«Все студенты того времени политикой вовсе не занимались, газет не читали, да их и негде было взять…» – вспоминал студенческую жизнь эпохи Николая I профессор Казанского университета Эраст Петрович Янишевский. Но к моменту появления его мемуаров, на исходе XIX века, Казанский университет, как и все прочие высшие школы Российской империи, уже вовсю «занимался политикой» – достаточно напомнить, где учился Владимир Ленин.
Именно позапрошлое столетие породило в России студенчество, ведь до эпохи Пушкина и Александра I этого общественного явления просто не было. Едва ли 48 студентов на всю Россию – именно столько слушателей высшей школы насчитывалось в первый год царствования Екатерины II – можно считать чем-то существенным. Лишь к началу XIX века, когда по всей стране возникнет полдюжины университетов, студенты станут заметны в обществе и на улицах ряда крупных городов империи. Причем заметны они бывают, попадая порой в не самые красивые ситуации.
«Я надеялся, что Университет потщится удержать воспитанников своих в правилах благонравия, столь необходимого учебному заведению, но, к сожалению, вижу, что не перестали студенты делать своевольств, буйств и дерзостей до того, что в драке с купцами учинили даже смертоубийство», – писал царь Александр I в адрес Дерптского университета, отменяя привилегию студенчества быть вне надзора и полномочий полиции. Но студенты эпохи Пушкина все еще далеки от какой-либо политики, все их «буйства» сводятся преимущественно к дуэлям и дракам. Например, тщательнейшее следствие по делу декабристов так и не выявит ни малейших конспиративных связей тайных обществ с учащимися Петербургского университета.
И все же царь Николай I довольно недоверчиво и скептически относился к студенческой среде – впрочем, это было характерно для той эпохи. Хотя дворяне составляли более 80% всех студентов, но приличной и приоритетной в их среде считалась исключительно военная карьера, а не университетские «забавы». Студенческий диплом в эпоху Пушкина котируется невысоко, по-настоящему престижным у высших сословий он станет лишь в эпоху Чехова и Льва Толстого.
180 лет назад по всей Российской империи насчитывалось всего 2594 студента. Для сравнения: в вузах РФ сегодня более 4 млн учащихся. Едва ли современники Николая I могли представить, что студенчество вскоре станет многочисленной и весьма заметной силой во внутренней политике все еще самодержавного государства.
«Это внушило молодежи сознание своей силы…»
Если не подходить формально, то в понятие студенчества для царской России необходимо включать и учащихся многочисленных духовных семинарий. Для уровня XIX – начала XX века, с преобладанием в стране неграмотного населения, религиозные учебные заведения давали именно высшее гуманитарное образование. В эпоху Николая I семинаристы по численности превосходили своих сверстников из университетских аудиторий, к тому же были куда ближе к народным низам, неудивительно, что первое массовое выступление учащихся в истории России произошло именно в стенах Смоленской семинарии.
Связано оно было не с политикой, а с холерой – крупнейшей эпидемией, охватившей всю Россию к 1848 году, когда число умерших достигло почти 700 тыс. человек. Смоленские семинаристы, боясь всеобщего мора, требовали распустить их на каникулы, начальство же боялось принять такое решение без дозволения свыше. В итоге учащиеся разгромили семинарию, но даже крайне жесткая власть эпохи Николая I ограничилась в этом случае минимальными наказаниями, хотя за подобное студентам и учащимся по закону грозили санкции вплоть до сдачи в солдаты.
Первые замеченные обществом политические выступления студенчества пришлись на новую эпоху – годы либеральных реформ Александра II. Отчасти это было связано с общими переменами во внутренней политике империи, отчасти – с ростом численности студентов и престижа университетского образования.
При Николае I число учащихся высшей школы жестко ограничивал закон – не более 300 студентов на каждый университет (в 1849 году по итогам вышеупомянутой эпидемии холеры эти ограничения сняли для медицинских факультетов). В первое же десятилетие царствования Александра II численность студенчества в России выросла более чем вдвое – с 3,5 тыс. до 8,2 тыс. человек. К тому же увлеченный либеральными реформами царь в 1857 году демонстративно встал на сторону студентов в целой серии нашумевших конфликтов.
В том году произошли открытые выступления и демонстрации учащихся университетов Киева и Москвы. На берегах Днепра поводом стал конфликт студента с полковником, а в Первопрестольной – массовая драка студентов с полицией. В обоих случаях разбирался лично Александр II, и наказания последовали для стороны, противной студенчеству, – киевского полковника и московских полицейских понизили в чинах. В следующем, 1858‑м, произошли массовая драка студентов Петербургского университета с матросами Гвардейского флотского экипажа и конфликт студентов Казанского университета с местной полицией.
Монарх вновь встал на сторону студенчества. «Это внушило молодежи сознание своей силы», – вспоминал Борис Чичерин, в то время аспирант юрфака Московского университета, в будущем городской голова Москвы и один из основоположников конституционного права в России.
«Дрезденская битва»
«Сознание своей силы» в рядах студенчества довольно быстро не понравилось высшей власти. К началу 1860‑х университеты сотрясла борьба учащихся против «старых» и консервативных профессоров. Естественно, все это быстро докатилось до политических лозунгов и весьма неприятной царизму агитации – как выразился один из таких консервативных профессоров, руководитель кафедры русской словесности Петербургского университета Александр Никитенко, «нелепое движение среди молодых людей, домогающихся участия в обсуждении политических вопросов и государственных реформ». Любопытно, что сам профессор Никитенко, сын крепостного, в молодости, при Николае I, немало посидел на гауптвахте за нарушение требований цензуры.
Как бы то ни было, но именно с тех пор и до самого конца монархии студенчество России было весьма сильно «заражено» политикой. Попытки же спохватившихся властей прикрутить однажды ослабленные гайки лишь подливали масла в огонь молодежных протестов. Хватало и странных назначений, вроде попытки передать высшее руководство Петербургским университетом в руки генерала Кавказской войны и атамана Черноморского казачьего войска Григория Филипсона. Заслуженный полевой командир и столичные студенты вступили в натуральную войну – с осени 1861‑го Петербургский университет из-за волнений учащихся не работал несколько месяцев, студенты устраивали массовые протесты на Невском проспекте. В итоге университет брал штурмом батальон солдат, разгоняя учащихся штыками, а столичный генерал-губернатор открыто грозил стрелять.
Три сотни задержанных студентов некоторое время провели в Петропавловской крепости, которую шутники надолго прозвали «новым Петербургским университетом». Сам же главный учебный центр столицы с декабря 1861 года и до весны был закрыт по указу царя. Показательно, что этот нашумевший конфликт завершился куда большими потерями для начальства, чем для студенчества, – ушла в отставку вся цепочка университетского руководства, вплоть до министра просвещения, а из массы арестованных студентов лишь пятерых выслали в отдаленные губернии, три десятка исключили, для остальных ограничились строгим внушением.
Московские студенты той осенью пытались поддержать столичных товарищей, в итоге будущий МГУ им. Ломоносова тоже не работал несколько недель, а студенческие демонстрации закончились «дрезденской битвой». У гостиницы «Дрезден» на Тверской улице 12 октября 1861 года произошло массовое побоище студентов с полицией, которую поддержали «охотнорядцы» – работники и приказчики торговых рядов Охотного Ряда. Студенчество, даже самое демократичное и революционное, в ту эпоху все же оставалось страшно далеко от народа, и полиция применила хитрое психологическое оружие, объясняя простым москвичам, что студенты (напомним, в большинстве своем дворяне) бунтуют против… отмены крепостного права! В итоге студентов жестоко побили без всякого сочувствия со стороны общества. «Благодушная Москва к волнениям молодежи отнеслась далеко не так сердечно, как суровый Петербург…» – вспоминал удивленный очевидец.
«Улица Подбельского»
Монархия попыталась решить кризис взаимоотношений со студенчеством при помощи нового «университетского устава» – с 1863 года для высших школ повысили финансирование и ввели широкую автономию с самоуправлением. Правда, то было не студенческое, а исключительно профессорское самоуправление. С одной стороны, бунты студенчества пошли на спад, но с другой – именно учащиеся высшей школы с тех пор стали главным источником кадров для политического подполья. Достаточно напомнить, что первая попытка революционного теракта против самодержца была осуществлена в 1866‑м Дмитрием Каракозовым, студентом сначала Казанского, а затем Московского университета.
Каракозов стрелял неудачно, лишь через 15 лет другой студент, слушатель Петербургского технологического института (ныне СПбГТИ, знаменитая «Техноложка») Игнатий Гриневецкий убил Александра II вполне технологичной для той эпохи бомбой… Куда менее известно, что буквально за несколько дней до цареубийства в Петербургском университете студенты надавали пощечин министру просвещения Андрею Сабурову, кстати, сыну помилованного декабриста и предтече феминизма, будущему основателю «Российского общества защиты женщин». Не то чтобы студенты особо ненавидели конкретно Сабурова, они всего лишь с пафосом протестовали против всего плохого за всё хорошее. Как гласила разбросанная тогда по университету листовка, «правительство свыклось за последнее время с мыслью, что студенчество неспособно больше ни к политической жизни, ни к гражданскому мужеству. Но среда студенчества не обезличена, в ней таится скрытая сила…»
Неудивительно, что новый царь создал комиссию по пересмотру университетских уставов, и та начала свою работу с предложений восстановить при каждой высшей школе карцеры, тюремные камеры для нарушителей учебной дисциплины. За пощечину же министру был арестован студент Петербургского университета, сын сельского священника Папий Подбельский – его сошлют в Якутию, на тот момент самую суровую ссылку империи. Через семь лет ссыльный студент погибнет в драке с конвоирами, но у него останется сын – будущий нарком в правительстве Ленина, многие москвичи его еще помнят по ныне переименованной станции метро «Улица Подбельского».
Век с лишним назад для монархии одним из погребальных звонков стал тот факт, что слишком многие студенты пошли, выражаясь языком метафор, по «улице Подбельского». Консерваторы же тогда прямо писали на страницах газет, что университетское самоуправление продемонстрировало «неудачный опыт конституционного режима в самодержавном государстве».
Новый университетский устав 1884 года ликвидировал какое-либо самоуправление в высшей школе, полностью подчинив ее бюрократической вертикали, но не принес успокоения. Следующие два десятилетия стали непрерывной войной власти с то затухающими, то вспыхивающими вновь студенческими протестами разного рода. И знаменитый химик Дмитрий Менделеев на лекциях в Петербургском университете почти открыто пророчествовал социальный взрыв: «Наука свободна. Ее не подчинить никаким циркулярам. Как вода в паровом котле может от накаливания превратиться вся в пар и разорвать его на куски, так и научный труд ищет простора для своего проявления и не терпит противодействия».
«Повергнуть к священным стопам…»
Нет смысла перечислять все студенческие бунты или разоблаченные подпольные организации в университетах на исходе XIX века. Достаточно напомнить несколько моментов, слишком ярко отразившихся в нашей истории.
Студент физико-математического факультета Петербургского университета Александр Ульянов (все помним, чей старший брат?) не только готовил покушение на царя, но и был лидером ряда легальных студенческих объединений – председателем научно-литературного общества при своем университете и лидером «Союза землячеств», неформальных студенческих объединений имперской столицы. Показательно, что после ареста неудавшихся террористов руководство университета поспешило отправить царю покаянное послание: «Три злоумышленника, недавно сделавшиеся к великому несчастью С.-Петербургского университета его студентами, своим участием в адском замысле и преступном сообществе нанесли университету невыносимый позор. Тяжко, скорбно, безвыходно! И в эти горестные дни С.-Петербургский университет в целом его составе, все его профессора и студенты, ищут для себя единственного утешения в дозволении повергнуть к священным стопам Вашего Величества чувства верноподданнической преданности и горячей любви…»
Раболепный стиль покаяния вызвал неприятие даже у тех, кто не сочувствовал революционерам. Царь же ответил руководству столичного университета показательно сухо, на грани официальных приличий. Четырех студентов приговорили к смерти и повесили, на суде все четверо вели себя мужественно и вызывающе. Процесс и казнь в итоге стали настоящей агитацией против самодержавия.
Едва ли способствовал укреплению авторитета власти и неуклюжий циркуляр Министерства народного просвещения, требовавший брать от всех студентов подписку, что они обязуются не принадлежать ни к какому тайному обществу и не участвовать без разрешения начальства в каких-либо сборах и демонстрациях.
В самом Петербургском университете дошло до маразма – студенческую читальню, где любили собираться неудавшиеся террористы Александра Ульянова, быстро переоборудовали в туалет. Естественно, такое действо тут же стало посмешищем в глазах студентов, соревновавшихся в сочинении едких эпиграмм, рифмующих «читальня» и «сральня», в адрес начальства и власти вообще. Неудивительно, что только за один 1887‑й, год казни студентов в Шлиссельбурге, из главного столичного университета властям пришлось отчислить по политическим мотивам более 16% учащихся. Нет нужды говорить, что исключенные «по подозрению в неблагонадежности» представители элиты (а люди, способные учиться в высшей школе, вне сомнений, элита для еще неграмотной страны) на всю жизнь превращались во врагов существующего строя.
Исключенные из вузов могильщики монархии
Далеко не все студенты царской России увлекались радикальной политикой, как и политикой вообще. Однако общие настроения неприятия абсолютной монархии, переплетаясь с типично молодежным бунтарством, определяли дух высшей школы. XIX век завершился первой всеобщей стачкой российского студенчества. Начавшись в феврале 1899‑го с мелкого конфликта в Петербургском университете, волнения в итоге охватили вузы по всей стране, от Варшавы до Томска.
Достаточно перечислить лишь некоторых студентов, исключенных по итогам тех событий: Борис Савинков (будущий террорист № 1), Николай Брюханов (будущий нарком финансов СССР), Николай Бурденко (будущий главный хирург нашей армии в годы Великой Отечественной войны), Поликарп Мдивани (будущий первый руководитель советской Грузии и Закавказья), Пинхас Рутенберг (будущий убийца Гапона), Антанас Сметона (будущий диктатор самостийной Литвы), Максимилиан Волошин (в скором будущем видный поэт Серебряного века).
Этот список, далеко не полный, говорит сам за себя. Как заметил маститый американский историк и советолог Ричард Пайпс, «если все же попытаться установить события, не просто предвосхитившие 1917 год, но и прямо приведшие к нему, то наш выбор должен пасть на студенческие волнения, прокатившиеся по российским университетам в феврале 1899 года…»
Хотя по законам царской России духовные семинарии не относились к высшей школе, но по уровню образования во все еще малограмотной стране их логично ставить вровень с вузами. И тогда получится, что уже в 1899‑м кое-где дошло до стрельбы со стороны учащихся-бунтовщиков. Семинаристы (вроде бы носители официальной идеологии той эпохи – православия) были едва ли не радикальнее студентов, а выстрелы прозвучали в Смоленской семинарии. Тогда обошлось без жертв – стреляли в дверь директорского кабинета, где руководство семинарии пряталось от будущих священников, впавших в раж молодежного бунта. Если же вспомнить, что из недоучившихся, исключенных семинаристов вышла масса врагов монархии – от Сталина (Тифлисская семинария) до лидера украинских сепаратистов Петлюры (Полтавская семинария), – очевидно, что царизм проигрывал борьбу за молодые души не только в обычных вузах, но и в своих главных «идеологических» центрах.
Нет нужды упоминать, что студенты приняли самое активное участие во всех трех революциях. Но стоит подчеркнуть, что крушению монархии в феврале 1917‑го предшествовали и чисто студенческие волнения. Так, 25 января того года в Москве на Моховой улице полиция разогнала крупную студенческую демонстрацию. Казанский университет накануне февральских событий в столице бастовал уже вторую неделю, протестуя против ареста полицией трех студентов (двух эсеров и одного большевика). С начала февраля забастовки и волнения охватили целый ряд крупнейших вузов – Харьковский, Саратовский, Новороссийский университеты.
Студенческий след сталинизма
Уже к 1940 году учащихся вузов в СССР насчитывалось в шесть раз больше, чем в Российской империи накануне крушения монархии, а к 1970‑му – больше в 35 раз! Высшее образование осталось престижным, но уже не было чем-то элитарным. Исчез ярко выраженный корпоративный дух, так отличавший студентов в эпоху монархии. В сочетании с жестким и долгое время эффективным идеологическим диктатом одной партии все это не оставляло места для каких-либо неофициальных студенческих движений и тем более волнений.
Советская эпоха радикально сменила облик студенчества. К тому же в 1920–1940‑х типичный студент – это не вчерашний гимназист и школьник, а нередко уже успевший повоевать мужчина. Естественно, такие студенты скорее попадали не в молодежную, а во «взрослую» политику.
Однако чисто студенческий радикализм все же отразился в истории СССР, притом в истории его первого, сталинского периода. Вспомним, что большая партийная и государственная карьера Георгия Маленкова началась на электротехническом факультете МВТУ – Московского высшего технического училища (сегодня МГТУ им. Баумана). В 1923–1925 годах в стенах училища Маленков с товарищами, среди которых тоже найдется ряд будущих наркомов, министров и членов советского правительства, порою жестко, до драк сталкивались с такими же студентами-троцкистами. Поскольку в ту пору было еще не вполне ясно, кто же из них «оппозиция», а кто – «генеральная линия партии», то мы можем смело считать все это студенческими протестами и волнениями.
Словом, буйный студенческий след отыщется даже у сталинизма и транзита власти от Сталина к Хрущеву. При последнем, как и при Брежневе, массовых студенческих волнений не замечено, хотя отдельные яркие инциденты случались, и далеко не всегда привычного либерально-диссидентского толка. Так, в марте 1967‑го один из студентов МАИ (Московский авиационный институт) разбросал на Красной площади листовки, в которых, как писалось в последовавшем уголовном деле, «проповедовал отдельные идеи Мао-Цзэ-дуна». Примечательно, что это студенческое выступление у Кремля случилось за год до демонстрации диссидентов в августе 1968 года.
Но в целом ни знаменитые хунвейбины (во многом именно студенческое движение), ни еще более знаменитые студенческие бунты в Париже того же 1968‑го не вызвали сочувствия учащейся массы советской высшей школы – при еще бодром Брежневе для студентов СССР все громкие выступления их зарубежных сверстников оставались «левее здравого смысла». Советское студенчество счастливо пребывало вне политики (если не считать за таковую спор физиков и лириков) до самой перестройки и распада СССР. Впрочем, и в те переломные годы самыми заметными и тем более ведущими политическими силами выступили отнюдь не вчерашние школьники.
0
44.25
