Автор романов о 1937-м, по праву занимающий место среди великих писателей-лагерников — Солженицына и Шаламова, Юрий Домбровский до сих пор остаётся самым малоизученным и малопрочитанным среди них. Совсем недавно были открыты ранее неизвестные материалы третьего уголовного дела 1939 года, включая редкое тюремное фото. Публикация из готовящейся первой книги биографии.
...Третьего ареста он ждал в 1937 году, однако его арестовали уже после ежовщины — в 1939-м, и этим объясняется сравнительная мягкость происходившего: Домбровского не затоптали сапогами, хотя орали и угрожали так же. В жалобе Генеральному прокурору СССР, написанной много лет спустя, уже после того как Домбровского посадят в четвёртый раз (подшита к делу 1949 года), он начнёт рассказ о подоплёке третьего ареста с того, как в 1936-м его судили за организацию незаконных платных курсов по подготовке в вузы и техникумы: «...и Суд меня оправдал; но МГБ Казахстана эту свою неудачу (задета честь мундира!) уже не могло позабыть. Я переехал в Москву, но за мной вдогонку следует докладная записка Алма- Атинского Обл. Отдела НКВД <...> арест по настоянию Алма-Атинских органов ничем нельзя было бы объяснить, если бы не то, что ещё в 1936 г., тотчас после Суда и моего оправдания, я не стал объектом шантажа: <...> преподаватель русского языка в Школе для взрослых, где я был директором, предложил мне стать секретным сотрудником НКВД Казахстана». Это ещё не вся подоплёка. Домбровский умалчивает о том, что в конце 1936 года, спустя всего несколько месяцев после суда и отказа сотрудничать с «госужасом», репрессии коснулись семьи его первой жены Галины Жиляевой-Шуевой, с которой он жил вместе в квартире её родителей. Началось громкое групповое дело о троцкистах на Турксибе (Туркестано-Сибирская железная дорога), и прямо перед Новым годом забирают тестя, он работал старшим инженером паровозной службы. Его обвинят как троцкиста-диверсанта и приговорят к расстрелу. Вслед за тестем арестовали тёщу — якобы знала, но скрывала.
Не было тогда более страшных слов, чем «Троцкий» и «троцкизм», а Алма-Ата, как известное место ссылки опального наркома перед его выдворением из страны, теперь должна была окончательно очиститься от его невидимых следов. Но Домбровского в 1937 году не тронули, хотя литературоведы в погонах уже давно плели для него цепь из доносов.
Открываем дело №0072 (№03504 — архивный), самое важное дело, потому что именно оно и посадка 1939 года послужили основой для большого романа. Читаем оперативные клички осведомителей: Цицикарец, Лермонтов, Иванов, Нероид, Рикминский, Розов, Гарин, Рахманов, Шалом, Искра… Так почему же Домбровского не арестовали тогда, когда с ним ещё можно было сотворить всё что угодно? Берегли для другого масштабного процесса, скажем, о троцкистах-литераторах? Но пока Домбровский на свободе, ему 30 лет, он успешный молодой писатель, по крайней мере, в Казахстане его литературная судьба начала складываться: был издан первый роман «Державин», послуживший билетом в Союз писателей, печатают стихи, статьи и рецензии. Вдобавок есть постоянная работа — в Центральном музее, который он опишет в романе. Здесь же будет работать и главный герой — тридцатилетний историк Георгий Зыбин, его альтер эго. Домбровскому хватает денег, чтобы снимать комнату по близости от музея, он живёт вполне обустроенно и даже уютно. Появилась и новая любовь — имя этой женщины пока остаётся неизвестным, однако в той же жалобе прокурору он вспоминает о ней, указывая время их отношений (1937–1939 годы), которые будут прерваны арестом. Молодой писатель строит планы на будущее и, возможно, даже обдумывает с возлюбленной переезд и возвращение в Москву. Или побег? На самом деле обстановка душила, нервы были всё время на пределе. Начнём с того, что он не приживался в музее. В романе мало что говорится о склоках и о недовольстве его работой «хранителем», не считая нескольких эпизодов. Представления об этом дают частично уцелевшие и приобщённые к следственному делу протоколы проф союзных заседаний. Ничего не пишет Домбровский и об эпилепсии, из-за которой он редко появляется на работе, что также вызывает недовольство коллег. Болезнь усиливается, и летом Домбровский добивается длительного отпуска, в заявлении указав, что собирается поехать в один из домов отдыха или курортов Казахстана. Вместо этого, однако, едет в Москву, откуда был выслан ещё студентом в 1932 году. 27 августа 1939 года за ним пришли по старому московскому адресу. Третий арест точь-в-точь походил на первый, будто повторяющийся кошмар, — снова квартира родителей, поздний вечер, стук в дверь, тот же понятой — дворник, обыск, глаза матери. Но в этот раз следствие будет проходить в Казахстане, Домбровского сажают в «столыпина» (вагон для зэков) и этапируют в Алма-Ату. Наконец он встретится с ещё одним героем романа — следователем младшим лейтенантом Хрипушиным. 10 октября предъявили обвинения по статье 58 пункт 10 — это была «специальная» статья для интеллигентов. Как сегодня, например, сажают за лайки, репосты и посты в соцсетях, а тогда были анекдоты. Все четыре ареста Домбровского по этой статье — антисоветская агитация. Так в чём же конкретно заключались его преступления? Быть может, это анекдотическая история с одним из доносов? Из жалобы прокурору: «…Ко мне подослали артиста Розова (по просьбе родственников вместо реального имени агентурная кличка. — И. Д.) <…> Я был знаком с некоей В. Л. Вязовской, женой моего умершего товарища <…> О моей дружбе с Вязовской знал Розов. После смерти Вязовского, Розов сделал предложение его вдове. Розов был известен как пьяница, всё пропивавший, безвольный, хныкающий человек <…> Вязовская отказала Розову. Розов, вечно пьяный, откровенно говоривший, что он “завербованный” <…> решил использовать свои связи с органами НКВД <…> “Я знаю: это — твоё влияние, не вставай мне на пути; я просто посажу тебя. Помни, что на тебе аркан; одного моего слова достаточно!” Выгнанный мною, он ночью опять пришёл, ещё более пьяный, и предлагал мне кончить дело миром (?) — “Имей в виду, мне доверяют играть Ленина; я буду народным!” Я был очень зол и крикнул: “Иди на х…, кого бы ты не играл!” Розов закричал на всю квартиру: “Он Ленина на х… послал!”» А так выглядел донос Розова — сопоставим с рассказом Домбровского: «Осведомит. “РОЗОВ” – 7/1-1939 г. ДОМБРОВСКИЙ Ю. О. — писатель и научный работник Исторического музея. В разговоре с ним о моей работе над ролью В. И. ЛЕНИНА в пьесе “Человек с ружьём”, ДОМБРОВСКИЙ выразился: “Чёрт с ним, с вашим ЛЕНИНЫМ”. Ведёт себя антисоветски...» И всё-таки посадили Домбровского вовсе не из-за Ленина. Первое время на допросах будет неясность, в чём конкретно его обвиняют, пока наконец Хрипушин не спросит об экскурсии: «Протокол допроса от 11 октября 1939 года. Следствием установлено, что вы, будучи экскурсоводом группы антирелигиозных агитаторов, при объяснении этой группы проводили “Расовую теорию” о происхождении человека?»
И тут возникает Массовичка — заведующая массовым отделом музея. Эту 41-летнюю женщину (исходя из даты рождения в уголовном деле писателя) Домбровский описывает как женщину с лицом-клизмой: «Была она толстая, с одутловатым лицом, вытянутым настолько, что мне всё время хотелось зажать его в ладонь, как клизму, да и подавить». Именно Массовичка ещё в музее первой забила тревогу по поводу расовой теории и повторила это же на допросе. Кстати, её имя в романе тоже настоящее, автор заменил (забыл?) только отчество. «19 октября 1939 года. Протокол допроса Смирновой Зои Александровны. В октябре месяце 1938 года <…> Я попросила <…> Домбровского [провести экскурсию] <…> Когда он дошёл до того, что прямо показывает на первобытного человека и говорит: “Не думайте, что это и мы с вами родные братья, это вот родные Гималайцам”. Всё он это подводил к “Расовой теории”. Притом на протяжении всего объяснения экскурсантам выхолащивал учение Энгельса о происхождении человека, что человека создал труд». И вот интересный момент: слова Массовички из допроса (за исключением расовой теории) повторяются в доносе агента по кличке Искра. Этот донос от 25 мая 1939 года последний в копилке прегрешений. Могла ли Массовичка быть этой Искрой?
Дальше происходит самое страшное — выскакивает долгожданный троцкизм: «Расскажите, где и когда вы познакомились с Медведевым Степаном Григорьевичем?» Медведев был главным редактором газеты «Турксиб», относящейся к той самой железной дороге, на которой работал и тесть Домбровского. «ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСА обвиняемого МЕДВЕДЕВА Степана Григорьевича от 9/VI-1938 года. Вопрос: Вам пред’явлено обвинение в том, что Вы являетесь агентом латвийской разведки и одновременно состоите участником антисоветской право-троцкистской организации существовавшей на Турксибир. ж. д.». Медведев полностью признавал вину, рассказав, как был завербован, а также о своих знакомствах, в том числе с Домбровским, с которым они «устраивали банкеты и систематически рассказывали контрреволюционные анекдоты». Естественно, по части шпионажа и троцкизма это были ложь и самооговор, и в сороковых Медведева реабилитируют. 31 марта 1940 года Особое совещание выносит Домбровскому приговор — «заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на восемь лет». Писателя отправят в Севвостлаг — на Колыму, где он чуть не погибнет: «…то на земле, то на нарах, то на больничной койке я провалялся год» (из письма Л. Варпаховскому). Но Домбровский выживет, вернётся в Алма-Ату и узнает о смерти возлюбленной: «Женщина, с которой я жил в 1937–39 гг., погибла во время моего пребывания на Колыме». Она останется лишь одной из женщин, причём безымянной, в его судьбе, однако именно к ней он обращается в малоизвестном стихотворении — Домбровский был ещё и поэт. В уголовное дело 1949 года попадут записные книжки с лагерными стихами, и этот текст оттуда. Странно, но его не нашлось ни в известных сборниках, ни в собрании сочинений. Возможно, он публикуется впервые.
* * *
В зоологическом саду
Спит облезлый какаду,
Словно столб от телеграфа,
Спит печальная жирафа.
На трапецию похожий,
Спит бразильский муравьед,
У него на глупой роже
Хобот бабочки одет.
И как стол на сто персон,
задремал индийский слон.
А тебе, моя родная,
И подавно спать пора...
Спи — к чему такая грусть.
Рано ль, поздно ль, я вернусь.
Хоть не знаю и того,
Для чего и для кого,
Но приходит бумеранго
К отпустившему его.
Добрый сон тебе желая,
Я зубрю тебя с утра,
А тебе, моя родная,
И подавно спать пора.
Владивосток, 1940 г. Весна
Из допроса в деле 1949 года: «Объясните следствию, что вы хотели сказать: “В зоологическом саду спит облезлый какаду”. — Я описал переживания человека, думающего о девушке, живущей в другом городе». Погибла ли она на войне, или в оккупации, или по другой причине, но именно ей поэт поёт свою прощальную колыбельную.
0
119.00
