ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Июнь 21, 2016

Западное изобилие

Отец Зины, 35-летний Серафим Буркин, был политруком 310-го пехотного полка 9-й дивизии, расквартированной в Кольно. С 1939 года, после присоединения Западной Белоруссии к СССР, этот польский город входил в состав Белостокской области (в 1944 году его возвратили Польше). Семья Серафима Михайловича жила в Москве, но ему разрешили вызвать ее к месту службы. И 2 мая 1941 года его жена Варвара Тихоновна привезла в Кольно Зину и ее двухлетнего братика Валеру.

Зинаида Серафимовна до сих пор не может забыть, как ошеломила ее «западная» жизнь.

— Наша семья получила роскошную пятикомнатную квартиру, расположенную анфиладой, причем гостиная представляла собой пятистенную угловую комнату, — рассказывает она. — Для нас, живших в Москве в 18-метровой комнате в коммуналке на 3-й Кожуховской улице, это было удивительно.

В столице мама Зины работала поварихой в детском саду.

Жизнь в Кольно оказалась неожиданным вызовом ее кулинарным талантам. На местном рынке можно было запросто купить редкие в то время в столице продукты — яйца, масло, даже живых кур.

— Перед тем как в первый раз готовить курицу, она спросила у отца, как с нею быть, — рассказывает Зинаида Серафимовна. — Отец сказал, что по соседству живет «резак», который единственный в округе имеет право по еврейскому обычаю рубить птицам головы.

«Я политрук. И в плен не сдамся»

Несмотря на материальный комфорт, Буркины себя чувствовали в Кольно не очень уютно. Даже маленькая Зина замечала, что поляки смотрят на них исподлобья: советские офицеры и их родственники были для них оккупантами. А уж ее мама из-за этого нервничала всерьез.

Хорошо, что в доме, где поселили семью политрука, жили в основном евреи, они как раз отнеслись к новым соседям очень дружелюбно. И еще Буркины каждый раз отдыхали душой, встречая бойцов 310-го полка — было видно, как они уважают своего политрука.

Много лет спустя Варвара Тихоновна рассказала дочери, что отец понимал: война неизбежна. И что однажды он предупредил ее:

— Я политрук. И в плен не сдамся. У меня пистолет, и последняя пуля — моя.

Но когда придется делать этот роковой выбор, никто предвидеть не мог.

Прощальная сирень

Зинаида Серафимовна помнит последний мирный вечер.

Это была суббота.

— Мы — мама, я и брат — ждали отца, который должен был возвратиться с полевых учений и стрельбищ, — рассказывает она. — Он приехал на склоне дня, часов в пять, верхом на белом коне и с группой своих бойцов. На холке коня лежал огромный букет крупной, темно-фиолетовой сирени. Я такой никогда не видела. Сирень только расцвела, и отец привез ее — как на память. Он отдал букет маме, она передала его мне, так как отец попросил дать ему сына. Она подняла Валеру со словами: «Сима, может, не надо?» Отец посадил его перед собой и провез до расположения штаба. Потом спустил Валеру, отдал нам и сказал: «Сейчас отчитаюсь и приду».

Буркины вернулись домой, Варвара Тихоновна приготовила ужин. Зину отправили спать. Из своей комнаты она видела полоску света под дверью. Мать потом рассказала, что они с отцом засиделись и очень долго разговаривали.

«А я ни разу не спросила маму, о чем», — жалеет Зинаида Серафимовна.

Выходите из города на восток!

На рассвете, ровно в 4 часа, Буркины проснулись от артиллерийской канонады. До границы было 9 километров, и Кольно обстреливали не с самолетов, а из дальнобойных орудий.

— Одень детей и спускайся в подвал! — крикнул отец, натягивая гимнастерку.

Через минуту его уже не было — убежал в штаб. Варвара Тихоновна принялась одевать сонного сынишку. Велела дочке взять платье с длинным рукавом.

— Сама она надела вельветовый сарафан и коверкотовое пальто с карманами, куда положила документы, — перечисляет Зинаида Серафимовна. — Сберкнижку не взяла.

Брата закутала в детское байковое одеяло, потом еще в одно. Это впоследствии и стало всем нашим имуществом...

Тут в комнату ворвался Серафим и поменял приказ:

— В подвал не спускаться, выходите из города на восток!

Во дворе было еще темно и прохладно. Варвара Тихоновна с детьми побрела (бежать с двухлетним малышом невозможно) по Ломженской улице. По дороге встретила жену комиссара с дочкой. Они шли навстречу занимающейся заре — почему-то в драматические минуты такие поэтические подробности четко отпечатываются в памяти.

За городом, где начиналось мелколесье и слышался редкий свист пролетающих снарядов, Буркины увидели группу бойцов. С ними был Серафим Михайлович. До него было метров триста. Варвара Тихоновна свернула с дороги, чтобы подойти к мужу. Но он жестом остановил ее и показал: на восток! Таким его видела семья в последний раз.

Закрой глаза, держи руку брата

Женам комсостава повезло: их подобрала колонна полуторок. До Минска — а это около 400 километров — добирались двое суток под обстрелом. В столице Белоруссии беженцев разместили в казарме. В 10 утра им подали рисовую кашу с чаем, но позавтракать им было не суждено.

— Началась знаменитая ковровая бомбардировка города, продолжавшаяся 12 часов, — говорит Зинаида Серафимовна. — Начальство распорядилось всем спуститься на первый этаж, держать двери открытыми, чтобы в случае прямого попадания в здание или пожара можно было бы выскочить на улицу. Мы сидели на полу, ни есть, ни пить не хотелось.

Вскоре за каждым окном заплясали языки пламени: в городе начался пожар. Зина прижималась к маме. Когда свист и грохот на секунду стихли, девочка услышала спокойный и серьезный голос Варвары Тихоновны:

— Если меня убьют, пожалуйста, не выпускай из своей руки руку Валерия. Что бы ни случилось, держи его за руку, иначе он потеряется и погибнет или не будет знать своего имени.

Казарма уцелела. В 10 вечера, когда бомбардировка закончилась, пришли военные, чтобы отвезти беженцев к уцелевшим железнодорожным путям.

— Всех женщин просим завязать глаза детям, — предупредили они. — Чтобы не было ожогов роговицы. Возможно, мы будем пробиваться через пламя.

На машинах с тентами беженцев вывезли в сухой перелесок рядом с железной дорогой, видимо, в нескольких километрах от Минска. Оттуда было видно горящий город. Пламя так полыхало, что в его свете можно было читать книгу.

На следующее утро подали состав из теплушек.

Поседела за одну ночь

Они были первыми беженцами и ехали через еще не разоренные районы. Местные жители кормили их на убой: приносили к поезду крынки с молоком, горячую картошку, хлеб, протягивали к вагонам и плакали. Так Буркины добрались до станции Дергачи Саратовской области, до пункта распределения беженцев. Вернуться в Москву им не удалось — город уже закрыли для въезда. И Варвара Тихоновна попросила отправить ее в Куйбышевскую (теперь — Самарскую) область, где жила ее сестра. В эвакуации Буркины прожили до декабря 1943 года.

Варвара Тихоновна забрасывала разные инстанции запросами, чтобы узнать о судьбе мужа, и в конце концов получила два извещения. В одном говорилось, что Серафим Михайлович «пропал без вести», в другом — что «погиб во время Великой Отечественной войны 1941–1945 годов».

— Когда мама ясно поняла, что отец не вернется, она в одну ночь поседела — встала наутро с большой белой прядью в темных волосах, — говорит Зинаида Серафимовна. — Ей было в это время тридцать пять лет...

С августа 1942 года семья получала пенсию на детей «до окончания образования».

Варвара Буркина умерла в 1998 году в возрасте 96 лет, так ничего и не узнав о муже.

Наверняка Серафим Буркин стал одним из тех, которых война забрала в первый же день. Тем более что он говорил жене: «Я политрук. И в плен не сдамся».

ВОСПОМИНАНИЯ

Владимир Пронин (1905-1993), председатель Мосгорисполкома в 1940-1944 годах

«21 июня 1941 г. в десятом часу вечера нас с секретарем Московского комитета партии А. С. Щербаковым вызвали в Кремль. <…> Едва мы присели, как, обращаясь к нам, И. В. Сталин сказал: «По данным разведки и перебежчиков, немецкие войска намереваются сегодня ночью напасть на наши границы. Видимо, начинается война. Все ли у вас готово в городской противовоздушной обороне? Доложите!» <…> Сообщение о предполагаемом нападении немецких войск для нас не было неожиданностью. <…> По заданиям ЦК партии и правительства за последние два года в Москве принимались серьезные меры для усиления противовоздушной обороны. Строились бомбоубежища, большие работы проводились по приспособлению метрополитена и коммунальных предприятий к укрытию населения и оказанию помощи пострадавшим; освещение города перестраивалось на управление из одного центра. <…> После нашего доклада в течение этой короткой и тревожной ночи в ЦК решались многие вопросы, связанные с возможным началом войны. Несколько раз звонил телефон из Наркомата обороны: из Киева и Белоруссии докладывали, что на границах пока спокойно.

Около 3 часов ночи нас отпустили. <…> Минут через двадцать мы подъехали к дому. У ворот нас ждали. «Звонили из ЦК партии, — сообщил встречавший, — и поручили передать: война началась и надо быть на месте».

Юрий Левитан (1914-1983), диктор Всесоюзного радио

«Когда ранним утром нас, дикторов, вызвали на радио, уже начали раздаваться звонки. Звонят из Минска: «Вражеские самолеты над городом». Звонят из Каунаса: «Город горит, почему ничего не передаете по радио?» Над Киевом — вражеские самолеты, женский плач, волнение. Неужели война?! Каждый подумал о своей Родине, о своих близких, потому что фашистская армия сильна тогда была очень. И вот я помню, включил микрофон.

Во всех случаях я помню себя, что я волновался только внутренне, только внутренне переживал, но здесь, когда я произнес: «Говорит Москва», чувствую, что дальше говорить не могу, застрял комок в горле. Из аппаратной уже стучат: «Почему молчите? Продолжайте!» Сжал кулаки и продолжал: «Граждане и гражданки Советского Союза...»

Георгий Эфрон (1925-1944), сын Марины Цветаевой

«Уже вчера в Москве стояли очереди перед магазинами. Назначен вечерний час, до которого разрешается оставаться на улице. <…> Вечером надо зажигать голубые лампы и завешивать окна. <…> Мать говорит о переезде отсюда, так как ей никогда не собрать необходимые 5000 рублей, чтобы заплатить за комнату. <…> Я же торжествую: я всегда был антинацистом и всегда говорил, что III Рейх — враг. События показывают, что я был прав.

В день объявления войны я виделся с Валей. <…> Она говорит, что война — плюс для школы: должны, говорит она, уменьшить количество часов учебы. <…> я должен <…> постараться продать французские книги, чтобы иметь хоть какие-нибудь шиши, но мать не должна об этом знать, потому что она этого не хочет. Сегодня должен открыться магазин иностранных книг. Они должны у меня купить мои книги».

Владимир Порцевский (1916-2009), в 1941-м студент-физик.

«Миша сообщил, что его дяде сообщили по телефону, что германские войска перешли границу. Усомнились в этом и продолжали заниматься. Потом стало слышно радио, «Гром победы раздавайся». Сидеть не могли, пошли по улицам. На углу ул. Горького большие группы слушали передачу приказа противовоздушной обороны. Телеграф забит людьми — в сберкассу и на телеграф.

У окошка приема телеграмм за границу Миша ухитрился прочесть в руках у иностранца подпись: с любовью. <…> Пили чай — конфет и печенья купили без особого затруднения (а сахар и хлеб уже раскупили).

Прослушали ночные последние известия — указы о военном положении и мобилизации(родившихся. — «ВМ») с 1905 по 1918 год. Успокоились насчет позиции Англии: воздушные налеты продолжаются. Прошлись по неосвещенным, но светлым от неба и зари, улицам. По Арбату долго проезжали мотоциклисты с вооружением. <…> Собрался я утром съездить домой — попрощаться и отвезти вещи <…>, а переезды в районах военного положения уже воспрещены указом».

КСТАТИ

Белорусская стратегическая оборонительная операция продолжалась с 22 июня по 7 июля 1941 года. Несмотря на огромные жертвы, сдержать натиск врага не удалось: соединениям и частям развернутого на территории Белоруссии Западного фронта под воздействием ударов группы армий «Центр» пришлось отойти на восток. Тем не менее упорным сопротивлением в приграничных районах в сочетании с контрударами они нанесли ощутимый урон немецким войскам и замедлили темпы их наступления на Смоленск и Москву. Выигранное время дало возможность советскому командованию развернуть войска второго стратегического эшелона на рубеже рек Западной Двины, Днепра.