Виктор Каган: Думаю, безнравственно ставить вопрос о том, имеет ли человек право быть счастливым. Советская власть отказывала нам в индивидуальном счастье, считалось, что возможно только коллективное, а если и твое, индивидуальное, то по сделанным коллективом лекалам. Но вот в американской декларации независимости есть пункт, с которым я совершенно согласен: каждый человек имеет право стремиться к счастью, как он его понимает. Другой вопрос, что я ради своего счастья делаю. Если иду по головам окружающих, ломаю мир ради своих целей, это безнравственно, да. Но и счастливым так вряд ли станешь, да и не специалист я по нравственности.
В.К.: Зависит, но не определяется ею. Мне вспоминается чья-то фотография октября 1941 года – теплушка на остановке, едущие в эвакуацию вышли кипяточку набрать, стоят у вагона, о чем-то говорят и смеются… Замечательно смеются – подумал, что мы сегодня едва ли умеем так же смеяться. Их жизнь продолжается, почему же им не быть счастливыми? Когда я не принимаю происходящее, мои реакции – отвергание, депрессия или агрессия. А когда принимаешь реальность, начинаешь думать, как теперь жить в новых условиях. Многое зависит от нашего отношения к происходящему и к себе. Один будет несчастен, потеряв 15% трехмиллиардного бизнеса, а другой счастлив, потому что остался хоть и без работы, но жив! Один несчастен, что нет хамона, а другой думает: есть повод попробовать что-то новое.
Все-таки трудно наслаждаться жизнью, когда не знаешь, что будешь есть завтра…
В.К.: Пока основные потребности не удовлетворены и не хватает жизненно необходимого, я могу принимать удовлетворение за счастье. Уровень счастья растет по мере удовлетворения потребностей, но затем выходит на плато и в какой-то момент будет падать. В народе говорят про это – «с жиру бесятся», но такое случается, когда потребности удовлетворены, а жизненные цели неясны: вот у меня все есть, а зачем?
Есть ли у вас определение счастья?
В.К.: Мне нравится определение, которое дал один 11-летний мальчик: его папа молодым погиб от инфаркта, а мама пыталась устроить свою жизнь, поселила его у теток, навещала его, звонила, но все реже и реже. Тетки обратились ко мне, потому что у него были трудности в школе. И было это как раз на следующий день после его дня рождения, когда мама не позвонила и не пришла. И он сказал мне: «Счастье – это когда тебя любят те, кого ты любишь». Мы задумываемся о счастье, когда нам чего-то не хватает. Мы не говорим о другом – «счастливчик!», имея в виду, что он такой же, как мы. Мы замечаем, когда он счастливей нас. И когда нас спрашивают, что нужно для счастья, мы называем то, чего не хватает в данный момент.
Говорят, счастье можно измерить…
В.К.: Если даже определить нельзя, то как же измерить? Есть две стороны счастья – острое, сильное чувство, которое не длится долго. И есть счастливая жизнь: это о том, насколько моя жизнь для меня хороша, насколько она по мне. Но это не значит, что все, что со мной происходит, сплошное счастье. Если бы спросить Виктора Франкла, выжившего в концлагере, была ли у него счастливая жизнь, думаю, он ответил бы, что да. Но я не знаю ни единых для всех рецептов счастья, ни способов измерить его.
Но один рецепт все же есть – «перестать беспокоиться и начать жить»…
В.К.: Совершенно невыполнимо! Как я могу не беспокоиться? Пока я жив, я беспокоюсь. Открыл глаза, солнце светит – организм ответил легким стрессом – что это вглаза лупит? Потом спохватился, почему кошка не мурлычет. Потом писать хочется – встать сейчас или через 10 минут? Мы беспокоимся постоянно. Второй невыполнимый совет – «держи себя в руках». Всегда хочется спросить: за какое место, за горло? Таких бабушкиных психотерапий хоть пруд пруди, но они не работают.
Другое дело, что можно беспокоиться – и быть счастливым. Можно даже страдать – и быть счастливым. Были ли счастливы протопоп Аввакум, Григорий Сковорода? Думаю, что да. Потому что у них было ощущение движения по своему жизненному пути, ощущение – «я делаю то, что я должен делать». Одинок ли отшельник на горе? Он в изоляции. Но он, во-первых, на связи с Богом, во-вторых, на связи с оставшимися в долине. Он знает, что они знают, что он здесь молится, в своем внутреннем пространстве он не одинок и может быть счастлив. А мы страдаем, что нас в изоляцию посадили…
Но отшельник там по своей воле, а мы нет!
В.К.: Один из способов жить своей жизнью – это выбирать свой путь даже в ситуации несвободы, оставаться свободным и в несвободе. Преодолевать не только стены, но и собственные ограничения. И для этого нужно вернуться к себе. У меня есть пациентка, которой карантин пришелся даже кстати, потому что все свои беспокойства она на бегу привычно игнорировала. А тут в вынужденном уединении появилось время подумать. Со слезами, тяжело, она переживает, но наконец-то думает. Возможно, она скажет однажды: карантин – это плохо, но хорошо, что в моей жизни он был.
Получается парадокс: наша жизнь может быть счастливой, даже если в ней нет счастья...
В.К.: Пожалуй. Иногда, оглянувшись, видишь, сколько ошибок наделал в жизни, в какие чащи забирался, и жалеешь об этом, но, отойдя немного в сторону, понимаешь, что так пролегал единственно возможный путь, другого не было, и ты шел по нему. Какой путь мой – как знать? Не выдумывать его, а чувствовать его, следовать по нему и не сходить с него, а и собьешься – возвратиться
0
119.00
