ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Ноя. 22, 2022

— Подождите, сколько же вам тогда было лет?

— Пятнадцать! В этом и был эксперимент: на нашем курсе студенты-режиссеры были обычных возрастов, а вот в актерскую группу набрали юношей и девушек 15—16 лет. Поэтому мы все были с незаконченным школьным образованием. Только одна девочка потом параллельно экстерном окончила школу и получила аттестат...
Общеобразовательными предметами нас не мучили. Зато с утра до вечера мы занимались по программе ГИТИСа, включавшей в себя огромное количество специальных дисциплин: мастерство актера, танец, вокал, сценречь, сцендвижение, фехтование. По замыслу мы должны были учиться три года, а затем нас автоматически переводили на четвертый курс ГИТИСа. Но юридическую сторону вопроса никто до конца не продумал. В итоге нашу группу назвали «колледжем режиссерского факультета».
Вот так в 19 лет мы окончили ГИТИС. Кто-то из моих однокурсников пошел еще поучиться: Зоя Кайдановская, Петя Красилов. Но большинство — Паша Трубинер, Костя Ивин, Миша Калиничев, поступив в разные театры, начали работать. При этом наши гитисовские педагоги, к сожалению, а может быть, по счастью, особо не занимались нашими показами, так что мы сами пытались что-то организовать. Я успела показаться в «Сатирикон» к Константину Райкину, когда наш педагог, ныне покойный Владимир Георгиевич Боголепов (он в тот период работал в Театре имени Гоголя), сказал: «Аня, идите к нам и никуда больше не показывайтесь! Сергей Иванович (Яшин, в те годы главный главный режиссер Театра имени Гоголя. — Прим. ред.) ставит «Бесприданницу» и ищет актрису на главную роль». Я подумала: «Господи, конечно, ну кто, как не я, такая талантливая, может сыграть эту роль?!» (Смеется.) Пошла, показала отрывок из дипломного спектакля, и Яшин меня взял.
— И вы в 19 лет сыграли знаменитую роль Ларисы Огудаловой?
— Нет! Яшин дал мне Машу в спектакле «Чужой ребенок», который репетировал Александр Сергеевич Бордуков (когда мы «разыгрались», спектакль имел у зрителей большой успех, там были чудесные декорации, костюмы). А в «Бесприданницу» Сергей Иванович взял совсем другую актрису. Это был первый шок, первая моя встреча с театральной действительностью. Сейчас, задним числом, понимаю, что Яшин был прав. Я никак не вписывалась в его замысел, да и оценивала себя не вполне адекватно. Изнутри мнила себя «блондинкой с голубыми глазами», а в реальности была веснушчатым, кареглазым, рыжеволосым созданием с пухлыми щеками и большими амбициями. Все, что ни делается, — все к лучшему. Театр имени Гоголя стал для меня очень щадящим погружением в театральный мир и в профессию, о которой у меня было очень абстрактное представление. Хотя необходимые для актера некая наглость и уверенность присутствовали. Оказавшись на большой сцене, я, например, сразу обнаружила, что совершенно не умею разговаривать на огромный зал. В итоге три года в Театре имени Гоголя стали для меня очень хорошей школой.
— Но эта труппа в те годы была не очень популярной, ее считали «театром на задворках»: путь к нему пролегал через подземный переход под Курским вокзалом...
— Вы не правы, народ в него ходил! Там были (и есть) прекрасные Светлана Михайловна Брагарник, Ольга Николаевна Науменко — знаменитая Галя из «Иронии судьбы, или С легким паром!». Если в труппе не так много медийных, снимающихся в кино актеров, это же не значит, что там плохие артисты, слабые постановки. В Театре имени Гоголя была очень хорошая труппа и очень хорошая атмосфера — может быть, в силу того, что людям нечего было делить...
Я сыграла главную роль в «Чужом ребенке», а потом — тишина, новых ролей не предлагают. Как это часто бывает, ситуация изменилась, когда я срочно подменила заболевшую актрису. Играла в ее костюме. И меня как будто увидели с другой стороны: оказывается, Большова может быть разной, у нее есть талия, фигура, ноги, хорошие волосы. И «пошли роли». Судьбоносной для меня стала Варя в малоизвестной, но очень-очень выигрышной пьесе Аверкиева «Комедия о российском дворянине Фроле Скобееве и стольничей Нардын-Нащокина дочери Аннушке». Один мой коллега характеризовал ее так: «Это русский «Фигаро». Спектакль ставил Бордуков, на последних двух неделях репетиций подключился Яшин, а он высочайший профессионал, и получился яркий, безумно красивый спектакль. О «Фроле Скобееве» заговорила театральная Москва. Его не только любила публика, постановку приходили смотреть актеры и режиссеры. Помню, увидела в зале Караченцова, которого обожала и по фильмам, и по телеверсии спектакля «Юнона и Авось». Могла ли тогда подумать, что вскоре буду играть с Николаем Петровичем в этой легендарной постановке!
— Так как вы оказались в «Ленкоме»?
— Как я уже говорила, после ГИТИСа о показе в «Ленком» не было и речи. Но, видимо, судьба! Замдиректора Театра имени Гоголя Александр Сергеевич Мясников дружил с Юрием Аркадьевичем Махаевым — правой рукой Захарова. Однажды на каком-то дне рождения у них зашла речь о том, что «Ленком» ищет молодую артистку на определенные роли. «А у нас есть такая!» — сказал Мясников. Махаев передал это Захарову, и Марк Анатольевич решил меня посмотреть. А Захаров — это же кумир моего детства, я обожала его фильмы. В ГИТИСе мы учились параллельно с его курсом. Когда кафедра приходила на экзамены, было такое счастье видеть за столом и Фоменко, и Хейфеца, и, конечно, Захарова...
То, что иду показываться в «Ленком», знали только самые близкие — держала это в строжайшей тайне. Утром собираюсь в театр, меня всю трясет, думаю: «Господи, я так боюсь». И вдруг папа говорит: «Главное, не бойся бояться». Эта формулировка меня «расслабила»: волнение сохранилось, но появился какой-то зазор, позволяющий более или менее свободно существовать...
Показ проходил в репетиционном зале. Захаров спрашивает:
— Расскажите, кто вы, откуда.
А я:
— Марк Анатольевич, ну как, Анна Большова, колледж Голубовского.
Он с интересом посмотрел на меня:
— То есть я вас вообще-то уже видел?!
— Вообще-то да.
— Но вы покажете что-нибудь?
— Да, конечно. Ну так, условно.
— Ну, давайте условно.
Как я могла вот так нагло с мастером разговаривать — не понимаю. От зажима, полагаю. Вместе с Лешей Бирюковым, который помогал мне на показе, играем очень выигрышную сцену из «Фрола Скобеева». Чувствую, хорошо идет, нас внимательно слушают, не останавливают. С одной стороны, безумно рада этому. С другой — переживаю: что теперь буду делать с Театром имени Гоголя?! Я же, получается, предательница...
А вот с музыкальным выступлением произошел конфуз. Я занималась вокалом и незадолго до показа выучила красивую, а-ля народную песню. Под аккомпанемент ее толком еще не пела, но ноты с собой захватила. Замечательная ленкомовская хормейстер Ирина Борисовна Мусаэлян заиграла шикарную партию фортепиано и я... сбилась! Она начала еще раз, я запела и снова споткнулась. В общем, на третий раз все уже плакали от смеха. Марк Анатольевич сказал: «Ладно, хватит, и так все понятно». И пригласил меня в кабинет поговорить.
Захаров сразу предложил две главные роли. В «Королевских играх» был ввод на роль Анны Болейн. А «Мистификацию» по «Мертвым душам» Гоголя еще только репетировали. Кстати, про «Мистификацию» я услышала задолго до этого разговора. В ГИТИСе училась параллельно с Мариной Ивановой (потом она взяла псевдоним Ильинская). Она училась у Захарова, он работу над этим спектаклем начал еще на курсе, а потом перенес в «Ленком». Однажды, уже после выпуска, мы с Мариной как-то столкнулись в буфете ГИТИСа. Пьем кофе и наперебой спрашиваем друг у друга: а ты где играешь, что репетируешь? Я рассказываю про Театр имени Гоголя, а она с большим вдохновением — про репетиции «Мистификации», про свою роль Панночки...
Через три года я пришла в «Ленком», начала репетировать в «Мистификации», и буквально через три месяца Марк Анатольевич наконец выпустил этот спектакль. Первого октября я вышла на работу в театр, а 10 января состоялась премьера и одновременно мой дебют в «Ленкоме». Кстати, сначала на роль Чичикова Захаров распределил Романа Самгина, своего ученика на режиссерском факультете ГИТИСа, а потом взял Дмитрия Певцова, который в результате и сыграл.
— Получается, Захаров так вдохновился вашим приходом в театр, что быстро выпустил спектакль?
— До меня доходили слухи, что Захаров «летает по театру». И ведь действительно очень быстро, за три месяца, он собрал спектакль, который до этого репетировался четыре года. Главное, возник совершенно невероятный, фантастический спектакль, где было занято все среднее поколение «Ленкома»: Певцов, Степанченко, Андрей Леонов, Агапов, Сирин, Чонишвили, Артемьева, Кравченко, Серова, Железняк, Фролов, Пиотровский!
Вскоре меня ввели в легендарный спектакль «Юнона и Авось». Конечно, я, как все девочки, была влюблена в Караченцова и на все его роли смотрела через ореол графа Резанова. При этом у меня даже мысли не было посягать на роль Кончитты, которую после первой исполнительницы Елены Шаниной потом играли Алена Хмельницкая и Инна Пиварс.
Но однажды сказали, что мне скоро предстоит играть в «Юноне и Авось»! Тогда Захаров смотрел много разных актрис, и меня в том числе. В результате Марк Анатольевич решил ввести сразу двух новых исполнительниц — впервые в истории этой постановки, потому что до этого у Кончитты не было двух составов. Я должна была играть второй по счету.
Утром в день спектакля был прогон для актрисы, которая должна была вечером играть. Я, конечно, присутствовала в зале. Идет репетиция, второй акт, вдруг Марк Анатольевич начинает ходить по залу, потом останавливается и говорит в микрофон: «У нас в театре такого еще не было, это беспрецедентный случай. Но мы сейчас попросим Анну Леонидовну пройти с начала второй акт...»
— Почему Марк Анатольевич к вам так официально обращался, по имени-отчеству?
— Он всегда и ко всем, включая технических работников театра и своих студентов, обращался по имени-отчеству. Изредка мог официально обратиться по имени — ко мне «Анна!» Этим он покорил всех, когда пришел в театр. Только в каких-то приватных разговорах у него могло проскочить «ты», «солнышко» или что-то подобное. Но так происходило редко.
Так вот, вечером я вышла в «Юноне и Авось». Понимала, что задача моя сводится к тому, чтобы все сказать и спеть и при этом никуда не упасть, никого не покалечить. Есть потрясающая картинка, которую зритель видит из зала. И есть «обратная сторона Луны» — техническое решение этого спектакля: почти всю сцену занимают «станки» — разной высоты наклонные помосты, покрытые оргстеклом. Они и высокие, и скользские, а еще между ними есть узкие проходы. И надо вовремя тут наклониться, там не зацепиться, а здесь не столкнуться с другими артистами. Вот это все надо было освоить... Потом я играла Кончитту много лет — и с Николаем Петровичем Караченцовым, и тогда, когда графом Резановым стал Дмитрий Певцов.
— Как вам работалось с Караченцовым?
— Он всегда — это был ритуал — после каждого спектакля во время поклонов обнимал меня и говорил: «Спасибо!» Однажды это слово прозвучало по-особому, и я поняла, что Николай Петрович меня, мою Кончитту принял. Играть с Караченцовым было большое счастье и наслаждение. Он был актер безумной, колоссальной энергии, существовал на сцене на пределе, с тотальной отдачей. И в рок-опере «Юнона и Авось» был недосягаем! Очень мало артистов, которые могут так убедительно существовать именно в таком жанре...
Что касается человеческих качеств, то, с одной стороны, Николай Петрович был невероятно демократичным, как бы «своим парнем». Я видела, как много к нему подходит людей, которые хотят поздороваться, сфотографироваться, поговорить со своим кумиром. Но при такой открытости, улыбчивости, «доступности» Караченцов совершенно не позволял панибратства. В его общении с незнакомыми или малознакомыми людьми очень жестко чувствовалась грань, которую он твердо соблюдал и которая сдерживала малейшее проявление хамства или неуважительного отношения. Эту границу он четко «охранял».
А еще Караченцов жил в невероятном ритме. С репетиции бежал на киносъемки, оттуда на концерт, потом на спектакль, а после мог спешить на поезд или самолет. Он постоянно куда-то мчался! Николай Петрович одним из первых начал носить в ухе телефонный беспроводной наушник. Это выглядело странно: около входа в знаменитый театр ходит народный артист России с «Примой» в зубах и сам с собой разговаривает.
— Караченцов так спешил, чтобы побольше заработать?
— Дело тут не в гонорарах. У него просто была внутренняя необходимость жить вот именно так — в напряжении, в бешеном ритме. И при дикой занятости он все равно чувствовал в себе очень большой нерастраченный творческий ресурс. Да, у него была колоссальная фильмография, но присутствовала и наша вечная актерская неудовлетворенность.
Однажды я заговорила на тему несыгранных ролей с Андреем Леоновым. И он мне сказал: «А ты знаешь, что мой папа очень переживал свою невостребованность в театре? Он говорил: «Я 20 лет прослужил в «Ленкоме» и за это время сыграл всего пять ролей». И это говорил Евгений Леонов, народный артист СССР, актер, которого знали и любили все! А у Олега Ивановича Янковского в «Ленкоме» 10 лет не было премьер. С другой стороны, ни один худрук не может, когда в труппе столько ярких имен, каждый год обеспечить всех звезд новыми ролями. Поэтому-то актеры и ищут возможность реализоваться «на стороне»: снимаются в кино, участвуют в мюзиклах, в антрепризе, делают концертные программы. Мы были бы рады все, что умеем, отдавать родной сцене. Но это, к сожалению, невозможно...
— Вы проработали с Захаровым более двадцати лет! Каким худруком он был?
— Прекрасным, лучшим, неповторимым, невероятно талантливым, Богом поцелованным, абсолютным авторитетом и безусловно любимым. Мне кажется, что в театре он был таким, каким хотел, чтобы мы его видели, воспринимали. Он был для нас кумир, мастер, отец родной, наш рулевой, наш капитан. И это ощущалось всеми, даже теми актерами, которые пришли в театр в последние годы жизни Захарова. А уход Марка Анатольевича, несмотря на то что был закономерен, естественен и ожидаем, все равно стал для нас неожиданностью. Мы не думали, что будет так больно...
Захаров мог очень крепко «приложить» артиста. Причем не так, как это делал Андрей Александрович Гончаров или ученик Гончарова Сергей Иванович Яшин — децибелами, криком. Помню, когда на репетициях в Театре имени Гоголя Сергей Иванович не получал от актеров того, чего хотел, ножками топал и кричал: «Я тут один, как волос в супе!»
Марк Анатольевич голоса не повышал. Спокойно, даже немного иезуитски Захаров произносил несколько фраз, после которых человек хотел пойти и повеситься. И только вера актеров в мастера, наша какая-то безапелляционная любовь к нему позволяли все это пережить. Кстати, меня, совсем молодую артистку, Захаров щадил. Видимо, боялся сразу довести до инфаркта. Поэтому срывался на других, на тех, кто был рядом со мной. Но это были уже проверенные, бывалые, свои, любимые им артисты, которые любили его. И я, кстати, догадывалась, что сейчас был все-таки мой косяк, но «прилетало» коллеге.
А еще ситуации часто разряжало удивительное захаровское чувство юмора. Однажды он посмотрел фрагмент спектакля в исполнении одной актрисы. Оценивая ее работу, с непередаваемой иронией произнес всего одно слово: «Складненько». С одной стороны, вроде бы не поругал, но с другой... И это пошло в народ — актеры «Ленкома» до сих пор «складненько» нередко употребляют.
— А в бытовом плане Марк Анатольевич артистам помогал?
— Он мог дать указания, а конкретные действия предпринимал его друг, наш многолетний директор Марк Борисович Варшавер. И надо отдать должное Марку Борисовичу, что сейчас, после ухода Захарова, мы за ним как за каменной стеной. Ему можно позвонить в любое время дня и ночи, по любому вопросу — Марк Борисович откликнется и найдет способ тебе помочь.
— В труппе «Ленкома» играло и играет множество великолепных артистов. Кто, по вашему мнению, был ближе всего Захарову?
— Он очень любил Абдулова. По-отечески любил и прощал тому все нарушения дисциплины и прочие проколы, начиная с опозданий на репетиции. Потом такое же особое отношение у Марка Анатольевича было к Сергею Фролову. Причем актеры постарше, кто застал молодого Абдулова и мог сравнивать, говорили: «Столько, сколько прощает наш мастер Сереже, он даже Абдулову не прощал...»
В Александра Гавриловича я влюбилась, девочкой увидев фильм «Обыкновенное чудо». И в жизни он был прекрасным и невероятно обаятельным, как его герой Медведь. С ним я играла в «Пролетая над гнездом кукушки». Как же было приятно, когда однажды после спектакля он сказал:
— Большова, хорошая ты артистка.
Я говорю:
— Да?
— Да! Сегодня ты так сыграла... Вот эта слеза...
— Так вроде я всегда так...
— Нет, всегда не так, а сегодня...
Потом я на эту абдуловскую оценку ориентировалась, вспоминая, что и где в этой роли сделала, чтобы всегда так получалось...
Абдулов был очень быстрым — на язык, на реакцию, на шутку, причем шутил остро, колко. Его общение с Янковским и Караченцовым превращалось в какую-то невероятную пикировку, просто фейерверк! Люди, далекие от «Ленкома», могли подумать: «Ничего себе, какие у них отношения...» А они просто подшучивали — жестко и очень смешно!
Так получилось, что в первые годы моей работы в «Ленкоме» Дима Певцов был моим бессменным партнером и в театре, и в кино, и в мюзиклах. Когда мы с ним приходили играть мюзикл «Иствикские ведьмы», начинали общаться в этой ленкомовской манере — острой и колкой. Например, войдя в театр и увидев меня, Дима с раздраженным лицом мог сказать: «Ой, а разве ты сегодня играешь?! — А у нас было несколько составов. — Это кошмар — я таких важных гостей на спектакль позвал. Может, позвонить отменить?!» Люди непосвященные приходили в ужас от этой пикировки. А на самом деле это шутка, у нас с Димой всегда были очень теплые, родственные отношения...
Возвращаясь к Абдулову: когда мы выпускали спектакль «Пролетая над гнездом кукушки», я участвовала в телешоу «Звезды на льду» — выступала в паре с чемпионом мира Алексеем Тихоновым. Так как после шоу его участники отправлялись в гастрольный тур по стране, я сразу предупредила режиссера спектакля Александра Морфова, что мне вскоре нужно будет уезжать: «Но роль у меня небольшая, только во втором акте. Пока до моих сцен дойдете, много времени пройдет. А я вернусь и все быстро нагоню». Репетиции вначале «не пошли», потому что актеры привыкли работать с Захаровым, новый режиссер воспринимался трудно...
Я вернулась из тура, быстро вошла в репетиционный процесс. Прихожу однажды на спектакль после гастролей с ледовым шоу, а Абдулов и говорит: «Большова, что пришла? Лед растаял?» Он вообще меня все время по поводу коньков подкалывал.
— Александра Гавриловича не стало, когда ему было всего 54 года. А вы знали о его проблемах со здоровьем, предчувствовали такой ранний уход?
— Да что вы, все случилось довольно неожиданно и так быстро. Конечно, все знали, что у Абдулова были проблемы с ногами. Но он всегда был таким живым, стремительным. А тут еще у него появился долгожданный ребенок! Когда у Александра Гавриловича родилась Женя, я подарила ему очень симпатичный плюшевый цветок, который играл красивую мелодию. Протягиваю со словами: «Я вас поздравляю, молодой отец». Он очень засмущался. Но было ясно, что появление дочки стало для него невероятным счастьем... Абдулов сжигал себя, жил наотмашь, абсолютно себя не берег: играл в театре, очень много снимался, сам снимал (сначала «Бременских музыкантов & Со», потом «Лузера», начал работу над картиной по роману «Гиперболоид инженера Гарина»). И вдруг болезнь...
С Олегом Ивановичем Янковским то же самое: он тоже сгорел очень быстро. Янковский как актер, как человек, как личность был очень важен для Захарова — в плане поддержки, авторитетного мнения.
— Еще один мэтр «Ленкома» — Збруев...
— Мне невероятно посчастливилось играть с ним в «Tout payе?, или Все оплачено». Когда этот спектакль выпустили, я смотрела его раз семь подряд, наслаждаясь игрой Александра Викторовича Збруева, Инны Михайловны Чуриковой и Олега Янковского. Какое удовольствие было наблюдать за игрой этих великих актеров, за их взаимодействием, импровизациями...
Потом умер Олег Иванович — и на его роль ввели Андрея Соколова. Через несколько лет из спектакля ушла Инна Михайловна — и меня ввели на ее роль. Так я оказалась на одной сцене со Збруевым. Это тоже один из подарков судьбы. Потому что такие актеры, как Збруев, это совершенно другой калибр, другая актерская и человеческая глубина. Это Гималаи, Тибет, а мы — холмики, сопки, кто повыше, кто пониже, которые не могу сравнить с плеядой потрясающих советских артистов. Очень остро это ощутила, когда оказалась со Збруевым на сцене в спектакле «Tout payе?, или Все оплачено». Пьеса незамысловатая, простая, но как он там играл!
Збруев ко мне очень по-доброму относится. Когда мы были на гастролях в Израиле, во время завтраков я его часами мучила расспросами: расскажите про вот это, а про это. Мучила, потому что очень хотелось продлить общение с ним. И мне было ужасно грустно, когда в какой-то момент Александр Викторович сказал: «Все, не буду больше играть в этом спектакле, мне тяжело». А без него грустно — не хватает. Не умаляю достоинств нынешних исполнителей, они прекрасные, но Збруев — это особая история...
— Збруев в свои 84 года сохранил потрясающую форму, он невероятно моложавый...
— Наверное, играют роль и генетика, и образ жизни. Збруев очень дисциплинированный, и это видно по тому, как он выглядит...
— Говоря о ваших коллегах по «Ленкому», невозможно не вспомнить Чурикову...
— Инну Михайловну Марк Анатольевич называл «царица-матушка» или наоборот «матушка-царица». И этим все сказано... Мы с ней играли в спектакле «Город миллионеров». У меня там была роль медсестры Дианочки, молодой пассии Доменико Сориано, которого играл Джигарханян (потом Караченцов, а потом Хазанов). В одной сцене Чурикова что-то шепчет медсестре, то есть мне на ухо. Она делала это так интересно, что Геннадий Викторович спустя лет десять спросил:
— Ань, раскрой тайну — что тебе на ушко говорила Инна Михайловна, я забываю спросить. Мы с Сережей Степанченко за этим сколько спектаклей наблюдали и все мучились: что же она тебе шепчет?!
Я рассмеялась:
— Не скажу, это секрет!
Чурикова — выдающаяся актриса, прекрасна и в театре и в кино. Я с удовольствием пересматриваю ее фильмы: панфиловские картины, начиная с великолепного фильма «В огне брода нет», потом была совершенно гениальная картина «Начало», где она потрясающе сыграла Пашу Строганову. А еще были «Стряпуха», изумительный фильм «Ребро Адама».
А какая смешная Инна Михайловна в «Ширли-мырли», хотя эту свою работу она очень не любит. Я даже слышала такую историю. Чурикова настолько переживала, что снялась в «Ширли-мырли», что однажды на вопрос про работу в этой ленте ответила: «А я в этом фильме не снималась!» Когда эти слова передали режиссеру ленты Владимиру Меньшову, он парировал: «Да? Тогда я ее в этом фильме не снимал». Может, это просто красивый анекдот...
— Аня, вы много рассказали о прошлом «Ленкома», о своих первых спектаклях в нем. А новые роли у вас есть?
— По счастью, да. В начале этого сезона режиссер Антон Яковлев (сын народного артиста СССР Юрия Яковлева. — Прим. ред.) выпустил у нас спекталь «Последний поезд» по мотивам пьесы Вины Дельмар «Дорогу завтрашнему дню». Полвека назад в Театре имени Моссовета по этой пьесе Эфрос сделал спектакль «Дальше — тишина...», главные роли в котором играли Фаина Раневская и Ростислав Плятт. Кто не видел этот спектакль вживую, наверняка смотрел телеверсию. Игра Раневской и Плятта там — это потрясение, впечатление на всю жизнь.
У нашего спектакля не только другое название, он совсем другой — по стилю, по жанру. В нем много музыки, юмора. А еще в «Последнем поезде» все как в жизни: нет однозначно хороших или плохих героев, каждого хочется и понять, и пожалеть. К слову, совсем недавно Антон Яковлев возглавил Театр имени Гоголя, в котором началась моя творческая жизнь и из которого я пришла в мой любимый и родной «Ленком»...