В 2020 году исполнилось 20 лет, как предприниматель Алексей Ананьев начал коллекционировать российское советское реалистическое искусство. Его первой покупкой стало полотно «Свадьба» Юрия Кугача. За ним плеяда советских звезд — Дмитрий Жилинский, Виктор Попков, Гелий Коржев, Александр Дейнека, Георгий Нисский. И ряд аукционных рекордов. На аукционе Sotheby’s в 2014 году Ананьев приобрел «Над снегами» Георгия Нисского за $2,5 млн, установив сразу два мировых рекорда: самая высокая аукционная цена на произведение художника и ценовой рекорд для советской официальной живописи. В 2011 году Алексей Ананьев сделал свое собрание (около 6500 работ) публичным, открыв Институт русского реалистического искусства — музей, на трех этажах которого, на площади 4500 кв. м, было выставлено около 500 работ в постоянной экспозиции и проходили временные выставки. Музей закрыли для посетителей после того, как 29 мая 2019 года Арбитражный суд Москвы в качестве обеспечительной меры по иску Промсвязьбанка на 282 млрд рублей постановил арестовать имущество бывших собственников банка Дмитрия и Алексея Ананьевых и его топ-менеджеров, в том числе картины Алексея Ананьева, находящиеся «в оперативном управлении» Института русского реалистического искусства (ИРРИ), и само здание ИРРИ. О том, что происходит с музеем и его собранием, Алексей Ананьев рассказал по телефону корреспонденту Forbes.
В: Алексей, как вы сейчас связаны с Институтом русского реалистического искусства, с коллекцией? Что там происходит?
О: Несколько лет назад для обеспечения деятельности музея и целостности коллекции в соответствии с лучшими мировыми практиками я принял решение, что произведения искусства не должны находиться в моей собственности, а управлением ИРРИ должен заниматься коллектив менеджеров. Практически с самого основания музея его деятельностью управлял небольшой, но очень эффективный коллектив арт-дирекции, возглавляемой Надеждой Степановой. Должен сказать, что уже длительное время коллекция не находится в моей собственности, а здание музея вообще никогда мне не принадлежало. Это, впрочем, не отменяет того факта, что я основал ИРРИ как музейную институцию в 2011 году, всегда его поддерживал и мне небезразлична его судьба. До середины 2019 года я участвовал в жизни ИРРИ, в том числе финансово. Это мое детище, ни больше ни меньше.
В: То есть вы были не единственным человеком, который финансировал ИРРИ. Кроме вас, у музея были другие меценаты?
О: Основной вклад, конечно, был мой. За формирование коллекции отвечал только я, и все, что касается капитальных вложений, это, безусловно, только я. Но для реализации проектов, которые велись, ИРРИ привлекал спонсоров, либо они сами выходили на ИРРИ. Например, у ИРРИ был замечательный выставочный проект «Окна в Россию», который ИРРИ провел в 2017 году с «Ингосстрахом» и за который получил премию The Artnewspaper Russia в 2018 году. Этот проект в значительной степени финансировался «Ингосстрахом».
В: Кому вы передали свою коллекцию в управление и кому принадлежит здание музея?
О: И коллекция, и здание находятся в собственности не связанных со мной юридических лиц.
В: Почему вы не воспользовались такими способами защиты собрания, как, например, создание эндаумент-фонда? И почему не внесли работы из вашей коллекции в музейный реестр Российской Федерации, что теоретически должно обеспечивать предметам искусства защиту государства?
О: На собственном примере я убедился в том, что общество не готово к созданию эндаументов, поддерживающих проекты, которые тесно связаны с какими-то персоналиями, основателями проекта. Это не хорошо и не плохо — просто мы находимся в этой точке развития нашего социума. Общеизвестно, что коллекция, ставшая основой ИРРИ, — результат моей 20-летней работы. Очевидно, что на создание коллекции и формирование музейного пространства потрачены значительные личные средства. Я общался с достаточно широким кругом людей, которые, посещая ИРРИ и выставки, активно участвовали в финансовой поддержке ИРРИ, тем не менее я не видел практических возможностей для того, чтобы создать эндаумент-фонд музея. Все инвестиции в ИРРИ, от коллекции до создания инфраструктуры, на протяжении почти 10 лет работы музея, и 20 лет, если говорить о коллекции, я делал за счет собственных средств. Как вы понимаете, задолго до введения в 2017 году временной администрации в ПСБ. К большому сожалению, сейчас я подвергаюсь, с моей точки зрения, абсолютно необоснованному преследованию: мне вменяется совершение каких-то сделок, направленных на вывод средств из банка. Это абсолютный бред по одной простой причине: я не мог этого сделать только потому, что не занимал ни одного дня никакой исполнительной должности в банке и не осуществлял операционного управления, в том числе косвенным образом. К сожалению, сейчас мы видим, как суды накладывают ничем не обоснованные обеспечительные меры в отношении и картин, и здания. Работа музея парализована. Несмотря на всю поддержку, которою ИРРИ и я получали от музейного сообщества, защитить музей пока не удалось. В июне 2019 года ИРРИ был вынужден досрочно прекратить выставку «Пора разобраться. Архив Александра Каменского», которая шла в музее. Выставку, посвященную замечательному отечественному искусствоведу Каменскому, которую ИРРИ проводил вместе с Третьяковкой и Пушкинским музеем. ИРРИ был вынужден закрыться, а все картины поместить в хранилище. Сейчас решения, которые наложены и на коллекцию, и на музей, обжалуются в соответствии с законом. К большому сожалению, суды пока не занимают позицию ИРРИ, несмотря ни на то, что делал ИРРИ, ни на абсолютно прозрачные, четкие документы, которые предоставляет ИРРИ. Я уже не говорю про безупречную репутацию, которая у ИРРИ была на рынке.
В: Известно ли вам, где именно сейчас хранятся работы и есть ли в этом помещении музейный климат, соблюдаются ли все необходимые меры для их защиты и сохранности?
О: Насколько мне известно, все работы описаны и переданы на ответственное хранение Промсвязьбанку и находятся в хранилище ИРРИ. Несмотря на передачу работ на хранение Промсвязьбанку, предположу, что они хранятся бесхозяйно, так как любое лицо, не имеющее специального образования и не потратившее более 20 лет на сбор коллекции, не будет понимать, какая ценность ему вверена, и отдавать себе отчет, сколько сил в нее вложено. Для Промсвязьбанка, скорее всего, это просто обезличенные цифры и предметы. Сейчас у меня нет возможности поддерживать музей, так как существенные ресурсы уходят на отстаивание своей позиции и доказывание непричастности к вменяемым мне действиям и невиновности. Некоторые успехи уже есть, несмотря на неимоверный административный ресурс истцов.
В: Почему же вы все-таки приняли решение не вносить свою коллекцию в музейный реестр Российской Федерации, который по логике его создателей должен защищать произведения искусства в таких случаях?
О: И тогда, и сейчас я не видел и не вижу какого-то смысла вносить частную коллекцию в музейный реестр. Мне неизвестно, чтобы кто-либо из коллекционеров внес свои работы, свои коллекции в музейный фонд.
В: Существуют ли механизмы защиты частных собраний, которые можно включить сейчас?
Ничего не нужно выдумывать. В законодательстве есть все необходимые юридические инструменты, в первую очередь элементарное право собственности. В том случае, если бы оно уважалось госорганами и независимым судом, этого было бы более чем достаточно. Но если это не работает, нужно искать проблему не в том, что не нашли еще какой-то, скажем, более сертифицированный механизм защиты. Нужно смотреть в корень проблемы. А корень проблемы состоит в объективном, независимом рассмотрении судами имущественных споров.
В: Как, на ваш взгляд, отразится история, произошедшая с ИРРИ, на рынке искусства? Откроются ли новые частные музеи, станут ли частные коллекции публичными?
О: Думаю, вы правы, формулируя, с одной стороны, и вопрос, и, с другой стороны, ответ на этот вопрос. Мой пример, наш пример, многих заставит задуматься. Он, конечно, не остановит тех людей, кто собирает искусство, кто увлечен искусством. Безусловно, люди будут продолжать это делать, но вкладывать очень серьезные личные средства в создание музейных пространств, в публичные музейные проекты захотят немногие. Скажем так, таких проектов будет все меньше и меньше. Если ситуация принципиально не изменится, рассчитывать на усилия коллекционеров, меценатов особенно не придется. Не говоря о том, что и экономическая ситуация, общая турбулентность в мире тоже не способствуют тому, чтобы люди делали такие инвестиции. Потому что нужно вложить немало личных средств, причем понимая, что это безвозвратное вложение. Строго говоря, это нельзя назвать инвестициями в привычном понимании этого термина. Это в большей степени душевный порыв, который имеет серьезные экономические последствия. Не надо забывать, что нужно будет тратить значительные средства на ежемесячное поддержание и работу институции. Ведь если это музей, то он должен работать, по сути дела, бессрочно. Например, когда я создавал музей, то отдавал себе отчет, что нужно будет потратить личные средства и на создание коллекции, и на формирование музейного пространства. Когда я открывал музей в 2011 году, я был этим увлечен и, конечно, не представлял себе, что эта инициатива по независящим от музея причинам не сможет развиваться в дальнейшем по тому пути, который мы определили. Тем не менее, слава Богу, нам удалось сделать из ИРРИ одну из самых, наверное, заметных и ярких культурных институций страны. Я имею в виду постоянную экспозицию и временные выставки. Мы проводили массу лекций и мастер-классов для детей и взрослых. Организовывали специальные программы для пожилых, для детей с ограниченными возможностями, над которыми мы работали вместе с «Гаражом». В общем, мы были и являемся знаковым явлением и примером в художественном сообществе. Но то, что происходит с нами, когда музей просто закрывается, коллекция вырывается из обращения, это, конечно, крайне болезненно, неприятно для всех.
В: ИРРИ несколько лет был верным партнером государственных музеев, в том числе поддерживал проекты Третьяковской галереи. Благодаря вашему участию произошло возвращение в современную художественную среду такого художника, как Гелий Коржев. Как вам удавалось покупать работы Коржева, который, как известно, после распада СССР отказывался продавать работы кому бы то ни было из российских коллекционеров? Почему художник сделал для вас исключение?
О: Несколько лет я входил в совет попечителей Третьяковской галереи. Мне это было крайне интересно и почетно. Один из проектов — поддержка выставки Гелия Коржева в Третьяковке. ИРРИ предоставил работы и частично профинансировал выставку. Безусловно, были и другие проекты, которые я поддерживал. Что касается Гелия Коржева, то это один из незабываемых, самых ярких эпизодов моей биографии как коллекционера. Мне повезло, что он после первой встречи со мной, которой я добивался довольно долго и которая длилась несколько часов, принял для себя решение, что будет со мной общаться. Для меня это была большая честь. Мы регулярно встречались с Гелием Михайловичем, он никогда не отказывал мне во встречах. Помню, при первой встрече я рассказал ему о своем интересе к русской советской реалистической живописи XX века. О том, какие художники мне интересны. Очевидно, он увидел, что я собой представляю как человек, ему это было важно. Потом мы с ним неоднократно говорили о его работах, о его биографии. Обменивались мнениями, взглядами на творчество разных художников. Мы обсуждали его работы, мне было интересно узнать, что им двигало, когда он создавал тот или иной цикл работ. Гелий Коржев — это целая планета, это глыба. Человек, который в 1986 году, еще в советское время, ушел «в затвор». Будучи завкафедрой Строгановского училища, он во втором семестре вдруг прекратил ходить на занятия. Ушел вначале в отпуск, а потом вообще из Строгановки. И стал писать библейский цикл. Будучи коммунистом, человеком совершенно невоцерковленным. И, кстати сказать, первая выставка, которую мы сделали в ИРРИ, была посмертной выставкой Гелия Коржева. Эту выставку мы с ним сформировали вместе. Начали работать весной 2012 года. Гелий Коржев умер в августе. Мы с ним все проговорили. Я приезжал в больницу, когда он уже уходил. Он придумал название «Библия глазами соцреалиста». Первая выставка наряду с постоянной экспозицией открылась в ИРРИ осенью 2012 года. После нескольких десятилетий отсутствия его персональных выставок в Союзе и в России мы показали работы Гелия Коржева. Гелий Коржев — это один из примеров. Я очень горд тем, что мне удалось собрать ключевые работы многих художников его поколения. Один из примеров — это Виктор Иванович Иванов. Я купил за рубежом его известнейшие работы, среди них «Косцы», которые каким-то странным образом в 1990-е оказались на Западе. «Косцов» я выкупал в Германии в частной галерее. На аукционе Sotheby’s в Лондоне я купил работы Георгия Нисского, которые тоже, несмотря на их музейное значение, оказались за рубежом. И «Над снегами», и «В пути», и многие другие. Всего я привез из-за рубежа в Москву несколько сотен настоящих шедевров русской и советской реалистической живописи. Они были выставлены в постоянной экспозиции музея. Начиная с «Деревенских мальчиков» Богданова-Бельского, которых в 1924 году художник отправил на выставку русского искусства в Америку. Они были проданы в 1920-х годах на аукционе в Нью-Йорке. Я их разыскал и выкупил. Заканчивая работами «сурового стиля».
В: Вы стали трендсеттером, вернув интерес не только к Коржеву, но и к Попкову, к «суровому стилю». У вас на втором этаже целый зал Виктора Попкова.
О: Виктор Попков был хорошо известен публике и до экспозиции. Сейчас я жалею, когда у меня был шанс купить коллекцию работ Попкова, не было финансовой возможности это сделать. За коллекцию просили большие деньги, с моей точки зрения, несоразмерные. Несоразмерные моим возможностям, я бы так сказал. Но все, что я мог, даже в 2015, 2016 году, когда было достаточно тяжело, я покупал. Я понимал, что это очень важно для экспозиции, для музея.
В: Виктора Попкова собирает коллекционер, бизнесмен Андрей Филатов. Вам приходилось конкурировать?
О: Мы знакомы. Я бы не сказал, что была конкуренция. Насколько мне известно, когда я отказался купить те работы, что мне показали, их приобрел Филатов. Слава Богу, что они у него. Я за него очень рад. Свои работы он давал на выставки. Была прекрасная выставка Попкова в Академии художеств, на бывшей Кропоткинской, сейчас это у нас Пречистенка. Среди ключевых работ были работы из собрания Филатова. Соперничества у нас не было. У Андрея, насколько мне известно, прекрасная коллекция, но, может быть, не такой охват и художников, и периодов, академически универсальных, которого придерживался я. Мой подход состоял в том, чтобы создать музей национального уровня, посвященный советскому и русскому реалистическому искусству XX века. В первую очередь середины, второй половины XX века. С тем чтобы максимально полно показать направления и школы, в рамках которых работали художники. Сделать то, что стало бы значимым дополнением и расширением экспозиций Третьяковской галереи и Русского музея.
В: Многие знаковые работы из вашего собрания куплены за границей, на аукционах MacDougall’s и Sotheby’s. Оформлены ли покупки как временный ввоз, что позволяет вывезти их из страны беспрепятственно в любое время?
О: Я покупал шедевры на аукционах. Но я их оформлял не как временный ввоз, потому что не планировал их вывозить. Я их ввозил, как говорится, насовсем. Они были ввезены официально, задекларирована их стоимость. Но в силу того, что они ввозились на бессрочный период, я имел возможность по действующему законодательству оптимизировать таможенные и прочие платежи.
В: Когда вы создавали ИРРИ, на сколько лет рассчитывали проект?
О: Когда я создавал ИРРИ, я считал, что этот проект бессрочный. То есть я осознанно не ставил никакого временного порога для этого проекта. Я считал, что это музейное пространство, в рамках которого должна вестись научная, образовательная и социально-культурная деятельность. То есть это должен быть центр притяжения людей, которые интересуются изобразительным искусством в самом широком смысле. А в том случае, если им незнакомо искусство русской советской реалистической живописи в полной мере, должен пробудиться интерес к тому, чем мы занимаемся. И в этом смысле я своей цели достиг. Я сужу по книгам отзывов, которые у нас находились и в залах, и на входе в институт. Там практически не было негативных заметок и отзывов посетителей. В подавляющем большинстве люди либо записывали свои впечатления от творчества того или иного художника, либо просто делились удивлением от того, насколько это мощное, глубокое, яркое, серьезное искусство, о существовании которого они и не подозревали.
В: Конечно, у вас отличные выставки. «Нисский. Горизонт», безусловно, лучшая выставка в Москве в 2018 году.
О: А вспомните «Россию в пути». Когда мы представили «Россию в пути» в Palazzo delle Esposizioni в Риме, одновременно там выставлялись экспрессионисты из Phillips Collection из Вашингтона и итальянский модерн из музея д’Орсе. Но больше всего людей было у нас. Нам выделили колоссальную площадь, центральное место, первый этаж, около 6000 кв. м. Слава Богу, мы получили поддержку от Третьяковки, которая дала нам две работы, просто бронебойные, из постоянной экспозиции. Можете себе представить — «Новую Москву» Юрия Пименова и программную работу Александра Лабаса «Метро». И ИРРИ привез свои ключевые работы. Альбомы расхватали за первые полчаса. Это был просто фантастический успех. Выставка шла порядка двух с половиной месяцев, итальянцы очень хотели, чтобы ИРРИ продлил ее еще. Но ИРРИ не мог этого сделать, потому что после Рима, после зимних каникул она должна была запуститься в Москве. И это тоже был потрясающий успех. Откровенно говоря, у ИРРИ не было ни одной провальной выставки. Но я с вами согласен, выставка Нисского — это нечто. Нисский был настолько востребованным художником, что его серьезных работ практически нет в частных собраниях. Все в музеях. Арт-дирекция ИРРИ провела колоссальную работу, собрав его ключевые вещи из порядка двух десятков музеев по стране и из стран СНГ. Была найдена гениальная идея с горизонтом. Подготовили потрясающий каталог на 600 страниц, но, к сожалению, напечатать его уже ИРРИ не смог.
В: Стала ли ваша страсть к коллекционированию семейной? Разделяют ли ее ваши дети?
О: Дети меня поддерживали всегда, и им это интересно. Но коллекционирование — дело индивидуальное. Это не занятие спортом, к которому ты можешь приобщить ребенка. Чтобы он с тобой играл в баскетбол, в хоккей или бегал. Но им это, безусловно, интересно, они всегда были на выставках, с удовольствием приезжали в музей, приводили своих друзей. И если бы все продолжалось нормальным образом, я не исключаю, что кто-то из них, возможно, и организационно, и творчески начал бы поддерживать меня более активно.
В: Будете ли вы продолжать коллекционировать?
О: Сейчас мне немного не до этого, мягко говоря. Если справедливость восторжествует, я не вижу препятствий продолжить это и, уверен, продолжу делать это на благо нашего общества.
0
230.00
