ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Окт. 12, 2020

Подъезд выкрашен ярко-розовой краской, квартиры не заперты — нечего запирать. Пустые дверные проемы символически прикрыты оконными решетками: не от мародеров, конечно, а просто ради приличия. Обозначить — «мы сюда вернемся». А пока иди и смотри, как выбитая балконная дверь упала на кровать, как Богородица со стены смотрит на усыпанный осколками ковер.

У дверного звонка привязаны сухие ветки местной колючки.

— Это от сглаза,— объясняет мужчина в камуфляже, который выходит на шум из квартиры.

58-летний Гарник давно вывез семью «в безопасное место», а сам остался в городе, продолжает жить дома, пусть и без стекол.

— Я служил, давно вышел на пенсию по возрасту, но не могу оставаться в стороне, смотреть, как наши парни гибнут,— объясняет он.— Глаза уже плохо видят, стрелять не могу, но могу другую работу делать, Скажут — буду завалы расчищать или окопы копать.

Он указывает из окна:

— Вот тут у нас детский сад рядом, тут через улицу еще детский сад. Я не понимаю, зачем наш район бомбить, у нас никаких военных объектов нет и не было.

Впрочем, сам же и объясняет:

— Им нужно сеять панику, сеять ужас, чтобы люди не выдержали и сбежали отсюда навсегда. Чтобы покинули Карабах и сами отсюда ушли. Это психологическая атака прежде всего — когда бомбят гражданское население.

Несмотря на армейский опыт, Гарник надеется, что перемирие — первый шаг к постоянному миру:

— Хочется, чтобы война закончилась. Вы не были ведь на войне? А мы все были. Война — ужасная вещь. И с нашей стороны гибнут, и с их стороны гибнут — жалко же людей. Стрелять надо не в простых солдат, не в простых офицеров... Казнить и судить надо тех политиков, которые ведут к смерти людей, и с той стороны, и с нашей.

Но тут же оговаривается:

— Я не думаю, что наше дело неправое. Мы боремся за свою независимость, за свое право жить на земле. Мирно и дружественно. А у них в уме это не вмещается — они хотят, чтобы Карабах отдали им, а мы куда-то делись. Но ведь мы здесь жили и живем, куда нам деваться.

Как и все местные жители, он уверен, что война идет не только с Азербайджаном:

— Обязательно расскажите россиянам — мы воюем против мирового террора. Армения и Карабах мешают этим террористам пройти дальше.

В пресс-центре Нагорно-Карабахской республики журналистов при инструктаже предупреждают быть особенно осторожными рядом со зданиями почты: «Это связь, поэтому по ним прицельно бьют». Действительно, одно из почтовых отделений иссечено осколками, рядом — длинный ряд искореженных автомобилей. Старые «Москвичи», «Нивы» и новенькая «Тойота» стоят на спущенных колесах, в кузовах — сотни круглых отверстий, как от стрельбы дробью. Такие следы оставляют маленькие стальные шарики, которые вылетают из кассетных бомб,— они пробивают металл, выбивают стекла; у человека, идущего по улице, нет шансов. Даже если упасть на землю — нет, не спасешься, бордюрные камни усеяны такими же маленькими дырочками.

У одного из автомобилей в капоте огромная дыра — то ли осколок залетел, то ли весь снаряд целиком. Машину осматривает владелец, молодой парень.

— 29 сентября здесь ударило,— рассказывает Давид.— Сирены заорали, мы быстро в подвал. И тут совсем рядом жахнуло. Выходим утром — все машины побиты на улице. Ну и моя тоже.

— Давно ее купили?

— Год назад где-то.

— Страховка хоть есть?

— Да сами отремонтируем. Восстановим, лучше прежней будет. Не дождутся, чтобы мы ее выбросили.

— Ремонтировать будем,— повторяет 67-летний Альберт, убирающий разбитое стекло в соседнем дворе. Он говорит уже про весь город. Узнав, что говорит с российским журналистом, сразу приглашает «на кофе» — в подвал, где уже две недели сидят его соседи.

— Бомбоубежища у нас почти к каждому дому пристроены. Мы знаем, что они рано или поздно пригодятся. Это не склад, его не захламляют. Мы знаем — всегда должны быть готовы там оказаться,— говорит он.

В подвале темно, свет лишь от нескольких свечей. Одна горит посреди стола с консервами, домашними соленьями и свежим кофе. Другие освещают нишу, где стоит икона.

— Сфотографируйте, сфотографируйте, что здесь в подвале православные люди живут, не мусульмане,— требует из темноты старик.

— Мусульман давно уже тут нету,— раздраженно говорит женщина, зажигающая свечи возле иконы.

— А когда были — вы нормально с ними жили?

— Конечно!

— Мы мирно, спокойно здесь жили, ни на кого не нападали,— говорит женщина у иконы («не нужно вам мое имя, напишите просто — жительница Арцаха»).— В воскресенье утром люди мирно спали в своих постелях. И тут бомбежка началась в городе. Чем они думают — по мирному городу стрелять? Что они хотят? Мы здесь у себя дома живем, мы же не пошли их Баку атаковать или грабить. Они напали на наш Карабах, на Степанакерт, на приграничные районы. Нам от них ничего не надо, мы просто живем тут. Это они хотят землю забрать.

«Жительница Арцаха» отходит от иконы и наливает кофе:

— Вы можете представить, как вы в XXI веке просыпаетесь дома у себя в Москве, с вашими компьютерами-телефонами — а потом бомбы падают и вам надо в подвал бежать? А мы именно так и живем. Но мы все равно победим, так и напишите. Потому что это наша земля. До последней старушки будем биться, я лично автомат возьму. И мы победим. Победа будет за нами, наше дело правое, это наша армянская карабахская отечественная война. Так и передайте всему миру.

На кушетке у стены лежит совсем пожилая женщина в медицинской маске, она безостановочно кашляет.

— Я старая совсем, лежу в подвале все дни, что я вам могу рассказать,— смущается 83-летняя Эмма Саркисян. Но потом расходится: — Я не понимаю, почему нас бомбили. Почему именно на наш дом бомбы скинули. Я, старая женщина, под конец жизни под бомбежку попала. Ну что это такое, это разве нормальная жизнь? Я здесь родилась, здесь жила, у меня хорошая семья. Хорошие дети, здесь я постарела. Я 30 лет работала библиотекарем, в редакции «Советский Карабах»...

Женщина вздыхает:

— А потом советский Карабах закончился, и началась война. Вы простите, я волнуюсь, устала, плохо говорю... Мы хорошая нация, мы христиане. Мы их домов не сжигали, их детей не резали. Зачем с нами так поступают...

Через весь двор бегут кошки — серые, рыжие, трехцветные. Высокий мужчина, улыбаясь, вытряхивает из пакета еду — кажется, нарезанные сосиски.

— Мы их тут всем двором кормим, годами уже,— говорит он.— А сейчас магазины закрыты, люди уехали или в подвалах сидят. Подумал — кошки проголодались. Раз перемирие, надо приехать, покормить.

Кошки, наевшись, трутся об его джинсы и мурлычат.

Примерно в 23:20 раздались два громких взрыва, и над ночным Степанакертом вновь тревожно зазвучала сирена. Звуки разрывов доносились всю ночь.

Утром воскресенья президент НКР Араик Арутюнян дал в Степанакерте пресс-конференцию об итогах первого дня перемирия. Он признал, что «полноценной приостановки огня не состоялось» (пресс-конференция шла на армянском языке, цитаты даются согласно синхронному переводу сотрудников пресс-службы). «Сегодня утром было сравнительно спокойно, но мы не знаем, сколько продлится это спокойствие,— заявил господин Арутюнян.— На разделительной линии проходит легкий обмен огнем, я не назову это боями, я назову это борьбой». По его словам, это свидетельствует о неуважении Азербайджана и Турции к договоренностям, «достигнутым при прямом участии президента и премьер-министра России». Сам он, впрочем, отказался прокомментировать “Ъ” заявления Азербайджана о ночном обстреле города Гянджи.

После его отъезда журналисты принялись расспрашивать сотрудников пресс-центра НКР о том, куда попали ночные ракеты. Оказалось, что все они приземлились за чертой города или на дальних окраинах и поэтому не смогли нанести значительного ущерба. Журналистам, которые хотели собственными глазами убедиться в нарушении перемирия, предложили съездить в ближайшие райцентр — Мардакерт (азерб. Агдере) или Мартуни (азерб. Ходжевенд). Корреспондент “Ъ” попал во вторую группу.

Дорога до Мартуни занимает около 40 минут. Пару раз встречаются автобусы с ополченцами, за окнами мелькают блокпосты и укрепленные огневые точки. Прямо при въезде в город из земли торчит неразорвавшийся снаряд. Осколки похожего оружия валяются рядом с городским домом культуры: стены, сложенные из розового туфа, испещрены свежими отметинами. Все окна выбиты — и снаружи, и внутри здания под ногами хрустит стеклянная крошка.

Раньше в подвале здания хранился реквизит для городских праздников, у лестницы до сих пор лежат детали от искусственной елки. Но с начала обстрелов здесь живут люди: в маленькой комнате пять пожилых мужчин, в другой, побольше,— девять женщин. Вместо кроватей — поставленные в ряд стулья и табуретки, накрытые одеялами. Люди спят на них по очереди.

— 27 сентября начали бомбить, прямо с утра,— рассказывает Маретта Мангасарян.— Мы тут все мирные жители, ничего военного нет, а нас все равно бомбами и снарядами закидывают. Каждую ночь, но и днем тоже прилетает. Вот так люди в подвалы и перебрались. Когда через несколько дней поняли, что это надолго, большинство уехали из города, в безопасные места, к родным. А мы остались. Иногда выходим, бежим домой — за едой, за вещами. И сразу обратно, ведь никогда не знаешь, когда бомба упадет. Видите женщину в розовом халате? У нее бомбой убило... как это сказать по-русски... отца ее мужа.

По словам Маретты Мангасарян, днем в субботу было некоторое затишье:

— А ночью снова бомбить начали, никакого перемирия я не заметила.

Уезжать из города она не хочет:

— У меня два сына здесь. Ушли воевать. Как мне от них уехать... И зачем? Я здесь родилась, здесь живу и, надеюсь, буду жить.

— А азербайджанцы здесь тоже жили в советское время?

— Да, жили, конечно. У нас даже соседи были азербайджанцы. Можно сказать, хорошие отношения были.

— А где они теперь?

— Не знаю...— вздыхает женщина.— Еще во время первой войны ушли.

Карина живет в том же подвале уже 14 дней. Худая, с темными кругами под глазами, она зло смотрит в камеру.

— Сообщите, расскажите всем, как нас тут бомбят,— быстро-быстро говорит она.— Мы мирные люди, мы не террористы, как турки или азербайджанцы. Только мира хотим, чтобы все жили мирно. А они — террористы и убийцы, бомбят нас ночью и днем. Вчера ночью снова бомбили. Сидим и ждем, что каждая ночь будет последней.

— А вы почему не уезжаете?

— У меня брат здесь,— женщина не выдерживает и начинает плакать.— Брат здесь, на передовой служит. Мы не можем его бросить...

Сотрудники пресс-центра НКР ведут журналистов к развалинам частного дома: говорят, это доказательство нарушения Азербайджаном перемирия, «его разбомбили в ночь на воскресенье». Груды кирпичей, деревянных балок, кровельного железа. Под обломками виден полосатый матрас, какие-то тряпки, одежда... Но когда именно дом был разрушен — понять невозможно. Местные жители, которым корреспондент “Ъ” позже показал фотографии, подтверждают версию властей — «вроде бы, в субботу еще был цел...» Рядом еще один покинутый дом — прямо во дворе из земли торчит черный снаряд. Тут же, в огороде, лежит неразорвавшаяся «кассетная» бомба — похожая на гранату, только почему-то с ярко-красной ленточкой. «Осторожно, не подходите близко, она до сих пор опасна,— предупреждают сотрудники пресс-центра.— Видите ленточку? Есть версия, что это нарочно делается. Чтобы дети подумали — игрушка! И захотели взять».

В 15:09 все возвращаются к дому культуры, и тут вдалеке раздается грохот взрыва. Приходится несколько минут провести в том же подвале, где еще недавно записывали интервью. «Это вам азербайджанцы устроили, посидеть на дорожку»,— шутит пожилой мужчина. Он рассказывает, что его дом пострадал от обстрелов уже в третий раз. «В 92-м разбомбили эти бандиты, потом в 94-м,— загибает он пальцы.— И вот теперь опять стены нет. Мне что, всю жизнь его ремонтировать?»

В 16:50 в Степанакерте вновь были слышны взрывы — канонада продолжалась около 15 минут. На второй день «гуманитарного перемирия» где-то рядом со столицей непризнанной республики шли бои.