ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Ноя. 2, 2023

В начале 90-х знание редкого иностранного языка, тем более связанного со страной, у которой и с СССР, и с Россией были тесные экономические отношения, — гарантия безбедного существования. И вроде бы мне не о чем было волноваться, но как-то, открыв утром «Спорт-экспресс», я прочитал, что начинает вещание первый в России спортивный телеканал «НТВ-Плюс». А поскольку я с детства любил футбол, играл в него до 18 лет, пока травму не получил, меня эта новость очень заинтересовала. Хотя журналистика, телевидение — все это был совершенно недосягаемый в моем представлении мир. Я подумал: а где они будут брать специалистов? Их же в природе не существует. Данные у меня неплохие. Высшее образование есть, два иностранных языка я знаю, и все-таки филфак близок к журфаку. Нашел номер факса спортивной редакции НТВ — его указывали в титрах программы «Футбольный клуб». Думаю, дай-ка я напишу типа «на деревню дедушке», за попытку никто не осудит. И самое удивительное, что Дима Федоров, будущий мой многолетний коллега (Дмитрий Федоров — журналист, телекомментатор, продюсер. Автор и корреспондент программы «Футбольный клуб» на НТВ. В настоящее время — ведущий телеканала «Матч ТВ» и хоккейный тренер. — Прим. ред.), позвонил в тот же вечер. Он прочитал мое резюме, где я честно написал все как есть: что мне

25 лет, что у меня четырехлетний опыт работы в иностранных компаниях. Дима сказал, что все это очень круто, им такие люди нужны, но не скрывал своего удивления, мол, зачем вам это, с вашим опытом работы. «Вы, конечно, приходите, но мы вам не можем гарантировать ни достойную зарплату, ничего вообще». Но для меня попасть в этот мир было мечтой. Вот так все и произошло: я пришел и остался.

— Давайте вернемся чуть назад, к вашему спортивному детству.

— Спортом я занимался с ранних лет, потому что папа у меня настоящий футбольный болельщик. Тогда по телевизору футбол транслировали редко, и папа всегда его смотрел. Ну и я тоже краем глаза. А потом в школе, наверное в первом классе, у нас был чемпионат района по футболу. Поскольку я был проворный и подвижный, учитель физкультуры мне говорит: «Тоже пойдешь». Мне еще семи не было, когда меня взяли в команду, я сидел в запасе на каком-то матче. Играли в зале, 4 на 4. Меня выпустили, я случайно ударил по мячу, попал в ворота. До сих пор помню свой первый «великий» гол. Собственно, после этого стал играть во дворе, в школе, на продленке. За полгода прибавил немножко в мастерстве. После еще одного чемпионата ко мне подошел преподаватель спортивной школы, говорит: «У нас будет футбольная секция, поговори с родителями, у тебя хорошие данные, приходи». С тех пор я занимался футболом серьезно, насколько это возможно совмещать с учебой. В 16 лет поступил в университет и еще полтора года играл за филологический факультет, пока колено себе не порвал.

— А как так случилось, что у филфака была собственная футбольная команда? Там же в основном девушки учатся.

— Это отдельная история. Филфак действительно женский факультет. Шутка такая была: мужчина-филолог не мужчина, а женщина-филолог не филолог. Тридцать ребят и 190 девчонок было на курсе. Из тридцати парней более-менее спортивными были десять. И тут я вижу объявление: чемпионат МГУ по мини-футболу. Спрашиваю: «А мы вообще участвуем?» Мне отвечают: «Ты чего, филологи не играют в футбол». Я говорю: «Подождите, сейчас все будет». Заявились, по-моему, впервые за всю историю МГУ. Нас было пять с половиной человек, мы играли почти без замен, но играли круто. Собственно, играя за факультет, я себе колено испортил раз и навсегда, мучаюсь с ним до сих пор.

— Серьезная травма?

— Да, все, что только можно порвать в колене, я порвал. Это был 1989 год, меня отвезли к хирургу, сказали — надо резать. Тогда, естественно, никаких артроскопов еще не было, нужно было делать обычную операцию. Мы с родителями в полной панике: делать? не делать? И тут у них коллега на работе тоже повредил колено, и ему испортили ногу. Что-то не так сшили, и он остался хромым на всю жизнь. Это нас напугало, решили операцию не делать. Так я 15 лет ходил «без колена», даже играл в футбол, всякий раз ухудшая состояние сустава. Потом, уже когда я работал на ТВ, врач сборной России по футболу Зураб Орджоникидзе посмотрел на все это и говорит: «Ты что, с ума сошел?! Немедленно на операцию!» Сделал. Хожу вот. И даже бегаю.

— Родители у вас из академической среды?

— Да, но не только родители, еще бабушка, а мой прадед Глеб Ника­норович Черданцев, первый ректор Ташкентского университета, был выдающимся географом, картографом, экономистом.

— Филфак — это была инициатива родителей?

— Когда стоял выбор, чем заниматься, мне было совершенно понятно, что я скорее гуманитарий. Хотя вообще хорошо учился по всем предметам, по химии у нас в классе всего две пятерки было — у меня и у девочки одной, отличницы…

— То есть вы могли спокойно пойти по стопам отца-профессора и поступать на биофак МГУ?

— В том-то все и дело. Но биология мне была неинтересна. Папа с мамой очень сильно расстраивались. Особенно папа, настоящий ученый, теоретик, занимался сложными разделами биологии, и его, конечно, разочаровало, что я не проявил ни малейшего интереса к предмету, которому он посвятил всю жизнь. С другой стороны, у меня бабушка была профессором, заведующей кафедрой романских языков в МГИМО. Поэтому поступать я должен был, как она полагала, конечно же к ней под крыло. Я вообще очень много времени проводил с бабушкой, родители все время были заняты. Когда я родился, папе было 19, маме 22. Они были молоды и увлечены совершенно другими вещами. Не хочу сказать, что не уделяли мне внимания, но вспомните себя в студенческие годы... Папа был категорически против МГИМО. Дипломатическая карьера, костюмы, галстуки, государственная служба — все это было ему абсолютно чуждо, он говорил: «Нет-нет, только МГУ…» Хотя в МГИМО я все-таки попал. Спустя несколько лет после окончания филфака, уже работая в банке, я решил получить второе высшее образование и отучился два семестра в родном бабушкином вузе на факультете международной экономики.

— Напомните, как вы оказались в банке?

— Когда я учился на филфаке, было более или менее понятно, как моя жизнь сложилась бы дальше: аспирантура, работа, так или иначе связанная с иностранным языком. Но в 1991-м мир изменился, и вдруг стало понятно, что у нас в семье денег просто нет, они отсутствуют.

— Как и во многих других семьях...

— Ну да. Раньше на зарплату папы с мамой жить можно было, без каких-то изысков, но на хлеб хватало, иногда даже с колбасой. А тут вдруг выяснилось, что та зарплата, которую они получают в своих институтах, — это не деньги вообще. Я подумал, что кто-то должен в семье зарабатывать. И благодаря знанию языков довольно быстро устроился на работу переводчиком к американцу армянского происхождения, который продавал здесь компьютеры. Американец почти не говорил по-русски, но я запомнил одну его фразу, которую он применял ко всем деловым ситуациям: «Это несерьезнис». Потом я оказался в представительстве итальянского банка и параллельно занимался «бизнесом». Дальше могут последовать 250 историй о том, как я продавал слоновую кость, танки, противогазы, все на свете. Потому что в начале 90-х все всё продавали. Самое интересное, что я не заработал ни копейки. То есть буквально ни одного рубля. Есть люди, к которым деньги липнут, я не из их числа.

С возрастом я понял, что бизнес — адская работа, колоссальный труд, требующий определенного склада ума, таланта, характера и предприимчивости. Отличное русское слово «предприниматель» очень точно объясня­ет, в чем суть такой деятельности. Я вот, например, не предприниматель. Никогда бы не поставил все на кон, чтобы начать свое дело. Да и ставить было особенно нечего. Когда уже после банка я работал в транспортной компании в Италии, там деньги буквально лежали на полу, их можно было грести лопатой. Но для этого ты должен был ежедневно находиться в бешеном стрессе, непрерывно решать вопросы с логистикой, со всеми договариваться. Кругом были какие-то бандиты, которые все время что-то предъявляли. Помню, я сижу на пляже, подходят люди, спрашивают: «У тебя квартира в Москве есть?» Я говорю: «В смысле?» — «Ну ты же здесь главный по отправке грузов?» — «Ну я». — «У нас десять коробок «Дольче и Габбаны» пропало, короче, в Москву приедешь, квартиру продавай». Со стороны сложно понять, что это такое, когда напротив тебя в кафе садятся подобные люди. Потом подружились, все хорошо закончилось. А могло бы и иначе. Обычно, если возникали такие вопросы, человека встречали в Шереметьево и увозили в неизвестном направлении.

— Вы пришли на «НТВ-Плюс» достаточно молодым парнем. С дедовщиной там столкнулись?

— Нет, мы по возрасту все были примерно равны. Я даже был на год старше Васи Уткина и точно старше на год-два всех остальных ребят. И потом, я пришел все-таки с опытом работы, мир повидал, за границей пожил, умел «решать вопросы». Меня, в отличие от коллег, уже обещали похоронить на пляже... Мы все находились у отметки «старт», очень дружили, классно проводили время.

— Наставников у вас не было?

— Вася Уткин, Дима Федоров. Но, знаете, когда твоим наставником является ровесник, человек, который сам в этой профессии совсем недавно, это немножко сглаживает углы. Дима был добрый следователь, а Вася злой. Я предпочитал свои тексты Федорову показывать, потому что Уткин обычно их выбрасывал в корзину. Несмотря на такие методы, именно Вася на­учил меня писать тексты, делать репортажи. Я же пришел туда ноль нулем с точки зрения необходимых для телевидения навыков. Руководителем у нас был тогда Алексей Бурков. Очень жаль, что он из-за болезни рано ушел из жизни. Я бы не сказал, что он был моим наставником, потому что Алексей Иванович больше занимался финансами и глобальными вопросами, но общение с ним было для меня важным и полезным. Потом директором стал Дмитрий Чуковский. С ним было вообще максимально комфортно, и работа имела абсолютно неформальный характер. Дмитрий Дмитриевич тоже всякое повидал в 90-е. Когда надо было, прикрывал своих сотрудников, и меня в том числе, от вышестоящего руководства, которое у нас постоянно менялось, и в отсутствие больших финансовых возможностей все-таки находил средства на то, чтобы делать полноценные телевизионные проекты. Ну а творческую работу на «Плюсе» возглавляла Ан­на Вла­димировна Дмитриева. Вот ее поддержка в начале моей телевизионной карьеры была очень важна. И я всегда буду ей благодарен за доверие и ­поощрение полной свободы творчества. Но дальше ты сам. Так устроены творческие профессии. Никто за руку тебя вести не будет. Как-то уже после моих лет десяти на ТВ Анна Владимировна мне сказала: «Я думала, тебя затопчут. Молодец, что не дал этого сделать».

— Какие-то кумиры в профессии к этому моменту у вас были, спортивные комментаторы, журналисты?

— Тогда, по сути, не было этой профессии. Были советские комментаторы, которых все знают по фамилиям, — Озеров, Маслаченко, Перетурин, Орлов. Синявского можно исключить, потому что он не телевизионный. Мас­тодонты, кто чаще всего комментировал, работал на чемпионатах мира, Олимпийских играх. Плюс Дмитриева, естественно, Еремина — комментаторы женщины, которые на других видах спорта работали. Я вообще не люблю слово «кумир», но помню, что, когда был маленький и начал смотреть футбол, вникать, папа мне иногда говорил: «О, сегодня Маслаченко комментирует, послушай внимательно». Вот это я запомнил. И потом, когда мы с Никитичем познакомились, это было, конечно, неожиданно.

— Как это случилось?

— Мы работали за соседними столами, он же в нашей редакции был, в «НТВ-Плюс».

— Так все-таки был наставник?

— Нет, нет. Вот что Владимира Никитовича отличало — он вообще не менторствовал. Видимо, это было не в его характере. Кто реально что-то подсказывал мне по комментаторской работе — начальник отдела трансляции «НТВ-Плюс» Аркадий Фалькович Ратнер, бывший зам. главного редактора спортивной редакции Гостелерадио. Пожилой уже человек, с огромным опытом работы на советском телевидении. Это вообще удивительно, мы ведь все самоучки… Я говорю о поколении тех комментаторов, которые начинали тогда, в 90-е. Не было ни учебников, ни образцов, ни каких-то ориентиров. Нам пришлось нащупывать какой-то новый способ общения с аудиторией, и равняться особо не на кого было. Сами на себя равнялись. Кто-то у кого-то что-то подслушивал, делал какие-то свои выводы. Но так, чтобы с нами занимались, — нет. Хотя один важный урок в самом начале своей карьеры я получил. 1999 год. Я только начал комментировать. И вот мне дают матч Лиги чемпионов «Мольде» (Норвегия) — ЦСКА. Комментирую из студии в Москве. Это мой первый в жизни репортаж «под картинку» на федеральном НТВ. ЦСКА проводит совершенно провальный матч. Один пропустили, второй, третий. Я растерялся. Не знал, как себя вести в такой ситуации. Но что-то комментирую. И вдруг открывается дверь в аппаратную. А во время прямого эфира это происходит лишь в случае ЧП. Входит редактор и протягивает мне бумажку. На ней написано: только что звонил Бурков и сказал, чтобы ты немедленно (подчеркнуто) прекратил учить их играть в футбол. Три восклицательных знака. Я оторопел. Кое-как доработал матч, думаю, ну все, карьера комментатора завершилась, не начавшись. Прихожу на следующий день в редакцию за вещами. Вызывает Бурков и вдруг говорит: «Молодец, сложный матч, хорошо отработал, только ты пойми, они тренируются всю жизнь и уж точно в футбол играют лучше тебя. Поэтому учти это в следующих репортажах». Я запомнил этот совет навсегда…

— Приведу цитату. «Коммен­та­торы матча «Голлан­дия — Рос­сия» выдали два различных репортажа. Если на Первом канале в исполнении Геннадия Орлова он был более или менее сдержанным, то на «НТВ-Плюс» Георгий Черданцев в конце просто перешел на крик». Кто-то считает, что комментатор не должен проявлять чрезмерные эмоции, а кто-то, наоборот, уверен, что это самое интересное.

— Я считаю, что все должно быть уместно. То есть большое событие нужно комментировать по-настоящему, с эмоциями. А если это заштатный матч какой-нибудь десятой лиги, ну странно было бы перегибать палку. Это, кстати, тоже одно из умений, один из навыков, который только с годами, с опытом приходит. Понимать, что надо дозировать децибелы и не верещать, это утомляет зрителя. В моем случае иногда, бывает, пишут в интернете: ну что-то Черданцев сегодня не зажигал. А ты про себя думаешь: ребята, играет десятая команда из пятнадцати, чего там зажигать-то?

— Вообще, футбол и все, что вокруг него, — тема, волнующая очень многих, и страсти там кипят нешуточные. Вы себе как это объясняете, почему именно с футболом так много связано скандалов, эмоций?

— Это самый популярный, самый доступный спорт в мире, что бы там ни говорили апологеты других видов. Достаточно объективно посмотреть на цифры посещаемости футбольных матчей в любой точке земного шара. Ежедневно появляются новые истории для того, чтобы их обсуждать. С чем сравнить? Ну вот регби, чемпионат мира сейчас идет. Это крутой вид спорта, но им интересуется 20 стран в мире. Так что вполне логично, что в футболе самые большие деньги, самые богатые спонсоры — все самое большое, самое медийное.

— Неотъемлемой частью спорта стал букмекерский бизнес. С одной стороны, эти компании поддерживают спорт, телевидение, спонсируют трансляции, размещают рекламу. С другой — этот бизнес до сих пор вызывает неоднозначное отношение…

— Увы, так будет всегда. Я, собственно, один из первых телевизионщиков, возможно самый первый, кто начал сотрудничать с букмекерами 12 лет назад. Задолго до того, как появились блогеры со своими программами, посвященными ставкам на спорт и тому подобному. Сейчас я прекрасно понимаю, что если убрать букмекеров, то российскому спорту будет очень тяжело, многие виды просто останутся без финансирования. Но то, что это увлечение нездоровое, доказывать не нужно. Далеко не всякий взрослый человек отдает себе отчет в своих действиях, когда это превращается в зависимость. Я вот на днях читал, что вроде собираются у нас законодательство немножко подправить, ввести добровольную блокировку. Когда ты или твои родственники чувствуют, что появилась зависимость, можно написать заявление, и букмекерские сайты не смогут принимать твои ставки. Но учитывая, какое количество нелегальных сайтов…

— Есть среди ваших знакомых такие, кто обогатился на ставках?

— Я знал людей, которые зарабатывали на этом лет двадцать назад, потому что считали хорошо. Люди с высшим математическим образованием разрабатывали алгоритмы, ловили букмекеров на разности в коэффициентах. В то время, когда не было синхронизации события с появлением коэффициента в интернете. Вот на этом можно было зарабатывать. Сейчас обмануть электронную систему невозможно. Если только не использовать совсем уж незаконные методы, договорные матчи, подковерные игры. Но любой человек должен понимать: на короткой дистанции — да, можно выиграть, на длинной в лучшем случае ты останешься при своих. Букмекерский бизнес бы не существовал, если бы люди постоянно выигрывали. Я не знаю людей, которые бы выигрывали на ставках, но знаю тех, кто, к большому сожалению, испортил этой зависимостью жизнь себе и своим близким.

— Иными словами, любые прог­нозы бессмысленны?

— Абсолютно. Что такое прогноз? Опять же, я бывший «главный прогнозист» страны по спортивным событиям. Слава богу, я с этим завязал, хотя отделываться от ярлыка, который на тебя навесят, довольно тяжело. Это даже не прогноз погоды, который все-таки просчитывается по законам физики, статистики, метеорологии. В моем понимании прогноз на спортивные события — это когда эксперт делится с аудиторией своими ожиданиями от матча. Как бы приглашает к диалогу. Например, мне кажется, что в этом матче должно быть много голов. И я аргументированно объясняю, почему так должно быть. А команды выходят и играют 0:0, хотя наносят 40 ударов по воротам. Это футбол. Если бы в нем было все предсказуемо, игра бы потеряла всякий смысл, ее никто бы не смотрел.

— Вы как-то обидели фигурное катание, сказали, что его сейчас невозможно смотреть...

— В детстве я смотрел фигурное катание все время, у меня был любимый фигурист Игорь Бобрин, за которого я всегда болел. Сейчас же настолько усложнили правила и систему оценок, что неподготовленному зрителю вообще ничего не понятно. Вот я достаточно подготовленный, могу риттбергер отличить от лутца, примерно понимаю, что фигуристы делают на катке. Но когда такая непрозрачная система оценки выступления спортсмена, становится неинтересно смотреть. До сих пор пытаюсь понять, почему олимпийское золото получила не одна девочка, а другая. Ощущение, что из этого вида спорта устроили какой-то междусобойчик. Человек прыгнул, упал, а ему добавляют баллы. Ты упал — все, незачет, не получилось. Ну давайте мы сейчас будем считать, что в футболе мяч в штангу попал — это полгола, а еще раз в штангу — гол. Ну ребят, вы издеваетесь, что ли?

— Вернемся к футболу. В футболе есть такая вещь, которая портит его репутацию среди неискушенных зрителей, — симуляция, когда игрок имитирует повреждение и тому подобное…

— Это большое преувеличение. Симуляций на самом деле совсем не­много. Объясню. Футбол — очень опасная и травматичная игра. На словах это понять сложно, нужно просто один раз попробовать. Не во дворе поиграть, а в настоящий футбол. Это один из не­многих контактных видов спорта, где практически нет защиты на игроках. Любое столкновение, любой стык, даже когда человек не летит шипами вам в лицо, а минимальный контакт, который ты по телевизору не увидишь, — это дико больно. Атлет 80—90 килограммов мышечной массы с разбегу наступает вам на почти голую ногу, это приятно или неприятно? Так что, на мой взгляд, никакой симуляции откровенной в футболе нет. Есть страх. В футбол играть страшно. Любой футболист, когда на него летит соперник, понимает, что столкновение может закончиться травмой. Первая реакция — крик, страх. И если вы видите, что потом игрок встал и пошел, это не симуляция.

— Вы многосторонний человек, находите себя в разных занятиях. Пишете книги, озвучиваете фильмы. Что, кстати, вас связывает с кино?

— В первом классе, будучи бойким мальчиком с громким голосом, на День знаний я выступал в роли Буратино. Мне мама сделала нос из бумаги, приклеила его пластилином. Все собрались в актовом зале, я произносил длинный текст со сцены, потел, волновался, и нос все время отклеивался. Я его придерживал руками. В зале была ассистент режиссера с Киностудии Горького, и после представления она подошла к маме и спросила, не хочу ли я сыграть в кино… Мама довольно индифферентно отнеслась к этому предложению, я тоже не сразу прямо загорелся — вау, кино! Родители сказали: «А кто тебя будет туда возить? Мы на Фрунзенской живем, ездить на ВДНХ далеко». Но на пробы меня все-таки отвезли, и самое интересное, что я их прошел. Фильм назывался «Недопесок Наполеон III». Съемки в Красноярске. И родители задумались: а кто со мной поедет? «Мы одного тебя в шесть лет в Сибирь не отпустим, это исключено». Вот так и загубили на корню мою актерскую карьеру…

Но фото в картотеке студии осталось, и меня стали регулярно звать сниматься в «Ералаше». Почему-то только в массовку. Платили три руб­ля за съемочный день, и это были колоссальные деньги. Вы себе не представляете, что такое для школьника три рубля в то время. Мороженое самое вкусное стоило 20 копеек. Потом я уже начал футболом заниматься, и кино ушло на второй план. Но после паузы в несколько лет мне вдруг снова стали звонить, я ездил на «Мосфильм», пробовался в какие-то фильмы. Например, проходил кастинг с Кристиной Орбакайте в картину «Шантажист», такой был подростковый фильм. Туда еще пробовался Миша Ефремов, и когда я его увидел, сразу понял, что шансов у меня нет. Впрочем, и Орбакайте в эту картину не взяли. Я к кино не относился всерьез, и жизнь потекла своим чередом. А потом вдруг оно вернулось благодаря каким-то достижениям в профессии, просто стали звать кого-то сыграть, озвучить. В итоге у меня набралось небольшое количество эпизодов, самым интересным из которых стала роль в фильме «Со дна вершины». Еще одно любопытное мое достижение в этом параллельном мире — озвучка комментатора моторбола в фильме «Алита: Боевой ангел». Мировой блокбастер с бюджетом 170 миллионов долларов, все голоса актеров утверждали лично продюсер Джеймс Кэмерон и режиссер Роберт Родригес, — по-моему, неплохо.

— Как вы относитесь к спортивному кино? Не кажется вам, что все спортивные фильмы — и голливудские, а теперь и наши — построены примерно по одной и той же схеме? Главный герой выбирается из низов, из нищеты и через тяжелые испытания приходит к успеху. Все понятно уже с первых кадров… Если брать футбол, например, фильм «Стрельцов» вам понравился?

— У меня очень неоднозначное отношение к таким проектам. Мне говорят: это художественное кино, мы имеем право на вымысел. Ребята, вы возьмите тогда нейтрального персонажа и снимите свою историю. Но если вы берете реального человека, например Харламова, как в фильме «Легенда № 17», и рассказываете его историю людям, которые не знают, как было на самом деле, переворачивая все с ног на голову ради своих продюсерских целей, это неправильно. Нельзя историю обманывать, искажать факты… Мне говорят: а мы согласовали с семьей. Ребята, это правдой не станет, хоть с кем согласовывай!?

— Еще пишут в титрах «по мотивам»…

— Нельзя снимать по мотивам. И жить по мотивам. Это плохо заканчивается. И кстати, история Харламова очень поучительная, и если бы ее правдиво рассказали, люди бы лучше понимали, что такое советский спорт. Что это не только «ура, мы всех победили». Предпосылки-то той трагедии, в результате которой оборвалась жизнь Харламова, зрителю, который не жил в то время, не разъяснили. Как и в случае со Стрельцовым. Я не люблю полуправду. На самом деле у нас огромное количество историй, которые можно было бы рассказать. Но если делать по-настоящему, как оно было, я боюсь, не всем понравится.

— В вашей карьере есть еще один нетривиальный эпизод: вы официальный русский голос компьютерной игры FIFA.

— Да, с 2015 года.

— Насколько это сложно?

— Одна из самых сложных работ, которые я делал в жизни. Очень рад, что туда попал, это огромная честь. Например, на испанском языке FIFA комментирует Марио Кемпес, это лучший футболист чемпионата мира 1978 года. И на других языках тоже очень известные люди участвуют. Это престижно, круто с точки зрения узнаваемости в детской аудитории.

— Но там же не нужен полноценный комментарий?

— Да, это целая технология. Запись огромного количества звуковых файлов — тяжелейшая работа. В течение трех месяцев почти каждый день ты приходишь в студию и бесконечно повторяешь одну и ту же фразу с разными интонациями, с разными фамилиями футболистов, названиями команд. Больше четырех часов я не выдерживал, это работа дятла, который долбит в одну точку. Элемент творчества, новизны отсутствует полностью, на 20-й повтор ты уже сходишь с ума, на 30-й хочешь застрелиться. К тому же сидишь в закрытом помещении, ни воздуха, ни света, но на выходе получается красивая, интересная игра.

— Вы как-то сказали, что история чемпионатов мира по футболу осталась в XX веке.

— Да, она закончена, потому что, по сути, исчезло понятие национальных сборных. Сейчас за страны играют люди, этнически не принадлежащие к данной территории, к данному государству. В XX веке мы наблюдали, как сталкиваются различные национальные школы со своими яркими особенностями, отличиями. Немцы отличались от итальянцев, испанцы от англичан. Сейчас все перемешалось — футбол как соревнование национальных спортивных культур и традиций закончился. Коммуникации настолько развиты, что про любого мало-мальски талантливого ребенка из Африки или Южной Америки становится известно через пять минут после того, как выложили видео с его игрой в интернете. А еще через пару месяцев он уже будет во Франции или Британии. В этом смысле уникальность чемпионатов мира по футболу как события, где весь мир может впервые в жизни увидеть, например, Пеле, ушла безвозвратно.

— Сейчас для российского спорта наступили тяжелые времена. Как вы с этим справляетесь на «Матч ТВ»?

— Да мы-то справляемся нормально, у нас трансляции есть, мы работаем, комментируем. Не стало по­ездок на большие соревнования, зато есть российские, которые публике интересны, на них тоже можно продуктивно работать. Конечно, не хватает, чего уж лукавить, ощущения большого ревущего стадиона. Мне проще, чем моим более молодым коллегам. Говорят, не войдешь в одну воду дваж­ды, а я уже это все видел. Мы комментировали матчи из «Останкино» под телекартинку, и я мог только мечтать о том, что, может быть, когда-нибудь вживую, со стадиона прокомментирую финал Лиги чемпионов. Потом мечты осуществились, я посетил все до одного крупнейшие стадионы мира, кроме «Ацтеки», кажется… Ну да, сейчас мы переживаем такой период, когда не ездим на большие соревнования, но он рано или поздно закончится. Спортсменам гораздо тяжелее. Вообще, любая закрытая система, это я вам как сын биолога скажу, имеет свой предел развития. А век спорт­смена гораздо короче, чем у нас.

— В поездках по миру что особенно запомнилось? Были какие-то опасные ситуации?

— Чего только не было. Но самый опасный выезд был, пожалуй, в Манчестер на финал Кубка УЕФА в 2008-м. «Зенит» играл с «Глазго Рейн­джерс». От Глазго до Манчестера пару часов езды. И вот весь Глазго, болеющий за «Рейнджерс», переехал в Манчестер. Я такого больше никогда в жизни не видел: 150 тысяч совершенно пьяных людей. По улицам тек­ли реки, хотя дождя не было. Это были реки пива. Беспорядки и стычки между болельщиками в городе начались с самого утра. Потом «Зенит» выиграл кубок, и в городе началась настоящая вакханалия с участием проигравших. Я же после матча должен был взять для новостей НТВ интервью у тогда губернатора Санкт-Петербурга Валентины Ивановны Матвиенко, которая присутствовала на игре. Подхожу с оператором в ВИП-зону, вижу, обстановка неспокойна. Выход огорожен маленьким заборчиком по колено, ни охраны, ни полиции, которая уже была занята беспорядками в центре. Вокруг бродят толпы совершенно пьяных болельщиков «Рейнджерс». Жду Валентину Ивановну. Думаю, к нам не выйдет. Не всякий мужчина рискнул бы выходить в такую толпу, когда одной искры достаточно, чтобы она стала неуправляемой. Тем не менее вижу, Валентина Ивановна выходит. Причем без охраны, на европейских стадионах это не принято, в сопровождении всего одного человека. Начинаем записывать интервью. Вдруг напротив Валентины Ивановны возникает абсолютно пьяный человек, замотанный в шотландский флаг. И начинает прямо в лицо губернатору орать что-то неразборчивое на своем шотландском наречии. А самое тревожное: у него под мышкой огромная стеклянная тара и в ней болтается какая-то жидкость. Я пытаюсь его как-то отодвинуть осторожно, чтобы он этой бутылью вдруг не решил размахивать. Тут Валентина Ивановна громко и отчетливо говорит этому шотландцу: Do you speak English? Тот от не­ожиданности просто остолбенел. Знала ли она, что над шотландским диалектом англичане всегда посмеиваются? Это был с ее стороны троллинг высшего уровня. И еще раз на двух языках с интонацией, свойственной руководителям: «Я повторяю — Do you speak English?» На это шотландец не нашелся что ответить и вместе со своей бутылью ретировался в толпу. А мы закончили интервью и отправились с оператором домой. Но не тут-то было. Такси к стадиону не едет, общественный транспорт не работает, потому что в городе настоящий пьяный стотысячный дебош. Чудом нашли машину, которая ехала в Ливерпуль. И сидели там на вокзале до первой электрички обратно в Манчестер.

Было еще множество поучительных, курьезных историй. В Германии я случайно залил бензин в дизельную редакционную машину. Но сам же решил проблему, докатив руками автомобиль до ближайшего сервиса. Во Франции, в Монпелье, нас просто обчистили, выбив два стекла в машине и открыв багажник. Но все эти встречи и «случаи в лесу» так или иначе относятся к моей любимой профессии и на самом деле вспоминаются только в связи с ярким, всегда особенным праздником, имя которому футбол.