Двадцать четвертого февраля 2022 года, предваряя переговоры с президентом России Владимиром Путиным, к могиле Неизвестного солдата в Москве возложил венок высокий зарубежный гость. Им был премьер-министр Пакистана Имран Хан. Глава этого амбициозного азиатского государства посетил Москву впервые с 1998 года и оказался первым иностранным лидером, с кем говорил Путин в новой исторической реальности — в первые часы проведения специальной военной операции России на Украине.
Имран Хан был неординарной политической фигурой. В чем-то даже похожей на Дональда Трампа — столь же яркий, харизматичный и неконвенциональный с точки зрения элиты. Однако ему, в отличие от 45-го президента США, добраться до окончания своего первого срока так и не удалось.
В ночь с 9 на 10 апреля Национальная ассамблея Пакистана вынесла премьер-министру вотум недоверия. За это решение проголосовали 174 депутата при необходимых 172. А уже на следующий день был избран новый премьер страны Шахбаз Шариф, младший брат экс-премьера Наваза Шарифа и лидер партии Пакистанская мусульманская лига.
Так в одной из ключевых стран Южной Азии от власти был отстранен премьер-министр, который попытался, хоть и неказисто, перезапустить внутренний и внешнеполитический курс страны, сделав ставку на отдаление от Вашингтона и еще большее сближение с Пекином и Москвой. А вместо него правительство вновь возглавил человек из старого клана — с традиционной проамериканской направленностью и пакистанским политическим прошлым.
Тем не менее пакистанская партия далека до эндшпиля. Пакистан вновь становится полем большой схватки. Интересы слишком многих глобальных и региональных игроков сошлись на этом перекрестке, который стремительно превращается в один из ключевых узлов многополярности. России, обладающей серьезным внешнеполитическим и дипломатическим ресурсом, по силам сыграть в этом процессе важную роль. Приз того стоит — диверсификация направлений внешнеэкономических связей и освоение альтернативного перекрытым западным логистического коридора на Юг и Восток.
«Несвоевременный» визит
Двадцать четвертого февраля Владимир Путин и Имран Хан провели трехчасовые переговоры, по итогам которых сказали много позитивных слов о российско-пакистанских отношениях, которые с приходом к власти премьер-министра действительно приобрели новую динамику. При этом Хан ничего не сказал по поводу украинского кризиса, за что дома его поджидал грандиозный скандал, к которому, по всей видимости, приложили руку и внешние силы. Масла в огонь подлила и позиция воздержавшегося при знаковом голосовании в ООН 2 марта проекта американо-украинской резолюции, осуждающей действия Москвы на Украине.
В знак протеста против столь «несвоевременного» визита в Москву из правящей коалиции неожиданно вышло Движение Муттахида Кауми. А оппозиция, понимая, что для отстранения премьер-министра необходимые 172 голоса у нее теперь в кармане (и даже с запасом), запустила процедуру вынесения вотума недоверия.
Но Имран Хан не думал сдаваться. Под разными предлогами ему удалось сорвать два парламентских заседания. А на третий раз вице-спикер Касим Хан Сури и вовсе сумел найти предлог для роспуска парламента и правительства и проведения досрочных выборов. Третьего апреля, отменив очередное голосование по вотуму недоверия, он, с подачи премьер-министра, объяснил свое решение тем, что задуманная процедура — инспирированная атака внешних сил, в частности США. А значит, в силу вступает пятая статья Конституции, которая требует от каждого гражданина верности государству.
Однако уже 8 апреля Верховный суд признал неконституционным роспуск парламента и не поддержал решение об отмене голосования по вотуму недоверия. На 9 апреля было назначено еще одно, четвертое заседание по этому вопросу, которое и принесло оппозиции желаемый результат.
С этого момент судьба Имрана Хана была решена, даже несмотря на то, что на следующий день на улицы Пакистана стихийно вышли десятки тысяч его сторонников. И дело не только в том, что подобные всплески народного негодования — норма для Пакистана.
За премьер-министра не вступился важнейший внутриполитический актор республики — армия, разочарованная внешнеполитическими провалами премьера. А сама процедура была проведена юридически корректно, что поспешили подтвердить и в Москве. Двенадцатого апреля Владимир Путин поздравил Шахбаза Шарифа с избранием.
Южноазиатская Киргизия
Пакистан чем-то похож на постсоветскую Киргизию, хотя, в отличие от последней, обладает несравненно более серьезным региональным весом, мощной армией и даже ядерным оружием с ракетными средствами его доставки. Объединяет их не только своеобразность демократических институтов, опосредованных местными обычаями, и отсутствие «гражданской идентичности», но и серьезная зависимость от крупных региональных акторов. И все это, как и в Киргизии, только стимулирует постоянную внутреннюю нестабильность.
Исламская республика возникла в 1947 году в процессе раздела Британской Индии и формировалась из преимущественно мусульманского населения. Однако по итогам войны с Индией в 1971 году от страны откололась Восточная Бенгалия, которая превратилась в независимое государство Бангладеш. Другой родовой травмой Пакистана является многолетний территориальный спор с Индией за Кашмир (область на северо-западе полуострова Индостан).
Начиная с 1947 года этот тлеющий конфликт стал фактором постоянного напряжения между Исламабадом и Дели и мотивировал обе страны обзавестись ядерным оружием. Индия взорвала свои первые испытательные атомные бомбы в 1974 году, Пакистан — в 1998-м. И если верить открытым источникам, к настоящему моменту по количеству зарядов (порядка 120) соседи-антагонисты поддерживают примерный паритет.
При этом внутриполитически Пакистан давно уже мечется между тягой к светскости в духе Ататюрка, на что работает, к примеру, правовое наследие, оставленное республике от Британской Индии, и уклоном к самым радикальным версиям ислама, который во многом обеспечил идентичность этой страны и вообще ее существование. Это создает напряжение внутри общества, которое периодически приводит к срыву в религиозный экстремизм и терроризм.
Постоянно балансирует республика и между сильной армией, которая с самого начала постколониальной истории играла огромную, а иногда и ведущую роль в государстве, и политическими силами, которые стремятся придать стране, условно, более «гражданский» облик. Но и здесь республика сталкивается с воспроизводством архаичной клановой структуры, которая блокирует ее развитие. В Пакистане так и не изжиты этнические предрассудки, на почве которых нередки вспышки насилия и хронически сбоит процесс управления.
С конца 1960-х годов в политической жизни Пакистана воцарилась партийная дуополия. Когда военные принимают решение временно уйти в тень, власть поочередно контролируют два клана — Шарифы (Пакистанская мусульманская лига) и Бхутто (Пакистанская народная партия). Они представляют две крупнейшие провинции в республике — Пенджаб и Синд и два крупных этноса — пенджабцы и синдхи.
Ясно, что подобная конструкция идеально воспроизводит турбулентность. Неслучайно с момента коллапса Британской Индии ни один «гражданский» премьер-министр в Пакистане не сумел продержаться до конца пятилетней каденции. Он либо уходил добровольно, либо его смещали путем военного переворота.
При этом внутриполитической слабостью республики сполна пользуются могущественные внешние игроки, которые обменивают свои дотации на различного рода экономические и политические преференции. Тем более что географическое положение Пакистана играет огромную стратегическую роль в регионе — роль своеобразного перекрестка между Центральной и Южной Азией.
Мало того, что страна буквально зажата между Индией и Афганистаном, постоянно продуцирующим региональную нестабильность. В последние годы Пакистан был вынужден все активнее лавировать между Пекином, без которого невозможно экономическое развитие страны, и Вашингтоном. Последний еще во времена холодной войны стал одним из ключевых провайдеров безопасности республики.
Не менее важную роль играют и монархии Персидского залива, которые покупают пакистанские вооружения, принимают пакистанских рабочих мигрантов и поддерживают Исламабад энергетическими и финансовыми ресурсами. Отсюда понятно, почему, оказавшись в плену своих внутренних проблем, Пакистан обладает лишь ограниченной субъектностью. Собственно, разбить привычный двухпартийный консенсус Имрану Хану удалось именно на волне популистских обещаний быстро и решительно с этими проблемами справиться.
Звезда крикета в Исламабаде
«В следующий раз, когда вы приедете в Пакистан, я буду премьер-министром!» — не уставал говорить своим друзьям Имран Хан после того, как в 1996 году основал партию «Техрик-е-Инсаф» (Движение за справедливость). Но чтобы сдержать свое обещание, ему потребовалось 22 года упорной работы и несколько благоприятных факторов накануне решающей электоральной гонки.
Во-первых, в самом пакистанском обществе к середине 2010-х годов накопилась явная усталость от постоянных клановых рокировок во власти, смена которых оборачивалась лишь очередным коррупционным скандалом. На этом фоне фигура Имрана Хана выглядела по-настоящему свежо.
Известный на всю страну игрок в крикет — самый распространенный вид спорта в Индии и Пакистане, оставленный им в наследство от Британской империи, — который, будучи капитаном, привел национальную команду к победе в мировом первенстве в 1982 году.
Человек, который хорошо знал как тяготы жизни «простого пакистанца», так и блеск «западного истеблишмента»: Хан закончил Кебл-колледж Оксфорда, а после окончания спортивной карьеры успел пожить на Западе. А еще филантроп, и к тому же пуштун, то есть представитель третьего самого распространенного этноса в стране. Во всех смыслах Хан находился за периметром партийной дуополии.
Во-вторых, к моменту выборов скверно шли дела у его политических конкурентов. В 2016 году в панамском досье были обнаружены данные счетов премьер-министра Наваза Шарифа (к слову, его младший брат как раз и будет назначен премьером после недавнего отстранения Имрана Хана). Разразился коррупционный скандал, который завершился тем, что Верховный суд приговорил его и некоторых родственников к тюремному заключению.
В итоге партии «Техрик-е-Инсаф» удалось переманить на свою сторону нескольких политиков-перебежчиков, а ее лидеру — заручиться поддержкой военных, которые сочли его перспективным и более управляемым кандидатом. Выдвинув совершенно популистскую программу, которая отлично сочеталась с его образом человека «вне кланов», Имран Хан в 2018 году наконец стал премьер-министром.
Пообещав гражданам, что построит в Пакистане исламистское государство всеобщего благосостояния, новый глава правительства тут же приступил к действиям. Своим приоритетом он назвал борьбу с коррупцией и американским влиянием в стране, что хорошо играло с массовыми настроениями — антиамериканскими и антиэлитными.
Однако в вопросе борьбы с коррупцией новый премьер-министр тут же столкнулся с огромным сопротивлением пакистанского истеблишмента, а вооружившись антиамериканской риторикой, стал разочаровывать военных. По сути, весь его оставшийся срок прошел под знаком беспомощной жесткой экономии, дальнейшего пикирования уровня жизни и целым рядом внешнеполитических промахов. Всем этим в итоге и сумела воспользоваться оппозиция, чтобы обрушить политическую карьеру экс-звезды крикета.
По размеру экономики Пакистан — это игрок, образно говоря, второй лиги: с объемом ВВП по ППС порядка 1,1 трлн долларов он располагается в районе 23‒25-го места в мире, немного уступая Ирану. Однако по уровню жизни ситуация выглядит куда более плачевно, это третья, если не четвертая лига.
Пакистан не просто очень бедная страна: душевой ВВП по паритету покупательной силы в доковидном 2019 году составил лишь 5200 долларов, в два с половиной раза уступая иранскому и почти вшестеро — турецкому, и почти в точности соответствовал уровню Киргизии, о внутриполитическом сходстве Пакистана с которой мы уже упоминали выше. Он немного опережает в Южной Азии Мьянму (хотя и вдвое опережает вечно воюющий, раздираемый внутренними распрями Афганистан, см. график 1).
Хуже то, что уровень жизни в Пакистане растет крайне медленно, не в пример соседям. В 2010 году по размеру душевого дохода Пакистан опередила Индия (сейчас средний индиец уже на треть богаче пакистанца), а в прошлом году уже и Бангладеш, хотя десять лет назад восточная часть бывшей британской Индии была беднее западной ее части в полтора раза.
Хозяйство Пакистана не соответствует потребностям гигантского населения страны, которое продолжает быстро увеличиваться. Сегодня 220 миллионов пакистанцев образуют пятое по численности населения государство в мире и второе после Индонезии — в мусульманском мире.
За последние тридцать лет население Пакистана удвоилось, заметно помолодев (средний возраст пакистанцев — 23 года), а за следующие тридцать лет, к середине века, если верить демографическим прогнозам ООН, вырастет еще в полтора раза, до 338 млн человек, опередив Индонезию, но пропустив вперед Нигерию (см. график 2).
«Нужно понимать, что с 1970-х годов экономика Пакистана является дотационной. Соответственно, страна испытывает колоссальное влияние внешних сил», — констатирует Наталья Замараева, старший научный сотрудник Центра изучения стран Ближнего и Среднего Востока Института востоковедения РАН.
Несамостоятельный, недоиндустриализированный характер экономики страны ярче всего характеризует состояние внешней торговли Пакистана. Ее структура осталась колониальной: страна вывозит текстиль, одежду, хлопок и рис, ввозит энергоресурсы, металлы, химические продукты, металлы, машины и оборудование (см. график 3).
Причем сальдо внешней торговли хронически и сильно отрицательное. На фоне стагнации экспорта регулировать отрицательный разрыв в обмене с остальным миром можно лишь одним способом — урезая импорт, что и попытался сделать Хан, придя к власти. Однако отрицательное сальдо торгового баланса удалось поджать лишь до 9% ВВП с запредельных 12% в 2017 году (см. график 4). Этого было явно недостаточно, чтобы остановить девальвацию пакистанской рупии. За время премьерства Хана национальная валюта потеряла треть своей стоимости по отношению к доллару США.
Крупнейшим торговым партнером Пакистана сегодня является Китай (21% товарооборота), еще 18% приходится в сумме на США и ОАЭ. Весьма значимы также импортные поставки углеводородного и другого сырья из Катара, Саудовской Аравии и Индонезии, машин и оборудования, химической продукции из Великобритании, Германии и Японии (см. график 5).
Не отвечает потребностям густонаселенной страны ее энергетический сектор. Дефицит генерирующих мощностей оценивался в 7 ГВт, и это несмотря на внушительный, более чем полуторакратный рост генерации в 2013‒2018 годах (до 34,3 ГВт). Пакистанцы, включая жителей крупнейших городов, привыкли к многочасовым плановым отключениям электричества. Случаются и общенациональные блэкауты, как в январе 2021 года.
Экономика Пакистана просто не в состоянии создать достаточное количество рабочих мест для быстро растущей армии труда. Миллионы пакистанцев трудятся за границей, не брезгуя непрестижной работой в богатых монархиях Залива. По размеру только официальных денежных переводов частных лиц из-за рубежа Пакистан с 26,1 млрд долларов (данные Мирового банка за 2020 год) занимает шестое место в мире (см. график 6), хотя по отношению к ВВП (порядка 10%) он далек от лидеров. Например, в Ливане частные переводы бизнес-диаспоры и трудовых мигрантов формируют треть ВВП, в той же Киргизии — 29%, в Таджикистане — 27%.
В долгосрочной перспективе экономическая динамика Пакистана затухает. Если в 1980-е годы экономика страны росла быстрее соседей по Южной Азии — среднегодовой прирост реального ВВП составлял тогда внушительные 6,3% против 5,5% в Индии, 3,5% в Бангладеш и 4,2% в Шри Ланке, то в следующие три десятилетия нарастало отставание в темпах роста. В 2010‒2019 годах темп роста пакистанского ВВП замедлился до 3,9%, тогда как индийского, бангладешского и ланкийского, напротив, вырос до 7,0, 6,8 и 5,2% соответственно (см. график 7).
Наиболее неприятной для пакистанцев экономической проблемой последних лет стала инфляция, которая начиная с 2016 года практически неуклонно растет, заметно опережая динамику цен у соседей по Южной Азии (см. график 8) и выйдя к настоящему времени уже в область двузначных значений (13% в январе 2022-го).
Обоюдный меч обещаний
Все эти структурные проблемы в пакистанской экономике Имрану Хану так и не удалось исправить. А щедрые предвыборные обещания чем дальше, тем сильнее стали бить по его рейтингам.
«Популизм Имрана Хана основывался прежде всего на критике. Он взывал к обществу, обвиняя соперников в коррупции, кумовстве, семейственности — и добился желанного всплеска негодования. При этом его экономическая программа была довольно размыта, не содержала необходимой конкретики: это был призыв голосовать за все хорошее против всего плохого», — полагает Алексей Куприянов, руководитель группы Южной Азии и региона Индийского океана ИМЭМО РАН.
Пытаясь мобилизовать ресурсы для роста, премьер-министр в 2018 году согласовал предоставление его стране шести миллиардов долларов от Саудовской Аравии (половину этой суммы составлял несвязанный кредит, другая половина должна была быть потрачена на покупку саудовской нефти). А в 2019 году добился согласования с МВФ очередной кредитной программы на общую сумму шесть миллиардов долларов, очередной транш которой в размере одного миллиарда долларов был получен Пакистаном в нынешнем феврале.
Сегодня Пакистан — четвертый крупнейший заемщик фонда после Аргентины, Египта и Украины (см. график 9). Между тем условия предоставления кредитных средств МВФ содержали среди прочего отмену субсидий в энергетическом секторе, что еще больше подстегнуло инфляцию. Совокупный государственный долг Пакистана по итогам 2020 года достиг 88% ВВП против 72% в момент прихода Хана к власти и 61% ВВП в начале прошлого десятилетия.
По оценкам пакистанского минфина, средства на обслуживание долга приближаются к 30% федерального бюджета страны — долговая удавка на государственных финансах стягивается все сильнее, не обещая ничего хорошего. Чем это грозит, продемонстрировала на прошлой неделе Шри-Ланка, объявившая дефолт по госдолгу. У ланкийцев долговые индикаторы были еще хуже: совокупный госдолг составлял 104% ВВП, а расходы на его обслуживание достигали 34% бюджета.
В итоге уже через два года после прихода к власти у Имрана Хана начались явные внутриполитические проблемы, которые только усугубились с началом пандемии. С одной стороны, на пикирующих экономических показателях стала активно играть оппозиция — та самая клановая гвардия, обладающая огромным внутриполитическими ресурсами. К концу 2020 года Пакистанская народная партия и Пакистанская мусульманская лига организовали несколько крупных протестов с требованиями немедленной отставки Хана и пересмотра легитимности выборов.
С другой стороны, жесткая антиамериканская риторика премьер-министра (вспомним хотя бы то, как он наотрез отказался размещать американские военные базы на территории страны) вместе с охлаждением отношений с Саудовской Аравией привели к недовольству среди военных. «По сути, из трех важнейших внешнеполитических партнеров Исламабада Имран Хан и его министры умудрились поругаться с двумя, что не могло не вызвать негодования среди пакистанских военных элит», — замечает Алексей Куприянов.
Нужна была только явная «красная линия», перейдя которую с премьер-министром республики можно было наконец расправиться. И визит Имрана Хана в Москву, раздутый оппозицией и стоящими за ними внешнеполитическими игроками, стал для этого отличным поводом.
Неподъемный коридор
Тем не менее едва ли вернувшаяся к власти оппозиция во главе с Навазом Шарифом сможет откатить Пакистан назад — ко времени до прихода к власти Имрана Хана. Если раньше Исламабаду удавалось сидеть сразу на нескольких стулья, то теперь, в условиях закручивающейся спирали многополярности, делать это будет все сложнее. Обострение между региональными игроками, а также по линии Вашингтон — Пекин, будет только усиливаться, а ставки и издержки для самого Пакистана — только расти.
Было бы неверным, к примеру, умолчать, что долговая кабала Пакистана, как и Шри Ланки, — неприятный побочный эффект активной вовлеченности этих стран в глобальный мегапроект Китая «Один пояс — один путь», анонсированный председателем КНР Си Цзиньпином в 2013 году, а с 2016-го реализующийся под названием «Инициатива Пояса и Пути» (ИПП). Рассекающие, подобно щупальцам спрута, всю Евразию направления-маршруты ИПП представляют собой комбинацию шести секторов-коридоров.
Первый — самый протяженный Новый евразийский сухопутный мост от восточного побережья Китая до портов Западной Европы. Второй — его несколько более короткий дублер, коридор Китай — Монголия — Россия, частично задействующий Транссиб и выходящий в российские порты на Балтике. Третий — ответвление от первого, коридор Китай — Центральная Азия — Западная Азия. И три «щупальца» покороче: Бангладеш — Китай — Индия — Мьянма, Китай — Индокитай и, наконец, ворота в Южную Азию, самый короткий выход Западного Китая к Индийскому океану — коридор Китай — Пакистан.
В 2015 году Пекин и Исламабад подписали пакет более чем из 50 соглашений о транспортных, инфраструктурных и энергетических проектах, объединенных общей шапкой «Китайско-пакистанский экономический коридор» (КПЭК) на общую сумму 46 млрд долларов (впоследствии она выросла до 62 млрд долларов) и горизонтом реализации до 2030 года.
Логистической предтечей КПЭК стало Каракорумское шоссе протяженностью 1300 километров от Исламабада до крупного центра китайского Синьцзяна, города Кашгар, пересекающее высокогорную систему Каракорум через перевал Хунджераб (4693 метра над уровнем моря), которое строилось двадцать лет, с 1966-го по 1986-й, но до сих пор непригодное к круглогодичной эксплуатации.
А главным бриллиантом коридора должен стать порт Гвадар на берегу Аравийского моря. На одноименную рыбацкую деревушку неподалеку от иранской границы Китай положил глаз еще двадцать лет назад, задолго до оформления своих экспансионистских замыслов в красивые обертки «поясов, путей и коридоров». Глубоководный гринфилд должен был стать входной точкой для транспортировки ближневосточных углеводородов в Китай, минуя длинный морской маршрут вокруг Южной Азии с разнообразными уязвимыми для блокировки местами вроде Малаккского пролива.
Китай также взялся строить прибрежное шоссе от Гвадара до Карачи, а также инфраструктурно обустраивать локацию нового порта, находящегося, в отличие от Карачи, вне зоны оперативного доступа индийских ВМС. В 2015 году правительство Пакистана объявило о предоставлении в аренду участка в 152 гектара в порту Гвадар китайской компании China Overseas Ports Holding сроком на 43 года. На этой территории предполагается построить международный аэропорт, электростанцию и завод по опреснению воды.
Китайская инициатива сильно напрягла соседей Пакистана — Иран, ОАЭ и в особенности Индию, которая вошла в резкую конфронтацию с китайской Инициативой Пояса и Пути и гвадарским проектом в частности. Используя озабоченность Ирана появлением серьезной морской логистической альтернативы своему важному региональному порту Бендер Аббас, Индия договорилась с Ираном о передаче ей в полное распоряжение небольшого порта Чабахар в 165 километрах от Гвадара и принялась активно развивать его. Первая партия индийской пшеницы была поставлена в Афганистан через Чабахар осенью 2017 года. В свою очередь, Катар, основной поставщик сжиженного природного газа в Пакистан, сделал ставку на развитие Гвадара, объявив о своей готовности оплатить 15% общей сметы КПЭК.
И все же за двадцать лет с момента старта проекта Гвадар он пока далек от воплощения связанных с ним амбициозных замыслов. Действует всего три причала, дноуглубительные работы пока застряли на стадии, не позволяющей принимать суда дедвейтом выше 50 тыс. тонн (для сравнения: супертанкеры, перевозящие нефть из Залива в Китай, имеют водоизмещение 320 тыс. тонн), а грузооборот в 2018 году (более свежие данные нам недоступны) составил скромные 30 млн тонн — более чем на порядок меньше целевых значений.
Лежащий на поверхности фактор, осложняющий реализацию проекта обустройства суперпорта, — сопротивление местного сообщества. Белуджи, коренные жители одноименной провинции, где строится порт, являются его ярыми противниками, считая что он нарушит традиционный образ жизни и вызовет наплыв чужаков.
Регулярны стычки местных жителей с китайскими строителями, которые не раз доходили до человеческих жертв. Существует растущая оппозиция проекту Гвадар, равно как и всему семейству проектов КПЭК и в кругах высшей политической элиты Пакистана. Они считают, что на смену британской империи идет китайская империя, которая так же не слишком озабочена развитием страны.
В целом, несмотря на освоение 19 млрд долларов в ходе первого этапа КПЭК, пуск единой транспортно-логистической системы коридора пока так и не состоялся. С серьезным отставанием идет и реализация энергетических проектов КПЭК. В 2019 году Имран Хан был вынужден передать управление вторым этапом реализации проектов КПЭК генералитету.
Между тем финансовые обязательства Пакистана перед Китаем по проекту КПЭК все время увеличиваются. К моменту прихода к власти Имрана Хана в августе 2018 года они превысили шесть миллиардов долларов, а в ответ на официальные претензии пакистанской стороны Китай высказался в том духе, что пакистанские компании заключали договоры не с китайским государством, а с частными инвесторами, вот с ними и разбирайтесь.
Надо сказать, что в рамках ИПП сложилась довольно жесткая модель взаимодействия Китая со странами-партнерами. Инфраструктурные проекты осуществляются преимущественно китайскими компаниями на основе китайского оборудования, технологий и квалифицированных кадров из КНР. Финансирование предоставляется китайскими финансовыми институтами. Локализация производства оборудования или трансфер передовых технологий в ходе реализации проектов на территории стран-партнеров практически не осуществляются (подробнее мы разбирали эту тему в материале «Под маской благодетеля», см. № 7 за 2019 год).
В итоге, не добившись финансовых уступок или новых кредитов от Китая, еще при Имране Хане была предпринята попытка диверсифицировать партнеров и заручиться, как мы сообщили выше, финансовой поддержкой саудовцев и МВФ. А вдобавок к этому бывший премьер решил активизироваться на российском треке, отказаться от которого новому правительству будет теперь очень трудно.
Русский след за Гиндукушем
Всего через полгода после подписания документов о реализации КПЭК, осенью 2015-го, Пакистан заключил соглашение с Россией о реализации крупнейшего за последние сорок лет двусторонних отношений проекта — строительства газопровода Север — Юг протяженностью 1100 километров от Карачи и Гвадара на юге до Лахора на севере страны.
Его мощность должна была составить 12,4 млрд кубометров, стоимость реализации — 2,5 млрд долларов. В качестве источников газа для наполнения трубы рассматривались как регазификационные терминалы на юге страны, так и стыковка с перспективным газопроводом Туркмения — Афганистан — Пакистан — Индия (ТАПИ). Планировалось, что проект реализует госкорпорация «Ростех». Предполагалось, что она возьмет на себя 85% затрат и станет управлять газопроводом, получая доходы от прокачки в течение двадцати пяти лет.
Каким образом России удалось застолбить себе место в важнейшем инфраструктурном проекте Пакистана «под боком» у Китая, «выгородив» его из линейки проектов КПЭК? Ответить на этот вопрос очень трудно. Возможно, речь шла (и идет) о более широком спектре договоренностей в треугольнике Россия — Китай — Пакистан, в частности о развитии сотрудничества в сфере военной авиации.
Еще с конца 1990-х Пакистан успешно ведет кооперационные проекты по локализации производства китайских истребителей J-10C и JF-17, причем обе машины комплектуются двигателями российского производства. После 2014 года военно-техническое сотрудничество России с Пакистаном заметно активизировалось: последний приступил к закупкам наших боевых вертолетов, в СМИ просачивалась информация об интересе Пакистана к приобретению российских истребителей Су-35 поколения 4++.
В дальнейшем газопроводный проект подвергся корректировке: помимо переименования в «Пакистанский поток» мощность трубы увеличена до 16 млрд кубов, но доля российской стороны уменьшена до 26%, а сейчас уже и не идет речь об управлении построенной магистралью. Тем не менее за Россией остается решение вопросов проектирования, инжиниринга, поставок и строительных работ.
Из России предполагается поставить трубы и оборудование (компрессорные станции и т. д.), так что львиная доля затрат на строительство будет получена отечественными компаниями. Список российских участников проекта изменился: вместо подпавшего под блокирующие санкции США «Ростеха» теперь это будет компания, которую учредят ФГУП «Центр эксплуатационных услуг» Минэнерго России, Евразийский трубопроводный консорциум и Трубная металлургическая компания.
В настоящее время Пакистан не импортирует российский газ. Однако наша страна в лице Gazprom Marketing & Trading начала поставки газа в соседнюю Индию (закупленные у «Ямал СПГ» 2,5 млн тонн СПГ в год по двадцатилетнему контракту), так что чисто технически возможен выход нашего газа и на пакистанский рынок.
Но даже в отсутствие прямых поставок сооружение газопровода позволит значительно нарастить поставки в Пакистан катарского СПГ (а общая потребность в импорте газа вырастет в стране к 2030 году до 40 млрд кубометров), что снимет эти объемы с других региональных рынков, где катарский СПГ конкурирует с российским.
Именно поэтому, уверена Наталья Замараева из ИВРАН, сбоев в реализации проекта «Пакистанский поток» при новом руководстве страны не будет: «Проект в процессе работы. Его никто не отменял, потому что он является составной частью экономического развития Республики Пакистан, какое бы правительство, какой бы лидер политической партии ни был у руля. Причем этот проект является косвенной составной частью китайско-пакистанского экономического коридора».
Впрочем, не все эксперты столь оптимистичны. «Во-первых, новое проамериканское правительство Пакистана, если усидит, может отменить проект по запросу Вашингтона. Во-вторых, Пакистан, не будучи богатой страной, может просто не найти в ближайшие годы денег для закупок дорожающего СПГ», — полагает, например, Станислав Митрахович, ведущий эксперт Фонда национальной энергетической безопасности и Финансового университета при правительстве РФ.
Обсуждает Россия с пакистанской стороной и другие перспективные проекты. В частности, речь идет о строительстве трансазиатской меридиональной железной дороги ПАКАФУЗ (Пакистан — Афганистан — Узбекистан), что позволило бы проложить чрезвычайно привлекательный логистический маршрут для внешней торговли стран Центральной Азии и России.
Идут консультации о модернизации и расширении построенного СССР в 1985 году металлургического завода в Карачи (он постепенно приходил в упадок и остановлен в 2015 году), что позволило бы наконец решить полувековую проблему зависимости страны от импортных поставок стальной продукции.
В 2019 году «Росатом» и Комиссия по вопросам атомной энергии Пакистана заключили Меморандум о взаимопонимании по сотрудничеству в области неэнергетического применения ядерных технологий в мирных целях. Пакистанский рынок сооружения АЭС давно и плотно поделен без нас, в последнее десятилетие здесь безраздельно хозяйничают китайцы.
Реализация всех перечисленных проектов позволит резко нарастить и объем двусторонней торговли России и Пакистана, который находится сегодня на микроскопическом уровне (697 млн долларов в 2020 году). Даже с подсанкционным Ираном мы торгуем на 3,3 млрд долларов, а товарооборот РФ с Индией достигает 12 млрд долларов.
Вовлечение, но не втягивание
В целом в экономической области на Ближнем Востоке и в Южной Азии сегодня вырисовывается противостояние между двумя неформальными объединениями стран или блоками.
С одной стороны, это Индия, ОАЭ и частично смыкающийся в экономических интересах с Индией Иран. А с другой — связка Китая с Пакистаном и частично поддерживающим Пакистан Катаром. Причем первый «блок» неформально поддерживают США, а ко второму блоку тяготеет Россия, плюсом которой являются налаженные дипломатические, политические и экономические связи с Индией и Ираном.
А вот в геополитической области ситуация более сложная. «Нужно понимать, что Пакистан — это плацдарм, который занимал и занимает важное стратегическое положение в регионе. И не только для США, но и для Китая, с его геоэкономическими проектами, и России», — замечает Владимир Сотников, востоковед, кандидат исторических наук.
По словам эксперта, для Вашингтона Пакистан представляет собой один из ключевых рычагов влияния на Афганистан, Китай и Индию. Американцы, очевидно, не желают мириться с тем, что потеряли Афганистан, — режим талибов для них неприемлем. Поэтому наличие проамериканского правительства в республике, как и возвращение на ее территорию военных баз, — один стратегических приоритетов Белого дома.
Тем более что в новой геополитической конфигурации Пакистан может стать важным элементом в процессе оттягивания российских сил на южноазиатском и центральноазиатском направлении. Здесь мы можем увидеть реинкарнацию идей Генри Киссинджера с его концепцией окружения СССР, но только направленную уже на постсоветскую Россию. Однако добиться этого Вашингтону будет все труднее.
Алексей Куприянов из ИМЭМО, например, отмечает, что американцы оказались теперь в еще более сложном положении, поскольку им нужно поддерживать хорошие отношения одновременно и с Индией, и с Пакистаном, чтобы сдерживать КНР и одновременно контролировать процессы, происходящие в Афганистане. «При этом урегулировать давний индийско-пакистанский спор США, чтобы действовать свободнее, не могут — это за пределами их возможностей», — уверен эксперт.
В свою очередь, для Москвы позитивные отношения с Пакистаном нужны для того, чтобы не допустить создания антироссийского плацдарма на южном направлении в условиях, когда подобный плацдарм уже существует на направлении западном. «Для России Исламабад очень важный военно-политический игрок в Южной и Центральной Азии, без которого безопасность этого региона может еще больше деградировать», — напоминает Владимир Сотников.
Однако у России, в отличие от США, есть одно явное преимущество: наличие нормальных дипломатических отношений со всеми странами региона — с Пакистаном, Индией, Китаем, монархиями Залива и Ираном. Но чтобы использовать этот уникальный ресурс в свою пользу, Москве потребуется тончайшая дипломатическая работа — в духе вовлечения, но не втягивания.
Ведь чем интенсивнее Россия будет сближаться в отношениях с традиционными региональными соперниками и антагонистами, тем требовательнее они к ней будут относиться. А значит, тем выше будет риск срыва с тонкого южноазиатского каната, на котором мы пока успешно балансируем.
0
120.00
