ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Окт. 8, 2014

БЕЛОВ: Этот прекрасный образ для внутреннего и внешнего потреб­ления сработал очень духоподъемно. При этом все без псевдопатриотической пошлятины. И тут хренак: Крым наш! Хренак: война с Украиной! И все впечатление испортилось тут же.

СУПЕР: Сломанные цветы.

ЭРНСТ: Ну конечно, жалко, что не было нескольких месяцев для того, чтобы ощутить приятное послевкусие Олимпиады. Но за последнее время произошло столько грандиозных и драматичных событий, что и времени-то для сожаления не осталось. Случилось так, как случилось. Это называется «ход истории».

БЕЛОВ: Это, должно быть, очень обидно. У вас украли мечту.

СУПЕР: У нас у всех ее украли.

ЭРНСТ: Знаете, я свою мечту реализовал — в течение февраля и марта. Четыре раза. Энергия Олимпиады сыграла в последующих событиях свою позитивную и негативную роль. Олимпиада — это событие, далеко выходящее за рамки спорта. Это геополитика. И все взаимосвязано. Одно толкает другое, инициирует третье и ­индуцирует четвертое. Олимпиада была хороша и теперь вызывает такую сильную ответную реакцию. Была бы погаже — и реакция была бы слабенькая. Думаю, спустя годы нам можно будет поднять всякие документы и написать подлинную историю 2014 года. И мы про это будем все так же хорошо знать, как сейчас, например, знаем историю Первой мировой войны. Понимать механизм принятия решений и их мотивы. Как бывший биолог, я всегда полагал, что человечество эволюционирует довольно медленно, но, наблюдая за действиями международного сообщества в последние месяцы, прихожу к выводу, что оно не эволюционирует вовсе.

СУПЕР: А я, как бывший студент журфака, всегда полагал, что телевидение помимо целой кучи разных функций может помочь людям и с эволюцией. Оно должно просто показывать все как есть. Но этого не происходит. Вот, например, почему крымская речь Путина не транслировалась ни по одному федеральному телеканалу, в том числе и по «Первому»?

ЭРНСТ: Вы знаете, что это за речь?

СУПЕР: Не очень знаю, вы же ее не показали. Хотя каждому слову и телодвижению президента до этого случая всегда посвящались часы эфира.

ЭРНСТ: По-моему, это было просто общение президента с депутатами на тему текущих событий. Современная политика отошла от мощных statements. В текущей ситуации все страны пытаются скрыть свои прямые намерения, и statement — не самый популярный жанр. Когда вводились продуктовые санкции, мои либеральные знакомые атаковали меня истерическими вопросами, а правда ли, что сегодня будет обращение президента к нации. Но его никто не планировал. Просто многие люди свое катастрофическое представление о реальности активно навязывают остальным. Особенно те, кто находится в перманентно вздрюченном интернет-общении.

СУПЕР: Люди реально боятся, что сейчас начнется война в полный рост. Люди, лишенные полной информационной картины, ловят каждый сигнал, намек и интерпретируют все это как умеют.

ЭРНСТ: Нас от войны в полный рост страху­ют великие физики — авторы «Манхэттенского проекта». Они не верили политикам и понимали, что нужно сохранить баланс в мире. Поэтому я думаю, что мы застрахованы.

БЕЛОВ: Ром, вообще-то мы обещали, что обойдемся без политики. Константин Львович, вы понимаете, насколько вы влиятельны?

ЭРНСТ: Я как-то не задумываюсь об этом, честное слово.

БЕЛОВ: Итак, вы очень влиятельны, даже если об этом не задумываетесь. На вас смотрят десятки миллионов человек, и их поведение во многом диктуется тем, что вы им показываете.

ЭРНСТ: Влиятелен не я, а канал, которым я руковожу. А люди, убежденные в том, что пасут народы, нуждаются в срочном обращении к доктору.

СУПЕР: Тем не менее вам наверняка хотелось бы чем-то запомниться человечеству. Чем?

ЭРНСТ: Несколькими отпечатавшимися в голове человечества ­картинками.

СУПЕР: Какими?

ЭРНСТ: Кое-какие в моем послужном списке есть. Несколько картинок из программы «Взгляд». Несколько картинок из «Матадора». Что-то из «Евровидения» и, конечно, Олимпиада.

БЕЛОВ: Возможно, что-то из чемпионата мира, который будет через четыре года.

СУПЕР: Константин Львович, а вам что важнее: сам процесс жизни или вы уже в таком возрасте, когда начинаешь задумываться, что останется после тебя?

ЭРНСТ: Я поймал себя на том, что последние лет двадцать пять нахожусь в одном возрасте.

СУПЕР: Пубертатном?

ЭРНСТ: Нет, чуть постарше. Лет в два­дцать пять я зафиксировался. В пубертатном было бы счастьем находиться. Но к такой мудрости меня Господь не сподобил. Многие мои знакомые будут находиться в пубертатном возрасте до самой смерти. Это счастливое состояние, но не всем дано.

БЕЛОВ: У нас же и страна считается очень инфантильной. И с этой точки зрения то, чем вы занимаетесь, очень важно.

ЭРНСТ: Я надеюсь, что «Первый» все-таки пытается сделать страну более взрослой.

БЕЛОВ: Наоборот. «Первый» работает как большой папа, ведет зрителя за руку. Как ребенка на детскую площадку. А зритель очень жадно хватает все, что показывает телевидение.

ЭРНСТ: Если говорить о воздействии, телевидение все-таки не хирургия. Это скорее гомеопатия.

СУПЕР: Легкая наркомания в смысле?

ЭРНСТ: Воздействие существует, безусловно. Но доза этого воздействия разная

БЕЛОВ: Я ходил как-то раз к гомеопату. И меня после этого тошнило два дня.

ЭРНСТ: Кого-то, конечно, тошнит и от телевидения.

СУПЕР: Вас тошнит от телевидения?

ЭРНСТ: Нет, я его делаю и люблю.

СУПЕР: Никогда? Вы нажимаете на кнопки пульта... и что, никогда не тошнит?

ЭРНСТ: Ну, может, иногда подташнивает, но не от Первого канала.

СУПЕР: Скажите, а как бы выглядел ваш телеканал, если бы мы жи­ли в другой России? В свободной, демократической, без ограничений свободы слова. Можете сверстать один телевизионный день?

ЭРНСТ: Скажу абсолютно искренне. Я хорошо знаю ­телевизионную практику в Штатах, в Европе, в Англии. У меня там куча друзей и знакомых, я обсуждаю с ними их взаимодействия с властью. Так вот, СМИ, построенного на одной свободе слова, не существует нигде. Наверное, было бы интересно, чтобы такие СМИ и такие страны были. Но так не бывает. Это уравнение для идеального газа. Учебник физики для восьмого класса.

СУПЕР: Вы про идеальную систему. А нам хотя бы одну телевизионную программу, в которой журналисты представляют не генеральную линию партии, а мнения живых людей. Классно было бы, нет?

ЭРНСТ: Да, было бы очень классно. Да и у живых людей мнения часто вполне противоположные.

БЕЛОВ: И это значит, что мы не должны хотя бы к этому стремиться?

ЭРНСТ: Мы должны к этому стремиться. Но знаете, у меня из головы не выходит вот какой вопрос — по поводу сбитого под Донецком самолета. Никто из нас не знает, как там было на самом деле. Но если предположить, что это украинцы сбили самолет (как я думаю), мне интересно, голландский парень, который возглавляет комиссию по расследованию обстоятельств, найдет в себе мужество сказать, что это так? Либо ему позвонит кто-то, кому, в свою очередь, позвонил кто-то из Лондона, а тому позвонил кто-то из Вашингтона, и скажет: «Может, это и Украина, но сейчас так нельзя говорить, потому что, ты понимаешь же, так и так...» Вот для меня принципиально важно, чтобы был такой человек, который может сказать: «Правда заключается в этом — и точка». Я хочу верить, что где-то в Европе есть этот д’Артаньян, для которого истина важнее членства в военном блоке.

СУПЕР: Но если самолет сбили не украинцы, а сепаратисты с российскими паспортами (а есть и такая версия), мне интересно, вы, Константин Львович, найдете в себе мужество сказать по «Первому», что это так? Либо вам позвонит кто-то, кому позвонил кто-то из администрации, а тому позвонил кто-то из Кремля, и скажет: «Может, это и Россия, но сейчас так нельзя говорить, потому что, ты понимаешь же, так и так...»

ЭРНСТ: Безусловно, мы немедленно сообщим вывод официальной комиссии по расследованию этой катастрофы. Но кроме этого, в отличие от вас, у меня на месте события работали две съемочные группы — и до, и после. И по возвращении я долго говорил с ними на эту тему. Они не видели у повстанцев системы «Бук». А в квадрате 20×20 км, находясь там неделями, скрыть гусеничную колонну даже не из трех, а из семи машин просто невозможно. Так что у меня больше причин быть уверенным в том, что самолет сбили не ополченцы.

БЕЛОВ: Да, быть д’Артаньяном очень здорово. Но давайте не забывать и историю про мальчика, которого как бы распяли украинские военные. Помните, на Первом канале в новостях появилась женщина, которая в эфире выдала свою больную фантазию за важное для вас «правда заключается в этом — и точка»? Это, подчеркиваю, новостная программа, а не реалити-шоу. Вы были в тот момент в отпуске и вас кто-то хотел подставить? Вы специально перегнули палку, чтобы показать степень безумия российской пропаганды?

ЭРНСТ: Обе версии — конспирология. Я не хотел их комментировать.

БЕЛОВ: А вы сами Первый канал смотрите? Не пять минут, а вот десять часов подряд сможете выдержать?

ЭРНСТ: У меня в кабинете работает «Первый» на разных орбитах. А на работе я обычно бываю больше десяти часов в день.

СУПЕР: А что сейчас идет по «Первому»?

ЭРНСТ: Который час?

БЕЛОВ: Семнадцать тридцать.

ЭРНСТ: Сейчас идет программа Юли Меньшовой «Наедине со всеми». Очень любопытная программа. Вы же ее не смотрели ни разу, только честно.

СУПЕР: Не смотрел.

БЕЛОВ: Ром, не надо честно, так мы тебя на работу на «Первый» не устроим. А вот я смотрю «Первый» постоянно. Новости регулярно смотрю, «Давай поженимся!».

ЭРНСТ: «Давай поженимся!», кстати, очень прогрессивный проект. Рома, вы же его наверняка не видели?

СУПЕР: Играя роль вашего антагониста, я вам должен ответить, что не видел. Но тогда совру. Видел. Прогрессивный ли это проект? Знаете, я был недавно в Германии и смотрел по немецкому телевидению их аналог «Давай поженимся!». И там в программе происходило примерно все то же самое, что и в первоканальной версии, но только речь шла про гей-пару. Если в сложившейся у нас в стране ситуации один из выпусков «Давай поженимся!» будет посвящен и таким отношениям тоже, то я с вами соглашусь: «Давай поженимся!» — страшно прогрессивный проект.

ЭРНСТ: Не знаю, какую вы версию видели. Во-первых, «Давай поженимся!» — это наш оригинальный проект, а не лицензионный. А во‑вторых, у нас, видите ли, страна довольно старомодная. И все-таки очень straight. Поэтому травмировать большую часть аудитории обсуждениями гей-пар не нужно. Я думаю, что зрители «Первого» не будут от этого счастливы. А геи пусть решают свои проблемы как-нибудь сами, они обычно справляются.

БЕЛОВ: А мне кажется, этот конфликт мировоззрений давал бы очень хороший рейтинг.

ЭРНСТ: Но не все же делается ради рейтинга.

СУПЕР: Straight, говорите? А кто тогда эти простые русские старомодные люди, которые на последнем «Евровидении» вывели бородатую бабу Кончиту Вюрст по эсэмэс-голосованию на третье место?

ЭРНСТ: Но это же шутка. Давайте вспомним: до этого наши старомодные люди давали второе место Сердючке. А еще давали финским хеви-металлистам много голосов. Я думаю, это делалось ради стеба. Все же понимают, что «Евровидение» — не чисто музыкальный конкурс. Это такой европейский прикол. И если Кончита выглядела прикольнее всех остальных, то почему бы по приколу за нее не проголосовать и нашим зрителям, это же карнавал.

СУПЕР: Константин Львович, скажите, а вы тоже, как и многие ваши коллеги, считаете, что став большим начальником, вы предали Эрнста-­художника?

ЭРНСТ: Нет. У меня есть предел компромисса. Я украл у себя как у автора кучу времени. Но с другой стороны, мое положение дает гораздо более широкие производственные возможности и оперативность в принятии решений, которые независимый художник вряд ли может иметь.

БЕЛОВ: Я с Ромой не согласен, это не предательство. Но мне кажется, что при другом раскладе вы бы производству фильмов посвящали больше времени. Вы бы снимали сами как режиссер.

ЭРНСТ: Я бы, конечно, снимал как режиссер. Но я сейчас понимаю, что, находясь в жерле вулкана, в котором происходит куча всего интересного, мне было бы жалко два года полностью посвящать производству фильма. Жизнь мимолетна. И два года — это чрезвычайный срок. За это время ты можешь поучаствовать в таком количестве захватывающих и интересных вещей!

БЕЛОВ: Как продюсер.

ЭРНСТ: Как продюсер. Как участник. Как свидетель. Можно придумать кучу идей. А два года делать фильм мне мой темперамент не позволяет. Я могу это делать, но мне бы не хватало напряжения.

СУПЕР: Но что такое два года для вечности? Это вообще ничего. А у вас на красивом мощном лбу написаны эти буквы — в.е.ч.н.о.с.т.ь. Снять большое кино в качестве режиссера — это прямая дорога в вечность. А телевидение, по-моему, сиюминутно.

ЭРНСТ: Как-то меня никогда не тянуло в вечность. Поэтому мне жалко этих двух лет. Я хочу прожить их на полную катушку. Когда я был подростком, меня мучило желание прожить сразу несколько жизней. Я подумал, что надо бы сделаться актером, ведь актеры играют разные роли. Пошел в драматический кружок и через полтора года понял, что актеры никакой чужой жизни не проживают. Сплошная имитация. Не желая заниматься телевидением и оказавшись в нем случайно — по дороге в кино, — я вдруг понял, что телик — как раз то место, где ты одновременно проживаешь сразу несколько жизней.

СУПЕР: Вы хотите прожить сразу несколько жизней, а совсем недавно появились (но потом, слава богу, не подтвердились) слухи о вашем самоубийстве. Что это было? Когда речь идет о людях такого масштаба, как вы, то к слухам особенное отношение у всех. Это чей-то кому-то намек?

ЭРНСТ: Вообще меня уже неоднократно убивали. В феврале, кажется, меня убили и нашли в подворотне. Так вот. Когда я самоубился, я из этого извлек кучу позитивных вещей. Мой телефон принял сразу двести эсэмэсок. Я увидел список гарантированных участников моих похорон, и все это достойные люди. А ведь еще звонили моим друзьям и сотрудникам. Кроме того, мне на память остался скриншот из «Википедии» — с датой, оппозитной дате рождения. А этим немногие могут похвастаться.

Кто-то хотел оказать на меня психологическое воздействие. И это, безусловно, человек, не близко меня знающий. Потому что таким образом на меня воздействие оказать нельзя.

СУПЕР: Вы можете назвать трех людей, которые вас по-настоящему любят?

ЭРНСТ: Моя мама. Моя дочь. Моя любимая девушка. Хотелось бы сказать, что это еще и мои телезрители, но я не буду столь само­надеянным.

БЕЛОВ: Телезрители дальше картинки не думают.

ЭРНСТ: Не всегда. После открытия Олимпиады я ходил по улице, и реакция обычных людей была очень приятная. Они бросались обниматься и бла­годарить.

БЕЛОВ: Пьяные, что ли?

ЭРНСТ: Нет, абсолютно трезвые. Это было очень приятно — когда человек делится кайфом и благодарит за тот кайф, который получил.

СУПЕР: «Когда человек делится кайфом и благодарит за тот кайф, который получил» — это очень точный пересказ фильма «На игле». А вот по-настоящему хреново вам в жизни бывает? Когда никакого кайфа. Когда хочется если не из жизни уйти, то из профессии и из страны?

ЭРНСТ: Да, периодически мне хочется забросить­ эту работу и уехать в долгие путешествия. Проходит через пару часов.

СУПЕР: А что вас останавливает и возвращает в игру?

ЭРНСТ: Я знаю, что через три дня пойму, что мне мучительно чего-то не хватает. А выйдя из игры, в нее вряд ли можно вернуться. Пока это главный кайф в моей жизни.

СУПЕР: Вы считаете кого-нибудь из работников российского телевидения талантливее себя?

ЭРНСТ: Я не знаю, каким прибором определяется степень таланта. Но я честно считаю, что в таком большом городе, как Москва, точно есть пара парней поумнее и поталантливее меня.

(Супер и Белов переглядываются.)

СУПЕР: Значит, их двое. Тогда скажите, как вы миритесь с тем, что на регулярных летучках в Кремле вы получаете распоряжения и установки от людей, которые в четыре миллиарда раз ­глупее вас?

ЭРНСТ: Рома, вы были на этих летучках? Эти летучки — абсолютно легендарная вещь. Это обсуждение планов президента, премьера и разных ведомств. Эти летучки — информативные, чтобы можно было подготовить к командировкам журналистов. На них не обсуждают идеологию.

СУПЕР: А как формируются списки людей, которых невозможно показать по федеральному телеканалу?

ЭРНСТ: (Смеется.) Посмотрите мне в глаза, Рома.

(Супер смотрит в глаза Эрнсту.)

ЭРНСТ: Я. Никогда. Не видел. Списков. Таких. Людей. Да, есть такие люди, которых не показывают по умолчанию. Но списков я не составлял для своего канала, и мне их никто не присылал. Редакторы могут сами принять решение кого-то не показывать, я могу принять такое решение, но списков нет.

БЕЛОВ: Ром, послушай, вот у тебя есть аудитория. И ты смотришь, что этой аудитории нужно. Это просто работа со зрителем. Ты понимаешь, что зрителю нужно. И ты это зрителю даешь.

ЭРНСТ: Конечно. У вас есть установка на какие-то легендарные имиджи. Летучки, списки. Я же вам говорю: летучки информативные и банальные. А списков никто не составляет.

СУПЕР: Да нет у меня никаких установок. Я просто смотрю новости на Первом канале в обязательном порядке. И когда, например, Алексей Навальный был довольно продолжительное время героем номер один в информационном поле, по «Первому» его почти не показывали.

ЭРНСТ: По-моему, его регулярно у нас показывали.

СУПЕР: Я за этим внимательно следил. Его регулярно показывали, когда в тюрьму сажали по выдуманному делу. А когда из тюрьмы отпускали — уже не показывали вообще.

ЭРНСТ: А на московских выборах его снова регулярно показывали.

БЕЛОВ: Ром, остановись. Это снова разговор о политике. Мы тебя должны на работу устроить, помнишь? Константин Львович, расскажите лучше про аудиторию. Как вы ее себе представляете? Вы смотрите на цифры в распечатках Gallup, разговариваете с ними? Как вы понимаете, кто что посмотрит точно? На что вы опираетесь, когда планируете телеканал?

ЭРНСТ: Я опираюсь на свой жизненный опыт. Я знаю, что у меня с аудиторией общего... ну почти все. Разница незначительная.

БЕЛОВ: Вы образованнее своей аудитории.

ЭРНСТ: Образование не является базовой разницей. Практика страны, коммуникации, фрагменты истории, звуки и запахи объединяют в гораздо большей степени, чем прочитанные и просмотренные умные иностранные книжки и фильмы. Я помню, сколько стоили в советские времена билеты на электричку, какой был вкус у вокзальных пирожков. Помню, что «Музыкальный киоск» вела Элеонора Беляева. Помню, как пахло в подъезде советской хрущевки. Вот что меня с аудиторией объединяет. С молодой ее частью труднее. Я с ней постоянно общаюсь. С дочерью, с ее знакомыми, с молодыми ребятами. Я их не так точно чувствую. И опосредованно через близких людей это ощущение пытаюсь поймать. Мы сейчас запускаем канал «Первый Digital», который ориентирован на аудиторию, родившуюся после 1980 года. И это будет совсем другая ­коммуникация.

БЕЛОВ: Это для Ромы, значит.

ЭРНСТ: Я подтаскиваю туда молодежь. Она, безусловно, точнее чувствует новую аудиторию. Люди, родившиеся до 1980 года, легко держат линейную историю и могут прочитать «Войну и мир». А родившиеся после 1980 года могут держать в голове сразу несколько объектов, но на короткое время и неглубоко. Линейные истории с последовательным повествованием их не цепляют, они не в состоянии прочитать толстую книжку. Просто им скучно.

СУПЕР: Первый канал показал сериал «Фарго». На мой взгляд, это один из самых крутых сериалов из существующих в мире.

ЭРНСТ: Это блестящий сериал.

СУПЕР: Объясните, вы зачем его показывали? Люди, которые хотели бы посмотреть «Фарго» и вообще знают, что это такое, его уже посмотрели в торрентах раньше. Аудитория, которой сериал «Фарго» до фонаря, кажется, не станет это смотреть ни в торрентах, ни в эфире.

ЭРНСТ: Нет. Есть часть людей, которым потенциально интересен сериал «Фарго». Они не являются, предположим, native users. Это люди более старшего возраста. Или вашего возраста (я надеюсь, вы не обольщаетесь, что вы молодняк). Это будет поздневечерний показ, когда большинство людей закончили работать и готовы отвлечься, а мы даем им возможность обнаружить для себя какой-то качественный продукт. И торрентами, кстати, пользуются не все.

БЕЛОВ: Я не пользуюсь торрентами.

ЭРНСТ: Не только вы. Многие не пользуются, но нуждаются в хорошем продукте. Знаете, самая опасная вещь, для журналиста в частности, себя и свой ближайший круг воспринимать как всю аудиторию. Это главная ошибка. Работающие в Москве в модном СМИ журналисты — просто группа сектантов по сравнению с телевизионной аудиторией.

БЕЛОВ: Это то, что я все время пытаюсь объяснить своей редакции.

ЭРНСТ: Я всегда вспоминаю, как Юра Сапрыки­н рассказывал, что его бывшая редакция все время твердила: мы зомбоящик не смотрим. Но регулярно обсуждала увиденное по телевизору. Но как это возможно, если вы пять лет назад выбросили телевизор? Откуда вы все это знаете?

СУПЕР: Обычно люди отвечают, что ходили на ужин в гости к бабушке и телевизор работал фоном. Константин Львович, скажите откровенно, Крым наш? БЕЛОВ: Рома!

ЭРНСТ: Я наверняка буду выглядеть в ваших глазах ястребом, но вот честно — я счастлив, оттого что Крым снова стал российским.

СУПЕР: А вы бы согласились, раз вы счастливы, поставить телевизионную церемонию присоединения Крыма к России?

БЕЛОВ: Странно, что ее еще не было.

ЭРНСТ: Телевизор вы точно не смотрите. Церемония была — в Георгиевском зале Кремля.

СУПЕР: Это можно было бы круто придумать. Большой красивый стадион в Судаке. С неба спускается гигантская горящая чурчхела и заливает светом трибуны. На трибунах скандируют: «Крым Чен Ир! Крым Чен Ир!»

ЭРНСТ: (Серьезно и хмуро.) Можете, конечно, продолжать в этой манере, но, поверьте, стебусь я гораздо жестче, чем вы, и не рекомендую эту область исследовать.

СУПЕР: Черт, кажется, Ким, все-таки это тебя возьмут на работу. А не меня. Ким наш! Хорошо, ходят легенды о вашей чудовищной занятости, Константин Львович.

БЕЛОВ: Расскажите, как проходит ваш обычный день? Как вы впихиваете в него все, что нужно впихнуть?

ЭРНСТ: Я мало сплю. Я не успеваю сделать 75 процентов того, что мне нужно успеть. Я в жизни был и жаворонком, и совой…

СУПЕР: Теперь ястреб, да.

ЭРНСТ: У меня такой объем работы, который никогда не успеешь сделать. Я недорабатываю ежедневно, хотя работаю весь день. И выходных у меня, увы, нет.

БЕЛОВ: А делегировать вы хорошо научились?

ЭРНСТ: Плохо. Хотя два зама у меня есть и они прекрасно справляются с делегированными полномочиями, могут все делать и без меня. Но в основном — потом тратишь больше времени на то, чтобы разгребать за теми, кому делегировал. Я знаю, многие мечтают заменить меня на этом месте. Им кажется, что я сижу, бамбук курю, разговариваю по большому телефону и читаю газеты. А то, что я сам все придумываю, кручу, езжу на съемки, все время общаюсь с психами, коими являются люди, работающие на телевидении, — это мало кто понимает. Так что делегируй — не делегируй, а каждый день заканчивается с ощущением: господи, опять не успел.

БЕЛОВ: Константин Львович, главный секрет тут — никогда не стирать из айпада то, что вы успели сделать, чтобы видеть то, что у вас получилось.

ЭРНСТ: Спасибо, воспользуюсь советом — жалко, не поможет.

БЕЛОВ: А еще у вас ведь миллион подчиненных. Многие из них — и это очевидно — ходят за вами на цыпочках и смотрят вам в рот. Иначе ведь не бывает.

СУПЕР: Да, с вами подчиненные шепотом разговаривают. Я это своими ушами слышал.

ЭРНСТ: Да ладно!

СУПЕР: А еще я видел вас в «Останкино» как-то раз: вы шли по коридору, вокруг вас хлопотали охранники, а люди, которые шли вам навстречу, инстинктивно сами жались к стенам. Видел, зуб даю.

ЭРНСТ: А я жег их огнем, который из моей пасти извергается? Давайте зуб.

СУПЕР: Не дам, вас люди побаиваются, это факт.

БЕЛОВ: Внимание, вопрос! Люди наверняка говорят вам то, что вам хочется слышать. Ведут себя так, как вам хочется, чтобы они себя вели. Как вы все это фильтруете и сохраняете чувство ­реальности?

ЭРНСТ: А я просто очень хорошо понимаю, когда пытаются лизнуть или обмануть, поэтому легко сохраняю себя в рамках реальности. И каждый день во время утреннего бритья имею с собой короткий разговор, который настраивает меня на реалистичный лад.

СУПЕР: Если так случится, что завтра вы по какой-то причине лишитесь Первого канала... БЕЛОВ: Или «Первый» лишится вас.
СУПЕР: ...что в таком случае заставит вас просыпаться по утрам? Ведь для вас «Первый» — это не просто работа. Это ваш кардиостимулятор в каком-то смысле.

ЭРНСТ: По утрам меня заставит просыпаться будильник. Да придумаю еще чего-нибудь. Какое-то время буду читать скопившиеся дома книги. Потом мой темперамент заставит меня выйти из дома.

СУПЕР: Не выходи из комнаты, не совершай ошибку. А когда вы станете совсем стареньким...

ЭРНСТ: Я надеюсь умереть довольно нестареньким...

СУПЕР: Когда вы умрете не совсем стареньким, вам где хотелось бы оказаться: в аду или в раю? Где для вас компания поинтереснее?

ЭРНСТ: Журналист умирает от инфаркта. И попадает в чистилище. Встречает его апостол Петр: «О, я тебя знаю, видел по телевизору. Слушай, мне сейчас надо отойти, дела. Но ты вроде мужик хороший. Ты сам себе выбери место, где тебе будет лучше». Журналист отправляется к вратам рая. Заходит туда. А там ньюсрум. И ­кто-то орет: «Минута до эфира! Где материал, блин?» Потом он бежит к дверям ада. Заходит, но и там ньюсрум: «Минута до эфира! Где материал, блин?» Журналист обескуражен. Находит апостола Петра и спрашивает: «Послушайте, а в чем разница?» Апостол Петр отвечает: «Вторые — не успеют».

БЕЛОВ: :)

ЭРНСТ: Я хотел бы успеть. А уж куда попаду... зависит от того, что успею. Знатоки говорят, в аду больше знакомых. Так что увидимся.