ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Июнь 24, 2022

До определённого момента эта легенда не вызывала какого-либо особого интереса. Она просто переписывалась из одного летописного свода в другой. Во всяком случае, ни один древнерусский князь до конца XV века не называл себя — и не назывался летописцами — Рюриковичем.

Имя Рюрика привлекло к себе внимание только в начале XVI века. И интерес этот был опять-таки сугубо политическим. Династия московских великих князей, а позднее — царей, нуждалась в легитимации. Тут-то и вспомнили о чужеродном Рюрике, искусственно возведя его род к самому римскому кесарю Августу. Под пером митрополита Киевского, Галицкого и всея Руси Саввы сначала появилось «Послание о Мономаховом венце». В нём излагалась вымышленная генеалогия Рюрика, который якобы в 14-м поколении был потомком некоего Пруса, брата Октавиана Августа. Чуть позже на основе «Послания» было написано «Сказание о князьях Владимирских». Здесь сообщалось, что этот самый потомок был призван из «Прусьской земли» на княжение в Новгород по настоянию «некоего воеводы новгородьцкого именем Гостомысл» (о котором до той поры никому ничего не было известно).

Позднее по благословению митрополита Московского и всея Руси Макария духовник Ивана IV, протопоп Благовещенского собора Московского Кремля Андрей, создаёт «Степенную книгу», в которой закрепляется и развивается фиктивная генеалогия летописного Рюрика. Это позволило впоследствии Ивану Грозному утверждать: «мы из немцев будем». На родство с Августом-кесарем («мы от Августа Кесаря родство ведемся») он ссылался неоднократно — и в письме к польскому королю Сигизмунду-Августу (1556), и в обращении к шведскому королю Иоганну III (1573), и в послании предводителю польских войск в Ливонии князю Александру Полубенскому (1577), подчёркивая, с одной стороны, своё «родовое» превосходство над адресатами, а с другой — заявляя права на земли Пруссии. Мнимое родство с мифическим Рюриком легло в основу идеологического обоснования завоевания Ливонии.

После бесславного завершения Ливонской войны и пресечения правящей династии Рюриковичей интерес к персоне Рюрика и его происхождению несколько угас — по крайней мере, в Московском царстве. Эти вопросы теперь больше волновали западных соседей России. Во второй половине XVI века польский историк и дипломат Матей Стрыйковский в «Хронике польской, литовской, жмудской и всей Руси», опираясь на труды античных авторов, «Повесть временных лет» и предшествующих ему польских хронистов, формирует идею общеславянского единства, а также близости славян и литвы. Шляхта Речи Посполитой, по его мнению, была результатом ассимиляции собственно польской («сарматской») знатью выходцев из Рима — жемайтов. Через несколько десятилетий эта идея была воспринята и развита Иннокентием Гизелем. В «Синопсисе, или Кратком собрании от различных летописцев о начале славяно-росийского народа и первоначальных князьях богоспасаемого града Киева» он уже прямо писал о том, что летописные варяги были славянами: «Понеже Варяги над морем Балтийским, еже от многих нарицается Варяжеское, селения своя имуще, языка Славенска бяху, и зело мужественны и храбры». По завещанию новгородского князя, «некоего мужа нарочита» Гостомысла, из этих-то варягов-славян и были призваны братья Рюрик, Трувор и Синеус… Так началась славянская «натурализация» Рюрика.

В XVIII веке славянские корни легендарного призванного князя получили новое «обоснование» в «Истории Российской» Василия Татищева. С одной стороны, «последний летописец», ссылаясь на Стрыйковского и «Степенную книгу», описал призвание Рюрика по совету Гостомысла. С другой, полагая, что славяне «имели древний обычай князей не по выбору, но по наследию возводить», первый российский историк пришёл к выводу, что Рюрик был… внуком самого Гостомысла. При этом Татищев сослался на одному ему известную Иоакимовскую летопись. В ней якобы рассказывалось, что в вещем сне князю Гостомыслу было предсказано рождение его дочерью Умилой сына, наследующего деду. Правда, при ближайшем рассмотрении оказывается, что перед нами вольное переложение Геродотовой легенды о рождении персидского царя Кира Великого: сон Астиага о том, как из чрева его дочери Манданы выросла виноградная лоза. Впрочем, Татищев и не скрывал этого…

Однако особую остроту проблема генетических корней мифического Рюрика приобрела под пером Михаила Ломоносова. От них якобы зависели истоки и природа первого восточнославянского государства, а оно, в свою очередь, должно было свидетельствовать о древности самого «народа российского». Поэтому все силы были брошены на доказательство того, что Рюрик был славянином, точнее, пруссом. Аргументы, которые приводил Ломоносов, не выдерживают никакой сколько-нибудь серьёзной критики. Зато его выводы вполне соответствовали имперской идеологии, а заодно помогали в борьбе «первого нашего университета» с «немцами» в стенах Академии наук. Впрочем, вопрос, унижает ли национальное достоинство славян иноземное происхождение их правителя, вскоре, после прихода к власти Екатерины II, потерял актуальность…

В очередной раз вопрос об этнической принадлежности фольклорного персонажа был обусловлен сугубо политическими причинами. В зависимости от ситуации Рюрик и его братья объявлялись то скандинавами, то финнами, то славянами — выходцами из Южной Руси, то литовцами, то мадьярами, то хазарами, то готами, то грузинами, то иранцами, то яфетидами, то кельтами, то евреями. В тот или иной момент, связанный с изменением политической ситуации в российской истории последующих полутора столетий, эта проблема вновь и вновь вдруг становилась «актуальной». При этом забывалось и то, что речь идёт об устном предании неясного происхождения, записанном каким-то летописцем и неоднократно переделывавшемся его последователями, и то, что дата, под которой эта легенда помещена в «Повесть временных лет», вымышленная…

Одним из первых, кто обратил внимание на вненаучность попыток выяснить «химический состав крови» якобы первого князя Руси и связать его с историей появления государства восточных славян, был Василий Ключевский. По его мнению, варяжская «проблема» была патологией общественного сознания. Вопрос о «генеалогической химии» Рюрика, по его мнению, бесперспективная и незначимая для исторической науки деталь, не имеющая никакого отношения к спору о происхождении Древнерусского государства, образованию русской национальности и российских государственных устоев.

Тем не менее летописная история Рюрика (напомню: всего два или три упоминания!) постепенно стала получать «историческое», а точнее, литературное развитие. Приобрела популярность идея, что «наш» Рюрик — это известный по западноевропейским источникам маркграф Рёрик Ютландский. Впервые на сходство их имён и близость дат, под которыми действовали летописный и исторический персонажи, обратил внимание ещё Николай Карамзин. Идея о том, что речь идёт об одном и том же лице, была подхвачена Николаем Румянцевым, с его подачи — бельгийским профессором Гансом Фридрихом Хольманном и, наконец, развита дерптским профессором Фридрихом Карлом Германом Крузе.

Труд последнего, правда, был подвергнут профессиональными историками жёсткой критике. Михаил Погодин замечал: «Профессор Крузе предоставляет Рюрику слишком много действий из немецких и русских летописей! В продолжение целых пятидесяти лет он пускает его по всем морям — в Пизе, Дорештаде, Бирке, Новегороде, по Роне, в Англии, в Франции, — и даёт ему владения, хотя временные, в самых отдалённых между собою странах». К тому же «что делать нам с хронологиею?» — задавался вопросом Погодин: если сводить то, что известно о Рёрике Фрисландском, с летописными упоминаниями, то он обзаведётся сыном Игорем только лет в 80… Из всего этого следовал вполне логичный вывод: «наш Рюрик не германский Крузев Рюрик». Впоследствии стало ясно, как писал Владимир Пашуто, что «в пору жизни реального Рорика Фрисландского прямых связей ни Фрисландии, ни Дании с Русью не было», а «экспансия самой Дании ещё не простиралась восточнее земли куршей».

Как бы то ни было, «воссоздание» генеалогии летописного Рюрика — задача, решение которой лежит вне исторической науки как таковой. Те, кто пытаются установить не фольклорные истоки легенды о Рюрике, а занимаются его, так сказать, этнической составляющей, забывают поинтересоваться вполне реальной генеалогией первых древнерусских князей. Никого, скажем, не смущает, что предками князя Андрея Юрьевича Боголюбского, в лице которого, по словам Ключевского, «великоросс впервые выступает на историческую сцену», были половецкий хан, англосаксонский король, византийский император, шведский конунг, ещё несколько скандинавов — и, судя по всему, ни одного славянина?

Проблемы с восточнославянской составляющей «кровей» были у всех древнерусских князей. Уже первый вполне исторический киевский князь Игорь и его жена Ольга, судя по именам, были скандинавами. Их сын Святослав был женат на Малуше, имя которой совпадает с именем библейской царицы Савской — как оно даётся в древнерусских переводах Библии. Своего старшего сына Ярополка Святослав женил на монахине-гречанке. Младший же Святославич, Владимир, имел несколько жён: Рогнеду, отец которой, полоцкий князь Рогволод, «пришёл из заморья» (то есть был скандинавом), «чехиню» и «болгарыню», а также византийскую принцессу Анну. От первой жены у Владимира родились будущие князья: полоцкий Изяслав, тмутараканский Мстислав, а также новгородский и киевский Ярослав. Все они, соответственно, по материнской линии были скандинавами. От «чехини» был рождён будущий новгородский князь Вышеслав (судя по всему, самый старший из Владимировичей), а от «болгарыни» — Борис и Глеб, которые вскоре будут убиты своим сводным братом Святополком (сыном Ярополка Святославича и монахини-гречанки), женатым на дочери польского князя Болеслава Храброго. В результате усобицы, начавшейся сразу после смерти Владимира, единственным правителем на Руси остался Ярослав, женатый на шведской принцессе Ирине-Ингигерде, дочери шведского короля Олафа Шётконунга. Их старший сын, Изяслав, унаследовавший от отца новгородский и киевский престолы, женится на Гертруде, дочери польского князя Мешко II. Сменивший брата на киевском княжении Святослав Ярославич будет женат на дочери немецкого графа Леопольда фон Штаде, а младший Ярославич, Всеволод, также ставший киевским князем, — на дочери византийского императора Константина Мономаха. Потомки Всеволода закрепятся на киевском престоле. Владимир Мономах женится на Гите, дочери англосаксонского короля Гаральда II. Их сыновья также вступят в брак с иноплеменницами: Мстислав-Гаральд — с дочерью шведского короля Инга Стейнкельса Христиной, Ярополк — с осетинской княжной Оленой, а Юрий Долгорукий и Андрей — с дочерьми половецких ханов. Сыновья Изяслава Ярославича также свяжут свои судьбы с иноплеменницами: князь туровский Ярополк — с дочерью немецкого графа Оттона фон Орламюнде, князь киевский Святополк — сначала с половецкой хатунь, дочкой Тугорхана, а затем с представительницей византийской династии Комнинов Варварой. Сын Святополка Изяславича, волынский князь Ярослав, также будет женат дважды: первый раз на дочери венгерского короля Ласло, а второй — на дочери польского короля Владислава Германа. Святослав Ярославич женит своего сына Олега, князя черниговского, курского и северского, сначала на византийской аристократке Феофано Музалон, а затем на половецкой хатунь, дочери хана Осулука. Внуки же его возьмут в супруги дочерей польского князя Болеслава III (Всеволод, князь муромский) и половецкого хана Аепы (князь черниговский Святослав). От последнего брака родится главный герой «Слова о полку Игореве», который сам, будучи внуком и правнуком половецких ханов, сына своего, Владимира (князя галицкого), также выдаст за половчанку.

Среди жён-иноземок древнерусских князей мы найдём и дочь чешского оломоуцкого князя Оттона II Евфимию (жену новгородского князя Святополка Мстиславича), и дочь хорватского князя Белуша (жену дорогобужского князя Владимира Мстиславича), и немецкую принцессу, и грузинскую царевну Русудан (жёны великого князя Киевского Изяслава Мстиславича), и дочь польского великого князя Болеслава III Агнешку (жену великого князя Киевского Мстислава Изяславича), и дочь литовского князя Довспрунка (жену великого князя Киевского Даниила Романовича), и дочь польского князя Казимира III (жену великого князя Киевского Всеволода Чермного), и дочерей половецких ханов Белгука (жену великого князя Киевского Рюрика Ростиславича), Тоглыя (жену новгородского князя Мстислава Давыдовича), Котяна (жену князя Мстислава Удатного) и Юрия Кончаковича (жену Ярослава Всеволодовича), и осетинскую княжну Марию (жену князя Всеволода Большое Гнездо), и грузинскую царицу Тамар (жену сына Андрея Боголюбского Юрия). Этот перечень можно продолжать и продолжать…

И из этого не делается никаких далеко идущих «политических» выводов. А зря. Учёт семейно-брачных связей древнерусских князей проясняет многие вопросы, связанные, скажем, с участием иностранных отрядов в борьбе «Рюриковичей» за престолы на севере и на юге русских земель. Окажется, что отношения Руси с соседями и на Западе, и на Востоке (в частности, со Степью) — это не только противостояние и постоянная борьба с внешней агрессией, но и решение внутрисемейных вопросов.

А вот попытки восстановления «генеалогической химии» мифического Рюрика, а тем более его точной биографии, — дело совершенно бесперспективное и, собственно, к исторической науке отношения не имеющее.