5 сентября 1945 года шифровальщик советского посольства в Оттаве Игорь Гузенко узнал, что на следующий день он должен будет передать свои обязанности новому сотруднику. Вернуться в Москву ему предстояло только в октябре, но новость означала, что у него больше не будет доступа к секретным документам. Вечером, дождавшись, когда его коллеги уйдут в кино, Гузенко засунул под рубашку пачку шифровок, вышел из посольства и отправился в редакцию The Ottawa Journal.
Добравшись до редакции, Гузенко впал в панику и, ни с кем не встретившись, поспешил домой, где его ждала беременная жена с маленьким сыном. Жена уговорила Гузенко вернуться, но к тому моменту, как он снова оказался в редакции, там оставались только дежурный и несколько корреспондентов. Гузенко попытался объяснить, зачем он пришел, но так волновался и так плохо говорил по-английски, что его собеседники смогли разобрать всего несколько слов: «Это война. Это война. Это Россия». Так и не поняв, что пытается сказать посетитель, дежурный редактор посоветовал ему обратиться в полицию. Вместо этого Гузенко пошел в Министерство юстиции и потребовал встречи с министром. Ему сказали, что уже поздно, и посоветовали прийти завтра. Гузенко снова вернулся домой. На следующее утро он отправился в Министерство юстиции и, безрезультатно прождав несколько часов в приемной министра, снова ушел — после чего в третий раз направился в редакцию The Ottawa Journal. Там его наконец выслушали, но от публикации отказались, предложив обратиться в управление по вопросам натурализации и попросить политического убежища. Второй день тоже не принес результатов, но возвращаться домой уже было опасно — его отсутствие в посольстве не могли не заметить. Ночь Гузенко провел с семьей у соседей. 7 сентября Гузенко пришел в полицию, где наконец было зафиксировано, что бывший сотрудник советского посольства готов предоставить документы, подтверждающие существование масштабной шпионской сети, передававшей сведения об атомной бомбе в СССР и располагавшей агентами среди госслужащих Канады, США и Британии.
Для человека, который решил рассекретить советскую шпионскую сеть и у которого были все основания беспокоиться за свою жизнь, настойчивое желание передать данные местной газете было по меньшей мере странным. Но за год до этого именно с публикации в The New York Times началась скандальная история другого советского перебежчика — бывшего сотрудника закупочной комиссии Виктора Кравченко. Гузенко явно надеялся повторить его успех, а может, и превзойти: в отличие от Кравченко, он мог подтвердить свои слова вынесенными из посольства документами.
Его и правда восприняли как нового Кравченко — во всяком случае, как и Кравченко, которого поначалу хотели отправить обратно в СССР, чтобы не портить отношений с военным союзником, Гузенко пришелся совершенно некстати. Премьер-министру Канады Уильяму Лайону Маккензи Кингу доложили о перебежчике еще 6 сентября, пока Гузенко ждал приема министра юстиции. Впутываться в историю, которая грозила обернуться дипломатическим скандалом, Кинг не хотел. Не исключено, что дело удалось бы замять, но о Гузенко каким-то образом уже знала британская разведка — по их данным, у советского шифровальщика в распоряжении были сведения, имеющие ценность для США и Британии, а потому от Кинга требовали действий. Пока премьер-министр решал, как поступить, полиция Канады следила за всеми перемещениями русского перебежчика — позднее они возьмут с соседей Гузенко и других заинтересованных лиц подписку о неразглашении.
Выслушав сбивчивый рассказ и получив пачку документов на русском, содержание которых вряд ли было доступно канадцам, полиция сразу уведомила британскую и американскую разведку о начале операции. Спустя три дня было получено разрешение в случае необходимости производить аресты. Но арестов не последовало — на протяжении следующих нескольких месяцев Канада, Великобритания и США пытались договориться о том, кто должен выступить первым.
Из показаний Гузенко следовало, что порядка 20 канадских граждан, в том числе состоящих на госслужбе, принимали участие в шпионской деятельности. Их арест требовал официального признания, что бывший военный союзник занимается атомным шпионажем на территории Канады, и это всего через неделю после того, как во Второй мировой войне была наконец поставлена точка. С другой стороны, скандальная история открывала перед Канадой новые возможности — впервые у бывшей провинции появился шанс принять участие в большой политике и выступить на равных с США и Великобританией. Канада помогала США в работе над атомным проектом, но в большей степени как поставщик урана — в разработках канадские ученые участия не принимали, на ключевые места были приглашены британцы. Признавая факт шпионажа, Канада делала более весомой свою роль в Манхэттенском проекте, а значит, и в истории Второй мировой.
Премьер-министр Кинг был в сложном положении. 29 сентября он отправился в Вашингтон на встречу с президентом США Гарри Трумэном, затем слетал в Лондон на встречу с премьер-министром Великобритании Клементом Эттли. США и Британия, подталкивая Канаду к активным действиям, сами не спешили предпринимать первые шаги. Трумэн не был заинтересован в атомном скандале, поскольку надеялся передать вопросы, связанные с атомной бомбой, из военного ведомства в компетенцию гражданской комиссии при президенте. Понимая, что монополию на производство атомной бомбы вряд ли удастся сохранить надолго, он полагал, что лучше заранее договориться о мирном и разумном порядке использования атомной энергии. Великобритания, хотя и располагала одним из ключевых обвиняемых — ученый, который передал советскому шпиону образец урана, был британцем,— не спешила его арестовывать, надеясь взять с поличным при попытке выйти на контакт с советским агентом. Но такой возможности не предоставлялось: в СССР были осведомлены о деле Гузенко благодаря Киму Филби — советскому шпиону, занимавшему в тот момент должность главы контрразведки Великобритании и лично принимавшему участие в совещаниях по делу Гузенко. Разумеется, с советской стороны контакты с агентами на территориях всех трех стран были свернуты — у СССР не было намерения сдавать своих шпионов добровольно.
Все три страны боялись навредить делу поспешными действиями, и к зиме оно было почти заморожено. Единственной структурой, заинтересованной в немедленном начале активных действий, было ФБР — для Эдгара Гувера это был идеальный шанс привлечь внимание к красной угрозе, и он его не упустил.
ЧАСТЬ 2 СКАНДАЛ
3 февраля 1946 года ведущий канадского радио Дрю Пирсон сообщил в своей передаче, что канадским властям сдался советский агент и выдал шпионскую сеть, действовавшую на территории Канады и США. Пирсон, похоже, не знал, что события произошли за пять месяцев до этого, но знал, что премьер-министр Канады Кинг уже ездил в Вашингтон для переговоров. Передача не произвела особого впечатления на слушателей, зато встревожила правительство: на следующий день Кинг официально проинформировал кабинет министров о секретном деле и сформировал специальную комиссию.
10 февраля Пирсон снова вернулся к делу шпионов, поделившись со слушателями предчувствием, что Канаду ожидают сенсационные судебные дела над госслужащими, уличенными в шпионаже. У Пирсона явно был осведомленный источник — Кинг не сомневался, что за ним стояло ФБР, пытавшееся таким образом подтолкнуть Канаду к началу преследования шпионов. План сработал: опасаясь очередного слива со стороны ФБР, Кинг санкционировал аресты. 13 февраля Королевская комиссия по шпионажу начала брать у Гузенко показания — несмотря на плохой английский, он произвел на членов комиссии исключительно положительное впечатление. 15 февраля были задержаны 11 человек и начались их допросы, в тот же день Кинг сделал первое публичное заявление по делу Гузенко, не назвав, впрочем, ни одного имени и не упомянув СССР.
Задержания, тем не менее, произвели сенсацию. Пресса немедленно раскрыла, что заявление премьер-министра касалось СССР и шпионажа вокруг атомной бомбы. На протяжении нескольких недель тема не сходила с передовиц газет, и без того хрупкий послевоенный мир был подорван новой угрозой — бывший союзник пытался обманом заполучить секретные сведения.
Пирсон продолжал раздувать скандал: на следующий день после арестов он сообщил, на этот раз в газетной колонке, что русский агент сдал канадским властям имена 1700 шпионов в Канаде и США, и добавил, что Белый дом и Госдепартамент не хотели развития этого дела и что на аресте шпионов настояло ФБР. Теперь уже ни у кого не было сомнений в том, кто стоял за сенсационными разоблачениями.
Суды над обвиняемыми растянулись на несколько лет. Мелкие служащие разнообразных государственных ведомств признавали, что вступали в контакт с советскими агентами. Служащие покрупнее раскрывали шпионские группы, в состав которых входили ученые и инженеры. Сроки варьировались от двух до пяти лет. 5 марта, в тот же день, когда Уильям Черчилль произнес знаменитую фултонскую речь, в Лондоне был арестован Алан Нанн Мэй — британский ученый, работавший во время войны в Канаде и обвиненный в том, что передал советским агентам образец урана. Он признал себя виновным в нарушении военной тайны, но утверждал, что сделал это, когда СССР был военным союзником Канады, то есть действовал из соображений военной пользы. 1 мая Мэй был приговорен к десяти годам тюрьмы.
27 мая начался суд над одним из самых высокопоставленных обвиняемых — членом канадского парламента Фредом Роузом, спустя месяц его приговорили к шести годам тюрьмы. К этому моменту, по сообщениям Канадского института общественного мнения, 61% населения страны поддерживал правительство в расследовании шпионской деятельности СССР. Освещение судебных процессов не сходило со страниц газет, пугавших читателей одновременно и тайной деятельностью советского посольства, и тем, какая судьба ждет его сотрудников, допустивших такой провал, после возвращения на родину. Главной сенсацией, впрочем, оставалась не деятельность шпионов — доказать, что хоть один из них передал СССР действительно ценные сведения, так и не удалось,— а показания Гузенко, выступавшего на суде свидетелем со стороны обвинения и настойчиво разоблачавшего СССР как страну тотальной слежки. Репутация Советского Союза стремительно ухудшалась: страна, вышедшая из войны победителем и признаваемая мировым общественным мнением спасителем человечества от фашизма, на глазах превращалась в главную угрозу послевоенного мира.
Кульминации эти настроения достигли в США, где летом начался суд над еще одним потенциальным шпионом — членом закупочной комиссии Николаем Рединым, которому были предъявлены обвинения в намерении получить секретную информацию о военном флоте США. Американские газеты открыто обвиняли СССР в стремлении развязать третью мировую войну и сравнивали с фашистской Германией. Выступление государственного обвинителя на суде над Рединым венчалось заявлением, что «суд в Нюрнберге бледнеет перед делом Редина» и что «занятие русскими ордами дворцов Берлина представляет собой менее значимую победу, чем та, которой достигли бы русские, если бы Редин получил нужные документы». Впрочем, ни суд, ни присяжные оказались не готовы признать советского гражданина виновным в шпионаже только на основании растущего страха перед новой войной — Редин был оправдан.
Несмотря на это антисоветская истерика продолжала набирать обороты: главными бестселлерами стали книги Кравченко и Троцкого, как и вообще высказывания тех, кто на основании личного опыта мог хоть как-то разоблачить СССР. Сравнения Сталина с Гитлером из провокационных превратились в привычные, мировые издания принялись публиковать любые свидетельства ужасов советской диктатуры — от воспоминаний военнопленных о том, как их заставляли есть сушеную крапиву, до рассказов немецких женщин, обвинявших советские оккупационные войска в том, что они украли их детей и угнали в советские трудовые лагеря. Вслед за Гузенко, открыто заявлявшим в суде, что в СССР нет не только коммунизма, но и элементарной свободы передвижения, на мир обрушилась волна антисоветских откровений. Гузенко открыл ящик Пандоры — и публикация его собственных воспоминаний была вопросом времени.
ЧАСТЬ 3 ФИЛЬМ
Премьер-министр Канады Кинг до конца жизни считал, что идею опубликовать свои воспоминания Игорю Гузенко подсказал именно он. В июле 1946 года Кинг попросил организовать ему встречу с Гузенко — он давно хотел лично познакомиться со знаменитым перебежчиком, чье имя не сходило со страниц газет. В дневнике после встречи Кинг записал, что он похвалил Гузенко за выдержку и смелость, они поговорили о Сталине, после чего Кинг спросил, читал ли Гузенко книгу Кравченко «Я выбрал свободу» и не хочет ли он тоже что-то написать. Гузенко ответил, что думал об этом и даже сделал первые подступы. «Не торопитесь,— посоветовал Кинг.— Начните с собственной жизни. Расскажите о семье, о воспитании, об учебе, о том, что заставило вас изменить взгляды». Гузенко начал писать мемуары.
Четыре развернутые статьи, которые лягут в основу его воспоминаний, были опубликованы в журнале Cosmopolitan весной 1947 года. Гузенко явно осознавал, насколько западные издания заинтересованы в его истории: вместо предлагавшихся ему первоначально $5 тыс. за эту публикацию он сумел выторговать $50 тыс. Издание самой книги, вышедшей в 1948 году в Канаде под отсылавшим к Кравченко заголовком «Это был мой выбор» и в США под отсылавшем к Черчиллю заголовком «Железный занавес», принесло ему всего $6 тыс. Зато продажа прав на экранизацию — $75 тыс.
Борьба с коммунистической угрозой, развернутая ФБР благодаря делу Гузенко, началась в Голливуде. 29 июля 1946 года журнал Hollywood Reporter опубликовал колонку «Голос за Сталина» — в ней впервые были названы имена предполагаемых коммунистов из числа американских кинодеятелей. В марте 1947 года комиссия по расследованию антиамериканской деятельности объявила о своем намерении внимательнее изучить коммунистическое проникновение в американскую киноиндустрию, в мае начались предварительные слушания, а 20 октября — открытые. Репутация Голливуда была под угрозой: опросы Гэллапа демонстрировали, что больше 70% процентов посетителей кинотеатров знали о намеченных слушаниях, из них больше половины положительно оценивали производимое Конгрессом расследование, из них 3% и без расследования были уверены, что Голливудом управляют коммунисты. Требовались фильмы, которые убедят американскую общественность, что посещение кинотеатров и просмотр американского кино не несут идеологической угрозы. Экранизация громкого дела о раскрытии советской шпионской сети должна была справиться с этой задачей.
На роль Гузенко был приглашен Дэна Эндрюс — до этого сыгравший героического русского пилота-бомбардировщика в просоветской «Северной звезде» 1943 года и американского летчика в фильме «Лучшие годы нашей жизни», получившем в 1947 году целых семь «Оскаров». Часть советских ролей играли актеры, специализировавшиеся на изображении нацистских злодеев. Съемки начались осенью 1947 года и были окутаны атмосферой тотальной секретности — ходили слухи, что один репортер, пытавшийся что-то узнать о фильме, нарвался на большие неприятности и стал фигурантом какого-то расследования. Впрочем, несмотря на всю секретность, в СССР о фильме узнали сразу.
5 ноября вестник закрытой иностранной информации ТАСС, рассылавшийся партийному руководству, сообщил, что советский перебежчик Игорь Гузенко собирается выпустить книгу. Спустя два дня стало известно, что 8 ноября в Оттаве начнутся съемки фильма «Железный занавес» и что самой интересной обещает стать сцена, в которой Гузенко покидает посольство с документами под рубашкой. Спустя несколько недель поступила информация, что в Оттаву прибыла группа киноактеров и технический персонал и что канадское правительство готово предоставить свои здания, а также здание суда и Министерства юстиции для съемок провокационного фильма. 28 ноября вестник ТАСС доложил, что голливудской бригаде не разрешили снимать в парламенте, еще через какое-то время — что просоветские организации устраивают в Оттаве демонстрации против фильма. В конце декабря консул СССР в Нью-Йорке сообщил Вышинскому, что фильм будет очень враждебен, советские люди будут показаны в нем отталкивающими, циничными, клевещущими на родину. Один из героев, утверждал консул, рассказывает, как во время обороны Сталинграда он потребовал добровольцев, а когда их не оказалось, расстрелял в упор 51 человека — и 52-й стал добровольцем. В начале января в обсуждение скандального фильма была вовлечена вся партийная верхушка: в качестве ответных мер предлагалось разработать тематику фильмов против американских реакционеров, а также рекомендовать Илье Эренбургу, Давиду Заславскому, Николаю Тихонову и другим политическим колумнистам выступить с разоблачением «Железного занавеса».
Статья Эренбурга вышла в газете управления пропаганды и агитации «Культура и жизнь» 21 февраля 1948 года. Набивший руку на разоблачениях США, Эренбург обвинил Голливуд в провокации, а Гузенко — в получении взятки от «канадской охранки» за то, чтобы он оклеветал советских дипломатов и «прогрессивных деятелей Канады, которые боролись против подчинения этой страны американским империалистам».
«В страшный притон, отделенный от мира железным занавесом, попадает невинный Гузенко со своей добродетельной супругой Анной. Приобщение четы к идеям заатлантической демократии происходит на кухне: увидев холодильник, Анна приходит в экстаз и мгновенно понимает всю тщету марксистского мировоззрения». В пересказе Эренбурга фильм превращался в нелепую комедию, шпионы отступали на второй план, а эпизод про расстрел добровольцев в Сталинграде лишний раз демонстрировал, до какой беспринципности дошел американский кинематограф, готовый глумиться над подвигом людей, спасших мир от фашизма.
8 марта на советские экраны вышел долгожданный фильм Михаила Ромма «Русский вопрос» — экранизация одноименной пьесы Константина Симонова, обличавшей продажную американскую журналистику. В финале фильма главный герой, выпустивший в США правдивую книгу об СССР и за это лишившийся дома, жены и работы, выступал перед «прогрессивными американскими гражданами», обещая, что когда-нибудь правда победит и в Америке. Статья Эренбурга заканчивалась похожим пророчеством. Утверждая, что профессора, киноработники и писатели уже протестуют в США против клеветнического фильма, Эренбург обещал: «Опубликованный в США протест против „Железного занавеса” только прелюдия — музыка впереди».
Казалось, у советской стороны был готов симметричный ответ на все возможные провокации, да что там — в СССР даже нашлась своя перебежчица, сотрудница американского посольства Аннабелла Бюкар, в феврале 1948 года объявившая, что она выбрала свободу и остается жить в СССР. Советский Союз подошел к премьере во всеоружии, но впереди, как и обещал Эренбург, действительно была музыка.
ЧАСТЬ 4 САУНДТРЕК
Фильм вышел в прокат 12 мая, но событием не стал. Несмотря на громкий рекламный слоган «Самый удивительный сюжет в 3300-летней истории шпионажа!!», несмотря на всеобщие рекомендации — «Фанатизм, подозрительность и аморальность, свойственные коммунистам, в этом фильме представлены более наглядно и отталкивающе, чем в сотнях газетных статей» (Life), «не только неплохой триллер, но и первоклассная антикоммунистическая пропаганда» (Time) — и настойчивые заверения, что Сталин и его сподвижники боятся этого фильма, несмотря на то, что ни один из голливудских фильмов 1948 года не удостоился такого внимания в прессе, в США он собрал в прокате всего млн — не полный провал, но явное разочарование. В Канаде дела обстояли еще хуже — в Монреале фильм продержался в прокате три дня. И тем не менее его выход на экраны вызвал новый скандал: сюжет самого антисоветского фильма разворачивался под музыку главных советских композиторов — Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна и Мясковского.
В это трудно поверить, но использование советской музыки для антисоветского фильма было политической провокацией, по силе и неожиданности не сравнимой ни с самим фильмом, ни с событиями, на которых он был основан. В конце концов, и перебежчики, и пропагандистское кино были привычными инструментами в политической борьбе. Конечно, музыканты тоже иногда встречались — достаточно вспомнить, что работа комиссии по расследованию антиамериканской деятельности в Голливуде началась с дела Ханса Эйслера — «Карла Маркса музыки», первого композитора, признанного агентом коммунизма в США. Но Эйслер, во всяком случае, был автором гимна Коминтерна, Шостакович, Прокофьев и Хачатурян писали симфоническую музыку — из всех искусств трудно найти что-то аполитичнее.
Вряд ли создатели «Железного занавеса» всерьез рассчитывали усилить политическое звучание фильма за счет провокационного саундтрека — скорее удачно воспользовались конъюнктурой. Во-первых, не считая кино, симфоническая музыка была самым узнаваемым, популярным и растиражированным из советских искусств в США. Советские композиторы дважды были на обложке журнала Time: в 1942 году, к первому исполнению Седьмой симфонии в США, на обложке был Дмитрий Шостакович, в 1945 году, к американской премьере Пятой симфонии,— Сергей Прокофьев. Их произведения регулярно звучали на концертах и по радио и после окончания войны, когда период союзнической дружбы между странами был завершен. Но в 1948 году их имена к тому же на протяжении нескольких недель не сходили со страниц газет — в феврале ЦК ВКП(б) осудил формалистическую музыку как «отдающую духом современной музыки Европы и Америки», что не только породило всплеск критических высказываний в адрес советской культурной политики в западной прессе, но и существенно увеличило престиж осужденных композиторов. Спустя всего несколько дней после новостей о постановлении, WQXR, американская радиостанция классической музыки, уже транслировала самые известные произведения Прокофьева, Шостаковича и Хачатуряна, газета The New York Times объявляла Прокофьева величайшим композитором Советского Союза, а его Пятую симфонию — самым популярным произведением современной академической музыки в США, Metropolitan Opera официально заявляла, что продолжит работу над оперой Прокофьева «Война и мир» несмотря на новые обстоятельства, и все издания сходились в том, что постановление ЦК лишь подтверждает, что с культурой в СССР серьезные проблемы.
Появление музыки скандально осужденных композиторов в антисоветском фильме было шуткой для избранных — мало кто из американских зрителей был способен по фрагменту узнать Первую симфонию Шостаковича или Концерт для пианино Хачатуряна, но в СССР к шутке, разумеется, отнеслись всерьез.
Композиторы написали коллективный протест, Шостакович, единственный, не просто прозвучавший в фильме, но и упомянутый по имени — агент советской разведки называет его «первым цветком пролетарской культуры»,— подал на компанию XX Century Fox в суд. Правовой основы у иска не было, и 7 июня 1946 года суд постановил, что поскольку по советским законам произведения Шостаковича являются общественным достоянием, а создатели фильма указали имя композитора в титрах, то его права не были нарушены. Как будто в подтверждение решения суда спустя месяц вышел номер Time с Игорем Стравинским на обложке. Статья, в которой Стравинский рассказывал, как ненавидит коммунистов и как они последовательно уничтожают советскую музыку, заканчивалась указанием на то, что Стравинский не так богат, как мог бы быть, учитывая его заслуги, а все потому, что Россия не подписала международных соглашений по авторскому праву, а значит, все произведения Стравинского доэмигрантского периода ему фактически не принадлежат.
Неуклюжий иск не был единственным ответом советской стороны на музыкальный выпад — советское руководство вообще-то предпочитало симметричные ответы. Сложность состояла в том, что американская симфоническая музыка, в отличие от советской, не была так популярна и знаменита, чтобы использовать ее в политических целях. Но выход был найден: 11 июня, спустя несколько дней после решения американского суда, в «Правде» вышла статья «Растленное искусство. Заметки о современной буржуазной музыке», с которой началась новая кампания против джаза. «В США музыка превращена в бизнес»,— заявляла «Правда», возвращаясь к вопросу об авторских правах,— «в выгодный источник прибылей для нескольких монопольных компаний, которые полновластно контролируют исполнение всей музыки в стране. Эти компании развращают вкус „среднего американца”, повсеместно распространяя прежде всего ходкий коммерческий товар — музыкальную порнографию современного западного джаза». «В Америке всего один настоящий оперный театр и тысячи фешенебельных кабаков с джазами» — продолжал автор, подчеркивая культурное превосходство СССР над США — страной «пошлейших кинофильмов и порнографических романов».
Любопытно другое: советское руководство, похоже, настолько всерьез отнеслось к попыткам США присвоить себе разруганную партией модернистскую музыку, что посчитало необходимым не ограничиваться предъявлением патриотического советского фильма на музыку Шостаковича — им стала вышедшая в том же году «Молодая гвардия»,— но на всякий случай обозначить свои права и на композитора как такового, заставив Шостаковича лично поехать в США на Всеамериканский конгресс деятелей науки и культуры в защиту мира в 1949 году и публично заявить о своей верности советской стране. Ради этой поездки, как гласит легенда, Сталин лично звонил Шостаковичу и отменял запрет на исполнение его произведений в СССР, последовавший за принятием постановления.
«Каждое удачное произведение можно сравнить с выигранным сражением»,— заявлял Жданов еще в 1946 году, начиная войну против западной культуры. История «Железного занавеса» подтверждала, что фильмы и композиторы могут быть не менее эффективным оружием, чем шпионы и атомная бомба.
0
75.00
