник наверняка хоть что-то знает о твоей религии.
При этом, если я встречу человека, который скажет мне, что он не верит в бога, я первым делом спрошу его: «А в какого именно бога ты не веришь?» Потому что, скорее всего, бога, которого отрицает он, отрицаю и я.
Именно поэтому перед каждым православным христианином на Западе сейчас стоит чрезвычайно сложная задача: верить не только осознанно, зная содержание своей веры, но и уметь ясно, четко и недвусмысленно говорить о ней. Хотя, мне кажется, что с похожими проблемами искаженного представления о христианстве многие православные священники сталкиваются и здесь, в России.
— А с какими проблемами чаще всего приходят к Вам люди?
— Больше всего с жалобами на несбыточность своих ожиданий. Сегодня все от всех чего-то ждут: какого-то определенного поведения, поступка, жеста. Всю свою жизнь мы распланировали по нами же придуманному идеальному образцу, а затем сталкиваемся с удручающим нас несоответствием получившегося. На этой почве возникают проблемы, конфликты с близкими людьми, которым мы то и дело высказываем претензии за все подряд.
Очень многих сегодня переполняет чувство разочарования. Но вместо того, чтобы продолжать спотыкаться об обломки разбитых надежд, обвиняя в этом всех вокруг, лучше бы мы дали место Богу и позволили бы Ему дать нам то лучшее, что Он приготовил для нас.
«Многие приходят сегодня в храм, будто оставляя за его порогом свой мозг»
— В чем же, по-Вашему, задача христианина в современном мире? Просто сохранить свою веру в такое непростое для этого время? Или этого недостаточно?
— Нет, вера — это не то, что нужно консервировать. В первую очередь, вера — это исследование, это, если угодно, приключение, во время которого человек растет, крепнет, развивается. Апостол Павел пишет: Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое (1 Кор 13:11). Я точно знаю, что мое теперешнее понимание веры значительно отличается от того, которое было у меня десять лет назад. Вера не может «зависнуть», в стагнации она умирает. Христианин призван постоянно расти в понимании своей веры.
Поэтому мы не можем быть какими-то пассивными получателями Божией милости. Мы самим Христом призваны быть свидетелями, причем свидетелями активными, инициативными. А свидетельство, если обратиться к исконному значению этого греческого слова, — это мученичество.
И меня очень печалит, что многие приходят сегодня в храмы неосознанно, будто оставляя за его порогом свой мозг. А ведь как много и с каким упоением мы размышляем о политике, экономике и обсуждаем друг с другом наши любимые рок-группы, спортивные команды… Но посвящаем ли мы столько же времени размышлению о нашей вере? Вопрос риторический.
Даже когда мы приходим в храм, то мыслями блуждаем где-то в другом месте. А ведь мы пришли к Самому Богу! Но это мало кем осознается. И многие пропускают мимо себя красоту и глубину литургии, не погружаются в смысл богослужебных текстов.
Мы перестали думать о том, чтó по своей значимости превышает весь мир. А значит, мы все меньше свидетельствуем о своей вере и не несем наше великое призвание.
— В одном интервью Вы сказали, что в подростковом возрасте перестали ходить в храм, а потом, «в 17 лет решили коренным образом поменять свою жизнь». Что тогда произошло? Почему Вы вернулись в Церковь?
— Да, я действительно пережил период охлаждения к вере. Хотя я вырос в церковной среде: мой отец был священником, а мой прадедушка был в 1926 году отправлен из России митрополитом Евлогием (Георгиевским) служить в Англию. Я лично знал митрополита Сурожского Антония (Блума). Для меня он был как родной дядя — настолько часто и тесно мы общались. Именно он рукоположил моего отца, а затем и моего брата.
Сам я ребенком очень любил бывать в церкви, прислуживать алтарником, но в 12-13 лет мы с братом к вере охладели и перестали ходить в храм. Родители тогда решили, что раз мы уже достаточно взрослые, чтобы оставаться дома без присмотра, значит, можем сами решить для себя, идти в церковь или нет. И понятно, какое решение я принял в этом возрасте…
Я отошел от Церкви и вел достаточно легкомысленный образ жизни. Но я очень благодарен своим родителем, ведь если бы они силой заставляли меня продолжать ходить в храм, вряд ли я был бы сейчас христианином.
А вот мой поворот обратно, в Церковь, произошел внезапно. Однажды, когда мне было уже 17 лет, я провел целую ночь в тяжелых размышлениях, под утро ненадолго забылся, а когда проснулся, понял, что должен покинуть школу и пойти в монастырь. У меня в голове будто что-то щелкнуло. Я уже знал, что мне делать. Нет, не подумайте — я не решил стать монахом. Я просто ощутил, что должен отправиться в монастырь.
Я решил, что поеду в Иоанно-Предтеченский монастырь в Молдоне, в графстве Эссекс, который основал архимандрит Софроний (Сахаров). Мой отец, когда я был еще ребенком, несколько раз меня туда возил.
Помню, в то утро я пришел к родителям, когда они готовили завтрак, и объявил им о своем решении. А они просто сказали: «Оʼкей» (смеется). Потом уточнили: «Ты уверен?» И после моего решительного «Да» снова повторили: «Оʼкей». Это было удивительно! Мои родители — а они глубоко и всесторонне образованные люди, — так просто согласились с моим решением прервать обучение в школе. Я, по крайней мере, не ожидал такой реакции.
В монастыре я пробыл с Рождества Христова до Пасхи, а затем вернулся домой и продолжил учебу. Но Церковь больше уже никогда не покидал.
— Трудно сегодня быть христианином?
— Быть христианином всегда нелегко. Сложно себе даже представить, насколько тяжело было первым мученикам идти на смерть. И сегодня мы знаем о том, как притесняют и убивают христиан в Египте или в Сирии. А на Западе или в России можно ходить в храмы, ничего не опасаясь. Но мне кажется, нельзя сравнивать опыт жизни при гонениях с опытом мирного существования. В каком бы положении христианин ни оказался и в какое бы время ни жил, подвиг свидетельства о Христе неизменно остается тяжелым.
— Но ведь со многим в современном мире христианин явно согласиться не может. Как тут быть? Как верующему реагировать на то, что противоречит его убеждениям?
— У меня нет уверенности в том, что христианин должен учить других людей, как им жить. Раз мы живем в стране, где Церковь отделена от государства, значит, такого права у нас нет. Однако у нас есть нечто большее — пример нашей жизни, который для людей неверующих будет куда поучительнее, чем любые высокопарные слова о нравственности и духовности.
А как живут другие люди, не мое дело. Вот если они меня спросят, что я думаю по этому поводу, я дам ответ — расскажу о Евангелии, о Христе. Но никогда не стану вторгаться туда, куда меня не звали.
«Только через мученичество я могу стать настоящим человеком»
— В одной из своих лекций Вы несколько раз повторяли фразу священномученика Игнатия Богоносца: «Только через мученичество я могу стать настоящим человеком». Почему именно эта мысль для Вас так важна? И в чем это мученичество заключается?
— Я провел очень много времени за изучением древних христианских текстов. Я пытался реконструировать стиль мышления верующих тех времен — это, на мой взгляд, дает возможность видеть сегодняшние проблемы более объемно.
И когда я наткнулся в одном из посланий Игнатия Богоносца на эти слова, мне показалось, что в этом высказывании содержится какой-то ключевой смысл, раскрывающий роль смерти в современном обществе.
Мне кажется, что эта мысль сформировалась у святого Игнатия под влиянием чтения Евангелия от Иоанна и книги Бытие. Обе эти книги начинают свой рассказ словами: В начале сотворил Бог небо и землю (Быт 1:1) и В начале было Слово (Ин 1:1). И дальше, в первой главе книги Бытие Бог одним повелением да будет творит свет, звезды, планеты, животных, растения. Властно и просто выводит бытие из небытия.
Но, когда дело доходит до человека, происходит нечто особенное. Господь не говорит «да будет человек», но сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему (Быт 1:26). Из этих слов ясно, что это — долгосрочный проект.
Он не творит человека с изначально заданными и полностью развитыми свойствами, какими обладали, например, животные. Нет, все они в человеке потенциально, скрыто есть, но проявляются, обретают окончательные ясные очертания только на Кресте, когда Христос за мгновение до смерти говорит: Свершилось! (Ин 19:30). Так состоялся человек — именно в том своем бытии, в котором его изначально задумал Бог во время творения мира.
Этот путь человека к замыслу Божьему о нем мог быть иным, но в самом своем начале он был прерван грехопадением первых людей. И тогда для его осуществления понадобилось уже воплощение и крестная смерть Самого Бога. Христос через свою жертву осуществляет и окончательно вводит в мир всю полноту человеческого существа. Иначе говоря, на Кресте состоялся истинный Человек. Поэтому можно сказать, что, когда Бог говорит сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему, Он обращается к нам, ожидая нашего ответа «да будет».
Таков, как мне кажется, смысл слов Игнатия Богоносца. Через мученичество, через умерщвление своего эгоизма, жертвуя самим собой ради Христа и ближнего, человек осуществляется, становится настоящим, подлинным, состоявшимся.
— А если я не могу добровольно пойти на муку, значит, я не смогу стать настоящим человеком в христианском понимании?
— Все виды святости, которые имеются в Церкви, сводятся к подвигу мученичества. Но это не обязательно должна быть мука физическая. Нет, это может быть подвиг в монашестве, или в семье, или в одиночестве, когда семью по тем или иным причинам создать не удалось.
Каков мученический подвиг, например, в браке? Выстраивая взаимоотношения, диалог, каждый из нас учится отказываться от самого себя ради блага другого человека. В этом смысле брак — мученичество, в котором и муж, и жена, подражая жертвенной смерти Христа, всех себя посвящают счастью друг друга.
Но только это не должно быть унылое мученичество, с настроем: «когда же это все закончится!» Брак — не пытка, а постепенное возрастание мужа и жены к подлинному человечеству. Да, этот рост бывает очень трудным, болезненным, но если мы приобрели евангельское отношение к браку, то он будет приносить нам радость, свет, улыбку, с которой христианские мученики древности шли на казнь.
Меня часто спрашивают: «Если Вы так проповедуете идею мученичества, почему бы Вам просто не умертвить себя?» Такой вопрос может родиться только от непонимания истинного смысла мученичества. Апостол Павел пишет: Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас (1 Флп 1:23–24). Наша задача не в том, чтобы поскорее умереть и быть с Богом. Нет, мы призваны донести достойно свой крест до конца и, ничего не ожидая в ответ, положить душу свою ради ближнего и ради Христа. Именно в этом и раскрывается истинное содержание мученичества — победа смерти нашей же смертью. Таков путь к нашей личной Пасхе.
Подготовили Тихон Сысоев и Полина Рудакова. Фото Дмитрия Зверева
Протоиерей Иоанн Бэр (John Behr)
родился в 1966 году в Англии в семье православного священника. Детство провел в общине владыки Антония (Блума), митрополита Сурожского, закончил Оксфордский университет, стал профессором Свято-Владимирской православной духовной семинарии в штате Нью-Йорк, а с 2007 по 2017 гг. был ее ректором, клирик храма в честь Трех Святителей при семинарии. Сфера научных интересов: история древней Церкви, поместных и автономных Церквей, догматическое богословие, патрология.
0
150.00
