ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Фев. 6, 2017

— Перед Новым годом у меня было ощущение, что приближается не любимый с детства праздник, а апокалипсис — не меньше. Творилось что-то несусветное. Меня угораздило впасть в это всеобщее сумасшествие, когда казалось, что до Нового года нужно успеть сделать все. Хотя прекрасно понимаю, что закончить все невозможно даже до конца жизни!

31 декабря и вовсе накрыло: хотелось лечь и не двигаться, но позволить себе такого я не могла, потому что, во-первых, дети, во-вторых, праздник все-таки! В итоге решено было в срочном порядке уехать из Москвы: в этом году отправились в Австрию, где я впервые в жизни встала на горные лыжи. Для меня это не было экстримом: я не покоряла никаких опасных трасс, но убедилась, насколько этот вид спорта активизирует! Дух захватывает от открывающихся перед тобой видов: горы зимой еще красивее, чем летом.

— Что можете сказать об ушедшем годе — каким он для вас был?

— Непростым и своеобразным. В прошлом году я впервые за десять лет не снималась летом. Вообще девять месяцев не снималась — просто не могла войти в кадр. После телефильма «Людмила Гурченко», который показали как раз в прошлом году, у меня появился страх перед такими длинными историями. Я знала, конечно, что за эту роль меня сровняют с землей, но также знаю, что из этого проекта могло получиться и каким количеством моей крови полит каждый миллиметр картины — каждый! Ни один фильм не отнял у меня столько сил, сколько этот. У меня есть «Золотой орел» за «Край», номинация за сериал «Палач», номинация за роль в фильме Говорухина «Weekend», «Золотой орел» за картину «Битва за Севастополь», но никогда в жизни я не радовалась наградам так, как в тот момент, когда узнала о номинации за роль Люси. Я уверена, что мы ничего в итоге не получим, но дело не в этом. Я безумно рада номинации, потому что это очень тяжелая для меня картина. И весь прошлый год я восстанавливалась после съемок в ней.

— Актеры, как правило, боятся длительных пауз в работе. Вам знаком этот страх?

— Нет, эти паузы нужны. Мне был необходим перерыв, чтобы элементарно восстановиться. К тому же я ведь ни минуты не сидела дома. Появилась возможность переключиться на фонд «Галчонок», который я курирую последние четыре года. Мы оказываем помощь детям с органическими поражениями центральной нервной системы.

В прошлом году удалось сделать хороший рывок в развитии нашего дела. Наконец состоялся проект «СтихоВаренье» — это спектакль на стихи детских поэтов, в котором на безвозмездной основе играют мои замечательные коллеги: Чулпан Хаматова, Дмитрий Хрусталев, Евгения Симонова, Алиса Гребенщикова и многие другие. Каждый месяц проект приносит нам небольшой, но стабильный доход. Ничего ни у кого не просим, зарабатываем деньги сами. Наш фонд маленький, но мы гордимся помощью каждой семье. Если берем под опеку пациента, то ведем его, помогаем, пока тому не исполнится 18 лет.

Знаете, когда мне говорят в связи с фондом, мол, вы такая хорошая, так и хочется сказать: «Дело же не в этом!» Просто не помочь нельзя! Фонд для меня является мощной мотивацией вставать и идти что-то делать, даже если ты болен, тебе плохо и вообще жить не хочется после выпусков новостей или чтения ленты на «Фейсбуке».

Вспоминаю, как летом мы с Театром Наций были в Нью-Йорке на гастролях и Чулпаша (Чулпан Хаматова) организовала благотворительный вечер, чтобы собрать деньги для фонда (речь идет о фонде «Podari.Life» — американском «филиале» фонда «Подари жизнь». — Прим. «ТН») в Нью-Йорке. Она читала стихи, а скрипач Дима Берлинский играл с оркестром. И на мероприятие пришла 16-летняя Маша с длинными рыжими волосами — бывшая пациентка фонда «Подари жизнь». Этой девочки могло бы не быть! Она десять лет прожила в больнице, потом пошла на поправку, они с семьей уехали в другую страну, и вот она появляется на этом вечере… Такие удивительные истории заставляют верить в то, что все не зря, все возможно и все это кому-то очень нужно.

— Удивительно, но вы с первого раза не поступили в театральный. Со временем поняли, что эта неудача была вам для чего-то нужна?

— Да, все складывается так, как и должно. Если бы я поступила в первый год, то никогда бы не попала к своему мастеру Олегу Львовичу Кудряшову. А именно он сделал меня актрисой и в принципе другим человеком. Я ведь никогда не ходила даже в театральный кружок, да что там — в театре на момент поступления ни разу не была. Просто рвалась в Москву, потому что чувствовала, что это город моей энергетики. Понимая, что в Пскове, моем любимом, красивейшем Пскове, я сдохну.

На вступительных экзаменах меня можно было принять за Фросю Бурлакову: полноватая деваха с красными щеками и длинной косой. При этом во мне жила непонятно откуда взявшаяся уверенность, что я хочу выходить на сцену и что меня должны принять. На экзамене читала трагические отрывки из Бунина, а меня, безусловно, видели характерной актрисой. И то, что я попала к Кудряшову, настоящее счастье, так как мастер сразу увидел меня другой. Он сказал: «Нет, ты не Фрося Бурлакова. Давай-ка мы тебе дадим немецкую пьесу — ты сыграешь слепую…» Он заставлял весь наш курс слушать музыку по шесть часов в день, не разрешал стоять в коридоре без плеера в ушах. Мы много читали, разбирали, анализировали. Нет, я и в школе всегда читала взахлеб, но вот в музыке действительно ничего не смыслила — абсолютный дуб.

Тот культурный багаж, который я впитала и вобрала в себя за четыре года учебы, некоторые, мне кажется, собирают годами. Я же до сих пор выезжаю зачастую за счет того, что накопила в институте. И каждый раз при встрече с мастером у меня возникает полное ощущение, что я старый, трухлявый пень, а передо мной сидит юный человек — жадный до всего нового, постоянно что-то читающий, не пропускающий ни одного фильма, ни одной новой пьесы. Он все время в активном поиске новых лиц, свежих впечатлений. И рядом с ним заряжаешься энергией и готов вскочить и бежать, смотреть, впитывать… Наш курс в принципе был немножко дикий: активные, нахрапистые, съехавшиеся со всей страны. И в каждом Кудряшов смог раскрыть индивидуальность, показать его потенциал — для каждого открыл его самого.

— Последнее избавило от соблазна сравнивать себя с другими и думать, что кто-то талантливее тебя? В актерской профессии ведь большая конкуренция.

— Понимаете, в чем дело: я не верю, что в нашей профессии может быть конкуренция. Откуда? Это же не спорт. Меня тоже часто не утверждают в какие-то проекты, но мне кажется, конкуренция тут ни при чем, это неправильное слово. Я верю, что роли не приходят просто так. Твоя роль от тебя не уйдет, а чужая тебе никогда не достанется. Порой смотришь потом премьеру, видишь получившийся результат с другой актрисой и понимаешь, что не твое это было. А значит, все сложилось так, как и должно было.

Вот, например, в родном Театре Наций был период, когда у меня три года не было ни одной премьеры. Я играла только те спектакли, которые уже были в афише. И в итоге я рада, что так сложилось, потому что за это время успела по-настоящему соскучиться по работе.

— А попросить роль, если понимаете, что она ваша, способны?

— Нет, я так не умею. Я знаю, что многие так делают и у кого-то получается, но это не мой вариант. Важно, чтобы режиссер, с которым я работаю, меня очень сильно любил и видел в этой роли только меня. Это, наверное, звучит эгоистично, но я пришла к такому выводу. В 27 лет я бы такого не сказала, а вот в 32 года уже могу четко сформулировать. Роль может не состояться, если я чувствую, что режиссер не любит меня безотказно. Мне важно знать, что в меня верят безоговорочно. Поэтому, если вдруг меня вызывают на пробы раз, второй, третий, я сама могу предложить: «А давайте больше не будем?» И отказаться от участия в проекте. Я же понимаю, что при таком раскладе, видимо, есть еще какие-то варианты и между ними выбирают. Если человек не видит в этой роли только меня, то не хочу быть одним из ста вариантов! У меня может не получиться, если режиссер во мне сомневается.

К примеру, Сергей Мокрицкий, у которого я недавно вновь снялась в маленькой роли, в «Черновике», не видел в этом образе никого другого, хотя сыграть, по сути, мог кто угодно. За что я ему безмерно благодарна. Или, скажем, его фильм «Битва за Севастополь» — очевидно же, что я не подходила на роль легендарного снайпера Люды Павличенко. Пришла на пробы безбровая блондинка, на седьмом месяце беременности — ну какая из меня Павлюченко? Продюсеры хотели видеть в этой роли актрису, внешне похожую на героиню, но для Сережи это было не главное — он отстоял меня перед всеми продюсерами. О том, какой серьезной была борьба, я сама узнала позже. А к моменту нашей совместной работы четко понимала, что он в меня верит, и все остальное было не так важно. Когда в тебя верят, становишься сильным, уверенным, ты все можешь, тебе хочется в огонь и в воду, жертвовать собой.

— В определенном статусе можно устанавливать свои правила. А помните, как все начиналось, первую роль — в «Участке»?

— Да, это было смешно, сейчас уже смешно. Мне позвонили и сказали, что меня утвердили на роль в «Участок», летом, когда я вернулась после первого курса домой на каникулы. Денег на билет не было, мне их высылали срочным банковским переводом.

В «Участке» меня все любили: и режиссер Саша Баранов, и оператор Дима Маас, и Сережа Безруков, да все артисты, которых я тогда впервые увидела. Мне было 18 лет, и я вообще не поняла, что в кино снимаюсь, это было какое-то деревенское приключение.

А вот следующая моя работа — в фильме «Принцесса и нищий» у Дмитрия Месхиева — стала настоящим адом длиной то ли в сорок, то ли в сорок пять дней. И я режиссеру сейчас за этот ад благодарна. Тогда же плакала каждую ночь навзрыд. У меня под глазами наутро отпечатывались синие круги, так что оператор всерьез подумал, будто у актрисы проблемы с почками. Все во мне не устраивало: текст не тот, задница толстая, не так говорю…

Но начинающий артист должен пройти через эти испытания. Я люблю, когда меня мучают, главное — понимать, ради чего? Ведь мне, как актрисе, нужно говорить с режиссером порой на очень откровенные темы, и каждую роль ты все равно пропускаешь через себя, через личные переживания. И чтобы раскрыться в кадре, нужно, чтобы режиссер был тебе близок и оператор был другом, иначе на экране выйдет ужас. Да я абсолютно уверена в том, что все по-настоящему хорошие, талантливые вещи рождаются именно в любви.

— Вы упомянули операторов, которые могут сделать актрису красивой на экране или напрочь загубить. Вы в ладу с собственной внешностью?

— Я не девушка с обложки, это не мой конек. Я актриса, а значит, могу быть прекрасной, а могу — страшной. В зависимости от роли. Себя я красивой никогда не считала. Красивая женщина — это какой-то ярлык, которому всегда нужно соответствовать. Я, например, люблю таких героинь, как у меня в «Палаче», когда о внешности можно не думать, расслабиться на предмет двойного подбородка, опухших глаз и неровных зубов — роль про другое!

К красным дорожкам раньше относилась совсем несерьезно, для меня это была какая-то незнакомая территория. Сейчас понимаю, что это тоже часть профессии, и стала воспринимать каждый выход как определенную роль.

— А тем временем один популярный модный критик считает, что вы вполне можете составить конкуренцию Ренате Литвиновой и стать новой ретродивой.

— Очень смешная история вышла с этим критиком. Александр Васильев подошел ко мне на церемонии вручения премии «Золотой орел» и что-то такое сказал, на что я выдала: мол, лучше обсуждать наряды и аксессуары каких-то других девочек, а я актриса и в подобных конкурсах красоты участвовать никогда не буду. И вот спустя время мы случайно встречаемся на съемках фильма «Золотая Орда». Вернее, я выбегаю из павильона в грязной, засаленной майке и вижу идущего навстречу Васильева (в соседнем павильоне снимали «Модный приговор»). И замираю с мыслью: «Только не сейчас, нет!» (Смеется.) В итоге у нас состоялся небольшой разговор, и Васильев подарил мне перстень с черным камнем из своей коллекции. Я его теперь бережно храню. Но главное, как мне кажется, Александр понял, что для меня гораздо важнее совсем другие вещи.

На самом деле я и по магазинам ненавижу ходить. Все мои покупки, как правило, случаются за границей. Потому что там можно идти по набережной, на ходу заглянуть в один из многочисленных магазинчиков и не глядя схватить пару вещей. Мерить тоже не люблю. Если захожу в свой любимый магазин, то просто снимаю с вешалки приглянувшиеся вещи и иду на кассу. Уже дома понимаю, что половина из них не подходит, а значит, придется раздаривать…

— А дочки растут модницами?

— Младшая не вылезает из джинсов, и мы плюнули на это. Старшей обновки в большей степени интересны. Но в магазины я их с собой не беру — что купили, то и носят. Мне бы не хотелось, чтобы они выросли детьми, способными устроить истерику в магазине, потому что им что-то не купили, — я бы сразу убила! У меня и так от них всегда стресс. У девочек, у каждой, уже четко сформировавшийся характер.

— Старшая, Аня, пошла в первый класс. Иногда начало учебы — больший стресс для родителей, чем для ребенка…

— Уроки Аня делает за 15 минут. На эту тему мы никогда не спорим, для нас школа не является стрессом. Я и сама любила учиться, до сих пор помню и люблю всех своих учителей.

Младшая, Маша, ходит в обычный детский садик, старшая — в муниципальную школу рядом с домом. И это моя принципиальная позиция, хотя есть возможность дать детям другое, может быть даже заграничное, образование. Но как бы я ни любила Европу, уезжать из России точно не собираюсь. Я люблю свою страну — пусть корявую, не всегда добродушную, но родную. И я хочу, чтобы здесь росли мои дети. И учились чтобы здесь, в обычной школе, а не в элитной. Хочу, чтобы они умели находить общий язык с людьми, которые их окружают, а люди эти самые разные. Пусть они не станут такими умными и высокообразованными, как кто-то, но зато вырастут людьми, знающими реальную жизнь. Сейчас нередко видишь, как детей пытаются уберечь от этой настоящей жизни. Я же считаю, что у них должен вырабатываться определенный иммунитет. Они должны уметь договариваться, постоять за себя. Не драться, а именно учиться договариваться с другими людьми.

— Если вдруг на детской площадке конфликт с участием вашего ребенка, как вы себя поведете?

— Недавно как раз была такая история с участием моей старшей девочки. Аня, как обычно, затевала какую-то игру с детьми, и это очень не понравилось другой маме. Я увидела, как она подбежала к моей Ане и начала на нее кричать. На что мой ребенок отреагировал спокойно: «Почему вы на меня кричите? Пожалуйста, не кричите». Она никогда не бежит ко мне жаловаться, умеет решать подобные проблемы, и меня это радует. Хотя ничему такому я ее не учила. Дети как-то сами считывают все схемы поведения.

Мне кажется, с детьми нужно вести себя так, как подсказывает сердце. Не существует четких правил для всех: как надо и как не надо. Все индивидуально. У меня самой с этим непросто, я нередко чувствую себя бездарной матерью, но мне кажется, это в общем-то тоже нормально.

— Знаю, что вам дорог родной город. Как часто бываете в Пскове, кто вас там ждет?

— Еду туда, когда возникает внутренняя потребность. Обязательно захожу в Троицкий собор, где меня крестили. Это мое место силы — я прихожу туда, когда мне плохо, когда хорошо и просто так. В Пскове у меня подруга, мои крестники, любимые учителя. Но сейчас я стала разделять для себя Псков на тот город, куда хочется возвращаться, и тот Псков, который мне чужд. Так получается, что самые отвратительные по содержанию статьи и рецензии обо мне всегда выходят в родном Пскове. Мне даже звонит порой знакомый московский журналист и говорит: «Ты знаешь, псковская лента новостей прислала статью о тебе, но я не могу ее опубликовать, потому что люблю тебя как театральную актрису…»

Я понимаю, что маленький город предполагает огромное количество сплетен. Что ж, флаг им в руки! Меня это не ранит. Я давно поняла, что нужно делать добро, не ожидая ничего в ответ. Иначе велик риск, что разочаруешься в людях. Нужно поступать ровно наоборот: по максимуму делать добро тем, кто сделал тебе плохо. В противном случае месть разрушит тебя самого, а себя нужно все-таки беречь.