В 1918 году молодой врач Булгаков, скорее всего, не ждал, что станет частью большого исторического хаоса. Хотя к этому времени и поездил, и повидал немало. В 1914-м, ещё студентом, отправился в Саратов, где сразу оказался на работе в госпитале. В 1915-м он, почти на пороге выпуска, вдруг очутился в прифронтовой полосе: немцы подходили к Киеву. Булгаков поступил в Красный Крест, настоящий конвейер войны: через госпиталь, где он работал, за время Первой мировой прошло больше 30 тысяч раненых.
В 1916 году он, дипломированный врач, освобождённый от службы по состоянию здоровья, добровольцем едет в Каменец-Подольский, оттуда — в Черновицы, где оперирует каждый день. Где-то на фоне остались события Брусиловского прорыва: когда спишь по два часа, всё остальное уходит на второй план. Работа земским врачом в селе Никольском, а потом в Вязьме в таких условиях — почти подарок, но тут приходилось заниматься всем сразу и снова без отдыха. Начав вращаться, калейдоскоп его жизни и не думал останавливаться.
В 1918 году Булгаков получил разрешение вернуться из Вязьмы в Киев. Надеялся отдохнуть, но искать тихую практику в Киеве 1918 года… Желание понятное, но несбыточное. В декабре Булгакова то ли мобилизовали, то ли он добровольно пошёл на службу гетману. Впрочем, гетманат доживал последние дни, и буквально через два месяца врач мобилизован уже Украинской Народной Республикой, летом того же года он в рядах Вооружённых сил Юга России на Северном Кавказе. Тут хронология призывов даёт сбой: вероятно, Михаил Афанасьевич старался скрыть факт работы на белых и опускал ряд событий биографии. Современные исследователи полагают, что он послужил и белым, и красным.
Картинка «калейдоскопа» окончательно сложилась только в 1920 году, когда Булгаков, «лекарь с отличием», решил закончить практику и решению своему уже не изменил. Впереди был первый большой роман.
События, пережитые писателем в Киеве, легли в основу романа «Белая гвардия». Он очень личный, весь собран из реалий тогдашней жизни. В главных героях легко угадываются и сам Михаил Афанасьевич (Алексей Турбин), и его брат Николай (Николка), и сестра Варвара (Елена). Турбина — фамилия бабушки по матери, все детали дома родные, булгаковские. Да и атмосфера в семье, повидимому, была такой же, не случайно в 1918-м Булгаковы жили в одном доме, «коммуной».
Подобные совпадения заставляют думать, что и отношение к историческим событиям и личностям в романе было тоже настоящее, булгаковское. По воспоминаниям первой жены писателя Татьяны, будучи мобилизованным Петлюрой, Михаил думал только об одном: как сбежать. И ему это удалось: «Мы кинулись с Варькой открывать дверь — ну, конечно, он. Почему-то он сильно бежал, дрожал весь, и состояние было ужасное — нервное такое. Его уложили в постель, и он после этого пролежал целую неделю, больной был. Он потом рассказал, что как-то немножко поотстал, потом ещё немножко, за столб, за другой и бросился в переулок бежать».
Страх и желание укрыться от неизбежного ужаса войны силён у Булгакова невероятно. «В пролом стены вдавился доктор Бакалейников. С минуту ждал смерти от разрыва сердца и глотал раскалённый воздух. Развеял по ветру удостоверение, что он мобилизован в качествеврача «першого полку Синей дывызии»». Это мысли героя рассказа «В ночь на 3-е число». «Значит, таким образом: вот эта самая блистательная армия, оставляющая трупы на улице, батько Петлюра, погромы и я с красным крестом на рукавевэтой компании… План у меня созрел быстро. Из квартиры вон, немного белья, и на окраину к приятелю фельдшеру». Так строил план побега от очередной мобилизации герой рассказа «Я убил». В первоначальной редакции «Белой гвардии» и Турбин разрабатывает похожие планы, показывая кукиш «мифическому и безликому Петлюре». Трагедия в том, что прятаться негде, рушится весь привычный мир и уклад. И словно обращая в мираж все ужасы пережитого в 1918—1919 годах, Булгаков уговаривает себя и читателя: «Узник, выпущенный на волю, носил самое простое и незначительное наименование — Семён Васильевич Петлюра. Сам он себя, а также и городские газеты периода декабря 1918 — февраля 1919 годов называли на французский несколько манер — Симон. Прошлое Симона было погружено вглубочайший мрак. Ну, так вот что я вам скажу: не было. Не было! Не было этого Симона вовсе на свете. Просто миф, порождённый на Украинев тумане страшного восемнадцатого года».
Заклинание, впрочем, уже было бессильно…
Москва, МХАТ…
Революция 1917-го властно ворвалась в российскую жизнь, у кого-то вызвав большие надежды, у кого-то — неясные пока опасения, у кого-то — жгучую ненависть. В театральном мире многие её приветствовали, ожидая от неё продолжения в виде революции творческой, основательного перетряхивания мира искусства. А вот Художественный театр буквально застрял, оказавшись, пожалуй, в самом глубоком кризисе за всю свою историю, как прошлую, так и будущую. Его мир — гуманистический, проникнутый острым интересом и сочувствием к человеку мир пьес Чехова, Горького, Ибсена, Метерлинка, рушился на глазах. Нужна была новая, «революционная» пьеса.
«В 1919 году, проживая в г. Киеве, последовательно призывался на службу в качестве врача всеми властями, занимавшими город».
Из анкеты Михаила Булгакова
Михаил Булгаков, перебравшийся в Москву ещё осенью 1921-го, сотрудничал с разными изданиями и писал в разных жанрах — от судебного очерка до фельетона. В № 4 (вышел в конце декабря 1924-го, был датирован 1925-м) и № 5 (весна 1925-го) ежемесячного общественно-литературного журнала «Россия» за 1925 год были напечатаны первая и вторая части романа «Белая гвардия», третья часть выйти не успела, журнал закрыли, сочтя одну из статей главного редактора Исайи Лежнёва антисоветской.
19 января 1925 года автор «Белой гвардии» начал по собственному почину набрасывать пьесу по мотивам романа. Третьего апреля он получил записку от режиссёра МХАТа Бориса Вершилова: тот приглашал Михаила Афанасьевича зайти в театр обсудить «ряд дел». Дело оказалось единственное — пьеса «Белая гвардия».
Ещё в 1924 году в состав основной труппы влилась Вторая студия — молодёжь, которая составит основу так называемого второго поколения Художественного театра — Хмелёв, Добронравов, Яншин, Прудкин, Андровская, Еланская. У них уже был за плечами опыт успешных постановок, но для дебюта на большой сцене необходимо было что-то новое, грандиозное, позволяющее заявить о себе во весь голос. Кто первым подал мысль взяться за «Белую гвардию» — доподлинно неизвестно; по воспоминаниям заведующего литературной частью МХАТа Павла Маркова, быстро ставшего горячим энтузиастом этого проекта, Вершилову её подсказал поэт Павел Антокольский. «Вождь» бывшей Второй студии, молодой режиссёр Илья Судаков загорелся и зажёг своих актёров. Работа закипела.
«…Ввиду её тусклости»
Превращение романа в пьесу происходило очень непросто. Драматургический опыт Булгакова к тому времени был довольно скромным, законы сцены он представлял себе смутно. Непросто складывались отношения с Судаковым — Булгаков не терпел напора и фамильярности, а у Ильи Яковлевича и того и другого имелось в избытке. Станиславский поначалу воспринял идею без восторга — пьеса показалась ему «советской агиткой». Не рады были мхатовские «старики» — для них не находилось интересных ролей. Не понравилось булгаковское сочинение и наркому Луначарскому, который и сам был плодовитым драматургом: «…Ни один средний театр не принял бы этой пьесы именно ввиду её тусклости, происходящей, вероятно, от полной драматической немощи или крайней неопытности автора».
«Он впервые почувствовал, что Художественный театр не умер, что родилось новое поколение актёров его школы, его веры, его религии. Они принесли с собой на сцену опыт неслыханной жизни в эпоху «стихийного безумия» и сумели выразить этот опыт в той сценической форме, которую он полагал самой действенной».
Анатолий Смелянский в книге «Уходящая натура» о Станиславском и спектакле «Дни Турбиных»
И всё же Булгаков её написал, а Судаков и Марков продавили постановку. 29 января 1926 года автор читал пьесу актёрам. Роман претерпел очень существенные изменения. Два главных героя — доктор Турбин и полковник Най-Турс слились в одного — полковника Турбина. Исчез целый ряд офицеров, как белых, так и петлюровских, «растворился» священник отец Александр. Заметно изменился Мышлаевский, кузен Лариосик из второстепенных персонажей превратился в важнейшего, взявшего на себя преемственность с предыдущим, чеховским этапом Художественного театра.
Станиславский посмотрел прогон в марте 1926-го и был потрясён — в театр как будто ворвался свежий ветер! Константин Сергеевич принял горячее участие в доводке сырой постановки до премьеры и в немалой мере разделил невероятный успех спектакля у публики.
«…Пьеса «Дни Турбиных» не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы. «Дни Турбиных» есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма».
Сталин — Билль-Белоцерковскому, 1 февраля 1929 года
За билетами выстраивались колоссальные очереди, спекулянты перепродавали их втридорога. Критика восприняла спектакль в штыки; можно не сомневаться, что рассказ Мастера Ивану Бездомному о реакции на его роман — именно оттуда, из конца 1926-го. Впрочем, газетные обвинения в «апологии белогвардейщины» лишь подстёгивали зрительский интерес. В 1929-м МХАТ вынудили снять спектакль из репертуара, в 1932-м разрешили восстановить. Определяющую роль в возвращении «Турбиных» на сцену сыграл Сталин, который, по некоторым данным, посмотрел спектакль более десятка раз. Елена Булгакова записала в своём дневнике рассказ артиста Николая Хмелёва, исполнителя роли Алексея, о его разговоре с вождём: «Сталин раз сказал ему: хорошо играете Алексея. Мне даже снятся ваши чёрные усики (турбинские). Забыть не могу!» К читателю эта история ещё придёт, уже на излёте «оттепели», в середине 1960-х — на страницах «Мастера и Маргариты» и «Театрального романа».
0
119.00
