Столыпин мог спасти конституционную монархию», — написал в 1929 году в эмиграции видный русский либерал Василий Маклаков. Правда, будучи членом Государственной думы, он, по собственному признанию, «не раз и очень резко» выступал против премьер-министра. Однако время и, главное, события, которые затем обрушились на Россию, заставили Маклакова забыть о частностях и сделать акцент на главном: Столыпин — последний, кто мог предотвратить падение думской монархии.
На первый взгляд, мысль о том, что один человек может спасти — или, наоборот, погубить — целое государство, выглядит заведомой гиперболой. Но это не так, коль скоро речь заходит о стране, в которой вся власть традиционно сосредоточена в руках одного лица — самодержца. Стабильность такой системы в действительности весьма зыбка, поскольку всецело зависит от того, считают ли обитатели такой страны своего повелителя «настоящим», или, как бы мы сказали сегодня, «легитимным».
Основная проблема Российской империи начала XX века, которая обрекла её на две революции, а в конечном счёте и на гибель, заключалась в том, что император Николай II не казался своим подданным «настоящим». В нём не было ни нацеленности на реформы, чего ждала основная часть образованного класса, ни более популярной в массовом сознании твёрдости, способной подавлять любой «низовой» протест.
Первое же публичное выступление царя в январе 1895 года одновременно и разочаровало, и раздразнило образованную общественность. Выступая «по бумажке», с явной неуверенностью в голосе, юный самодержец попытался сделать выговор почтенным земцам за их «бессмысленные» конституционные мечтания. В итоге даже готовивший Николая к этому демаршу Константин Победоносцев вынужден был признать: «После речи государя продолжается волнение... Мне рассказывают, что повсюду в молодёжи и интеллигенции идут толки с каким-то раздражением против молодого государя...»
Вскоре случилась ходынская катастрофа на коронационных торжествах 1896 года, которая обернулась катастрофой и для репутации Николая. Его бестактное поведение общественность расценила как бесчувственное по отношению к полутора тысячам погибших в давке людей и навсегда пригвоздила к его имени эпитет: Кровавый.
А затем была провокативная многолетняя «синусоида» зыбких реформ и неуверенных репрессий. После поражения в Русско-японской войне, Кровавого воскресенья и революционной вольницы 1905–1906 годов, когда в стране стали выходить сатирические журналы, представлявшие царя в виде «кровожадного ничтожества», довершилось крушение авторитета Николая II в глазах подавляющего большинства образованных людей, от политической активности которых зависело и поведение неграмотных масс. Противники революции оказались морально парализованы. Защищать монархию, представленную слабымцарём-неудачником, было фактически невозможно.
Николая и его империю, таким образом, надо было спасать не от внешних и даже не от внутренних врагов — революционеров-бомбистов, а от фатального дефицита легитимности. В этот роковой момент царь сделал своё последнее удачное назначение: в 1906 году сначала главой МВД, а за теми председателем Совета министров стал Пётр Столыпин, который быстро сумел добиться главного — вернуть власти утраченный ею авторитет.
Как вспоминал один из его ближайших помощников, Сергей Крыжановский, Столыпин «первым сумел найти опору не только в силе власти, но и в мнении страны, увидевшей в нём устроителя жизни и защитника от смуты. В лице его впервые встал перед обществом вместо привычного типа министра-бюрократа, плывущего по течению в погоне за собственным благополучием, новый героический образ вождя, двигающего жизнь и увлекающего её за собою».
Столыпину практически сразу удалось главное: он сумел произвести на общество впечатление. По сути, это был первый в русской истории министр политик. Поступки нового премьера порой бывали резки и надменны, но зато всегда артистически безупречны. И главное — результативны! Ещё в бытность саратовским губернатором в разгар крестьянских волнений он сумел осадить двинувшегося на него здоровенного мужика с дубиной, просто кинув ему свою шинель и приказав её подержать.
«Возгордившийся праведник» — так называли Столыпина между собой некоторые его сотрудники. Однако именно благодаря своей демонстративно царственной осанке Столыпин и смог загипнотизировать на время всероссийский бунт, вытащить страну из революционного болота, в которое ввалил её бездарный и бесталанный самодержец.
Столыпин выступал в Думе как великий трагик на сцене. Его идеально темперированные монологи, исполненные логики и образности, производили впечатление не только на думское большинство (поначалу враждебное, затем восторженно лояльное), но и на страну в целом. Отрывки из его речей, газетных интервью и даже служебных записок расходились на цитаты.
Знаменитыми стали слова Столыпина, сказанные им в марте 1907 года депутатам левых фракций: «Эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства паралич и воли, и мысли, все они сводятся к двум словам, обращённым к власти: “Руки вверх”. На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: “Не запугаете!”»
«Эти слова, — вспоминал один из думцев Василий Шульгин, — облетели всю Россию. Потерявшие почву под ногами, изверившиеся во власти люди ощутили, что Россия вновь обрела сильное правительство. Армия, чиновники, полиция и все граждане, не желавшие революции, приободрились и стали на свои места. Это сделали два слова: “Не запугаете!”»
Разумеется, харизма Столыпина покоилась не только на эффектных фразах. Именно в нём страна, уже успевшая привыкнуть к репрессивно-реформаторскому бессилию власти и вошедшая во вкус перманентного бунта, вдруг увидела министра, способного не только говорить, но и действовать. Притом действовать не только посредством жёстких репрессий по отношению к революционерам, но в соответствии с гласно объявленным планом реформ.
Проект Столыпина был масштабным. По сути, он ставил целью разрешить все те противоречия, которые накопились за два столетия «петербургского периода» русской истории. Наиболее взрывоопасным было в ту пору давнее противоборство между образованным классом, почти поголовно мечтавшим о конституции, и самодержавием, органически неспособным соединить себя с парламентаризмом и политической свободой, что наглядно подтвердил опыт первых двух Дум.
Однако Столыпин, грубо нарушив существующие законы, сумел в 1907 году сконструировать лояльную Думу. Большинство в ней получили помещики и буржуазия, то есть подавляющее меньшинство населения. Эта Дума, конечно, не могла стать авторитетной. Но вкупе с прочими свободами она как бы говорила обществу: вот вам, хоть и не полноценная конституция, но всё-таки возможность громко звенеть о политике, постепенно добиваясь уступок.
Самой глубокой и застарелой проблемой России был крестьянский вопрос. Столыпин начал решать его незамедлительно, и уже 9 ноября 1906 года был издан знаменитый указ, который позволил крестьянам закреплять землю в личную собственность. Начатая Столыпиным аграрная реформа довольно быстро «замирила» деревню и стала основой последующего успешного развития российской экономики.
Наконец, бомбой, а точнее целой связкой бомб, подложенной под основание империи, являлся национальный вопрос. Позиция Столыпина здесь была двойственной.
С одной стороны, он считал необходимым как можно скорее ликвидировать еврейское неравноправие, оставив тем самым революционные партии без доброй трети самых деятельных и образованных активистов. «Евреи бросают бомбы. А вы знаете, в каких условиях живут они в Западном крае? Вы видели еврейскую бедноту?» — говорил Столыпин осенью 1906 года своему единомышленнику Сергею Сыромятникову. Именно в этот момент премьер готовил проект закона об отмене антиеврейских ограничений.
С другой стороны, Столыпин был убеждён в том, что сохранить целостность империи, 45 процентов населения которой составляют так называемые инородцы (а ещё 10 процентов — малороссы и белорусы, которые формально считались русскими, но которых ещё предстояло в этом убедить), можно было лишь в случае предоставления русским «политической форы». То есть гарантии их преобладания во всех представительных учреждениях, начиная с Думы и кончая земствами.
С целью реализации «национальной программы» и укрепления своих позиций в Думе Столыпин помог создать в 1910 году целую партию — Всероссийский национальный союз (ВНС).
«ОН ЗАСЛОНЯЛ МЕНЯ!..»
Одним словом, у Столыпина был план. Кто же помешал его реализовать и спасти империю от гибели? Ответ вроде бы очевиден — помешал террорист Дмитрий Богров, 1 сентября 1911 года смертельно ранивший премьер-министра в Киевском театре. Однако Василий Маклаков даёт совсем другой ответ: спасти конституционную монархию (точнее, «мнимо-конституционную», как называли её в ту пору в Европе) помешали император Николай II и его ближайшее окружение, состоявшее в основном из людей крайне правых убеждений.
То, что Николай II сознательно ставил палки в колёса премьеру-реформатору, факт, в общем, известный.
Ещё в конце 1906 года царь отказался подписать подготовленный Столыпиным проект указа об отмене ряда антиеврейских ограничений. Несмотря на все старания премьера убедить самодержца в неотложности этой меры, тот заявил, что «внутренний голос» не советует ему этого делать.
Когда же стало ясно, что непосредственная угроза революции миновала, Николай принялся методично торпедировать практически всю намеченную Столыпиным программу преобразований. Уже в начале 1908 года общественность стала замечать, что премьер далеко не всесилен. А через год, когда Николай демонстративно не утвердил закон, за который особенно ратовал Столыпин, ситуация стала опасной. Случился правительственный кризис. Столыпин сохранил пост лишь путём отступления.
В 1910 году, видя, что Столыпинские реформы буксуют, пробудилась уличная оппозиция. В прессе начала раскручиваться спираль скандального обсуждения фигуры царского фаворита Григория Распутина (которая в итоге выстрелит сначала убийствомстарца в декабре 1916 года, а затем косвенно — февральским антимонархическим бунтом в Петрограде). Все попытки Столыпина добиться удаления Распутина, своим присутствием превращавшего российского императора в глазах общественности в бульварно-карикатурный персонаж, натыкались на сопротивление и ненависть со стороны императрицы Александры Фёдоровны…
Стремясь любой ценой сдвинуть дело реформ с мёртвой точки, Столыпин перенёс центр тяжести на проведение русско-националистических законопроектов, которые, как полагал премьер, должны были найти отклик в сердце самодержца, декларировавшего приверженность заветам Александра III, открыто провозгласившего лозунг: «Россия для русских!».
Однако и здесь Столыпина ждала неудача: весной 1911 года провал именно «националистического законопроекта» в Госсовете (с негласной санкции Николая II) спровоцировал сразу два кризиса — сначала министерский (когда Столыпин чуть было не ушёл в отставку), а затем парламентский (когда от премьера отшатнулись даже его традиционные союзники — октябристы). После этого стало понятно, что дни Столыпина на посту премьера сочтены. Даже называли конкретный срок отставки — октябрь 1911 года.
Почему последний российский самодержец вёл себя так враждебно по отношению к своему спасителю, тоже, в общем, не секрет. Говоря попросту, он ревновал Столыпина к его славе и успеху. То есть к тому, что мы сегодня назвали бы харизмой.
Разумеется, слабому и мнительному Николаю активно «помогали». И в первую очередь его самый близкий советник и друг — супруга Александра Фёдоровна. Как вспоминает Шульгин, «императрица не любила Столыпина по той… причине ...что он сановник большого калибра. Он как бы заслонял от народа Царя — её супруга. Может быть, она была права. В Столыпине были качества, необходимые самодержцу, которых не было у Николая II».
В пересказе ещё одного думского союзника Столыпина, лидера партии октябристов Александра Гучкова, в беседе с только что назначенным на место покойного Столыпина новым председателем Совета министров Владимиром Коковцовым император заявил: «Я очень рад, что вы не делаете того, что делал покойный Столыпин, который заслонял меня...» «У Коковцова, — пишет Гучков, — вырвалась такая фраза: “Ваше Императорское Величество, покойный Пётр Аркадьевич не заслонял Вас, он умер за Вас”», на что Николай повторил с упрямством: «Он заслонял меня. Мне надоело читать каждый день в газетах “Председатель Совета министров, Председатель Совета министров!..”»
Что ж. Повод для таких огорчений у Николая в самом деле был. Например, после визита в 1908 году в Россию Эдуарда VII в иностранных газетах появились фотографии, на которых рядом красовались статные фигуры британского короля и русского премьера. Российский император при этом остался за кадром, и среди придворных, конечно же, нашлись те, кто немедленно доложили об этом монарху.
Но ещё больше царя раздражала та думская сцена, на которой Столыпин смог утвердить своё политическое первенство. В стремлении премьера вести конструктивный диалог с думскими партиями Николай II и его супруга видели сговор, нацеленный на то, чтобы «задвинуть» императора за кулисы большой политики. В этом монаршей чете, быстро забывшей о кошмаре революционных лет, стала видеться основная угроза.
Столыпин же упорно настаивал на том, что только совместная работа правительства и Думы способна сделать взбудораженную революцией страну внутренне прочной. Сохранилась стенограмма его характерной речи в Думе: «Россия, естественно, не может не быть недовольной; она недовольна не только правительством, но и Думой, и Госсоветом, недовольна и правыми партиями, и левыми партиями. Недовольна потому, что Россия недовольна собою. Недовольство это пройдёт, когда укрепится русское государственное самосознание! И достигнуть этого возможно главным образом при одном условии: при правильной совместной работе правительства с представительными учреждениями (голоса в центре: “Браво!”)…»
Скорее всего Столыпин намеренно оттеснял утратившего политический авторитет царя вглубь сцены, чтобы сделать корифеем всего политического действа самого себя как главу правительства, умело манипулирующего «греческим хором» думского большинства.
Столыпин, например, призывал думцев активно критиковать деятельность тех министерств, которые подчинялись не премьеру, а непосредственно императору. В частности, работу военно-морского ведомства: «Господа, ваши нападки, ваши разоблачения сослужили громадную услугу флоту, они принесли и громадную пользу государству; более того, я уверен, что при наличии Думы невозможны уже те злоупотребления, которые были раньше. (Продолжительные рукоплескания.) Господа, я пойду дальше, я скажу, что, быть может, морское ведомство ещё не доказало того, что возможно доверить ему те сотни миллионов, которые необходимы на программу нового судостроения...»
Николаю II, его жене и вообще крайне правым, подобно Бурбонам, «ничего не забывшими ничему не научившимся», такие заявления казались сущей крамолой. «Мы надеемся, — наставляла Александра Фёдоровна Коковцова вскоре после гибели Столыпина, — что вы никогда не вступите на путь этих ужасных политических партий, которые только и мечтают о том, чтобы захватить власть или поставить правительство в роль подчинения их воле». И далее произнесла нечто такое, что поразило даже бюрократа-флегматика Коковцова: «Слушая вас, я вижу, что вы всё делаете для сравнения между собою и Столыпиным. Вы придаёте слишком много значения его деятельности и его личности. Верьтемне, не надо так жалеть тех, кого не стало. Я уверена, что каждый исполняет свою роль. И если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль и должен был стушеваться, так как ему нечего больше исполнять... Не ищите поддержки в политических партиях. Опирайтесь на доверие Государя — Бог вам поможет. Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить вам место, и что это — для блага России».
Неудивительно, что думские союзники Столыпина — октябристы и националисты — были убеждены в том, что руками террориста-одиночки премьер-министра убили не революционеры, а ультрамонархисты, если и не по прямому указанию царской четы, то из желания им угодить.
Как вспоминали современники, тягостное впечатление произвело и то, что те люди, по вине которых был убит глава правительства, не были должным образом наказаны. Как с горечью писал Шульгин, дело в отношении полковника Кулябко, статского советника Веригина, генералов Курлова и Спиридовича, обвиняемых в бездействии, непринятии надлежащих мер охраны убитого премьера, по приказу императора было прекращено.
ЗАЛОЖНИК«ВЕЛИКОЙ РОССИИ»
Остаётся, однако, ещё один вопрос: сумел бы Столыпин спасти императорскую Россию, если бы Николай II согласился добровольно уйти в тень, выдвинув харизматичного премьера на политическую авансцену?
Думается, всё же нет.
Во-первых, политика русского национализма буквально взрывала многонациональную империю изнутри, фактически перечёркивая все надежды самого же Столыпина на «двадцать лет покоя». Более того. Сами же русские националисты, являвшиеся верными сторонниками Столыпина, ничуть этого не скрывали, поскольку были убеждены, что развитие России по пути парламентаризма и политических свобод автоматически означает эскалацию противоборства между различными народами, её населяющими.
Национальное движение, подчёркивал один из лидеров ВНС Анатолий Савенко, «всегда и неизменно является прямым следствием политических свобод». «Там, где свобода, там развивается широкая самодеятельность, там возникает глубокое и широкое национальное самосознание, а где национальное самосознание — там неизбежна национальная борьба».
Во-вторых, несмотря на всю свою приверженность миролюбивой внешней политике, что позволило в ситуации так называемого Боснийского кризиса 1909 года Столыпину удержать Россию от войны с Австро-Венгрией, премьер вряд ли смог бы в будущем предотвратить Первую мировую войну. Россия ещё со времён Александра III являлась заложницей военной конвенции с Францией. Франция же, как и Германия, рьяно рвалась в бой. Россия в этом смысле оставалась серьёзно зависимой от внешней политики более богатых держав.
Одним словом, именно стремление сохранить и упрочить Великую Россию в её либерально-имперском формате обрекало столыпинский проект на неизбежное поражение даже в том случае, если бы он был полноценно реализован. Утопичная надежда сохранить целостность державы посредством педалирования русского национализма, а также сохранение России в орбите «большой» европейской политики (противиться чему Столыпин не мог, да и не собирался) — всё это неумолимо влекло империю к краху.
И всё-таки жаль. Жаль, что в очередной раз честному и благородному человеку русская история не дала даже призрачного шанса на чудо...
0
119.00
