В Москве и вообще в России, распахнувшей двери в далеко не новые, но кленовые сени душные свои, я стала выбирать мужчин исходя из содержания. Души, а не кошелька. Хотя в России распространена иная формула счастья. Чем больше нулей у избранника на счету, тем ближе к нулю твои шансы с избранником на счастье в личной жизни. Но я же воспитывалась в Сен-Жермене, а не на Патриарших. Поэтому мужское краткое содержание попыталась облечь в нужные мне формы: вы содержательны, а я не содержанка.
Тяжело, увлекательно, безрезультатно. Каждый мужчина, попав на Зину, оказывался на войне. На той, позабытой в России далекой Гражданской, на которой пленных не берут. Только банят в соцсетях и мессенджерах. Но Зину и пять разрывов отношений на враждебной ноте не исправили.
По-прежнему, заходя в ресторан, оглядываясь в поисках визави, я тешу себя надеждой, что суженый на этот вечер способен не только оплатить бутылочку «Монраше», но и отплатить мне за искренность той же монетой, закрыть не только счет, но и вечные вопросы. Надежды немолодых девушек питают. А в загс не зовут. Социологи говорят, что институт брака устарел, а в народе говорят: боже, как она постарела. Что делать? Бороться и искать, так и не найти, но не сдаваться – возрасту с цинизмом на поруки. Продолжать быть, смахивая то слезу, то тиндер. Кто виноват? Наверное, патриархат. Хоть авторка сих строк честно признает, что и сама она – будьте нате.
В затакте весны (как и исдохшая зима, она полна тревоги нашей) я встретила пятерых мужчин. Актера, режиссера, журналиста, финансиста и того, кому посвящена колонка.
Все, кроме одного, – граждане России, все богатыри, не галлы, в плечах косая сажень, в голове – махровый нарциссизм и немножко гуманизма. Со всеми я пила коньяк и щурилась кокетливо в отблесках их эгоцентризма.
Журналист соблазнял меня эзотерикой прошлогоднего фасона, цитировал Виктора Олеговича Пелевина и чисто контрарианства ради хвалил людей, что навечно засели в Кремле. Как известно, у отечественных мастеров эзотерики непременно имеются в биографии трехбуквенные места работы, а в дреды и шаровары вплетены георгиевские ленты.
Это было неискренне и очень смешно. Журналистика в России – дело такое, комическое.
Звезда экрана без устали убирал челку с высокого, полного драматизма лба, озвучивал чужие тексты, актеры – вообще недомужчины. Если месье традиционных профессий требуют, чтобы женщина шла на два шага позади и несла их тапочки, то актеры – чтобы женщина пятилась у них под носом и несла на вытянутых руках зеркало. На вечные вопросы отвечал с ленцой и общими формулировками, с которыми у нас не поспоришь. Свобода – говорила звезда экрана – лучше несвободы. Так утверждал и Бродский, и глава правительства.
Это было неискренне и очень смешно. Кино в России – дело такое, трагическое.
Режиссер пытался меня снобировать. Весь мир – театр, а театр начинается с вешалки, на которой все чаще худруки оставляют совесть. На сцене она без надобности, всматриваться в банальность зла только мешает. Банальность зла заключается в том, что все, даже предательство, стало абсолютно банально. Театр как зеркало человеческих душ, но почему-то отражает Старую площадь. Здания, где все (о)кошки серы, а души исключительно ведомственные. Как важно быть серьезным, говорила я. Как важно быть одиозным, говорил он.
Это было неискренне и очень смешно. Театр в России – дело такое, драматическое.
Финансист улыбался мне винирами. Фальшивые улыбки – и по содержанию, и по форме – в Москве не редки. Финансист, как всегда, мог объяснить любые схемы и операции, кроме той единственной, с которой стартовал его капитал. Он давно уже метил в героев романа Драйзера, нежели в Госдуму, в его кабинете на стене портрет первого лица сменил кадр из «Третьего человека» – с годами финансисты не то что умнеют или хорошеют, но становятся как бы просвещеннее. Просвещенная диктатура олигархата позволяет гражданам ходить на выставки современного западного искусства и спектакли с участием западных звезд, думая о высоком, забывать о насущном – что все отобрали именно у них, а поделили между кем-то еще. Финансист тоже говорил о важном. Зло свободно, а свобода – банальность. Несвобода же подталкивает широкие массы к просвещению.
Это было неискренне и очень смешно. Финансы в России – дело такое, они вам поют романсы. Всегда жестокие.
Наконец, пятый, неизвестный. Отягощенный и блестящей карьерой, и внушительным набором материальных ценностей, тем не менее принципиально отличался от остальных. Он утверждал и словом и делом, что сложным человеком можешь ты не быть, но человеком быть обязан. Всегда и везде. И на заре жизни, и на пороге дожития. И в Москве, и в Лондоне, и тем более в Казани, куда занесло его творческое призвание – с глубинным народом особенно трудно дышать в унисон, попутно объясняя, что воздух свободы тогда сладок и приятен, когда пришел ты к ней с чистой совестью.
Это было искренне и совсем не смешно. Совесть в России – дело такое, бесперспективное. Но если здесь вам встречается она – и по формальным признакам, и по содержанию ее ни с чем не перепутать, – то, значит, годы были прожиты и вымучены не зря, значит, в России секс есть и ваши виды на будущее не так уж депрессивны.
0
