ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Ноя. 24, 2017

— Вы слушались беспрекословно или сопротивлялись?

— Вообще все, что касается нагрузок, это не мое. Мое — это теплый плен дивана и одеялко. Кому-то, вероятно, тренировки давались легко, а я на каждую шел, как на Голгофу. И только мамины увещевания, папин рык и кеда 60-го размера моего тренера помогли достичь хоть каких-то результатов в борьбе.

— Неплохие «хоть какие-то результаты» — чемпион СССР среди юниоров… Чему-то вас спорт научил?

— Если раскладывать по полкам, получится слишком уж долгий и скучный разговор. Но человеком, которым я являюсь на сегодняшний день, я стал во многом благодаря спорту. Он мне дал некий мужской стержень, возможно, зачатки силы воли. И даже сейчас, когда наступила, скажем так, вторая молодость, я сам выполняю в кадре многие каскадерские трюки. Наверное, это тоже благодаря спорту.

— После школы вы поступили в электромеханический институт. За год, проведенный там, чему-нибудь научились?

— Конечно! Научился подметать улицы и грамотно подавать пальто, работая гардеробщиком.

— Не всплывает в памяти фор­му­ла-другая?

— Нет. Пришел туда без формулы и ушел без формулы. Я поступал по спортнабору, мне сказали: «Только не сдавай чистый лист!» Но я все-таки умудрился сдать именно чистый лист. Однако все равно был зачислен, правда, без стипендии. Конечно, театральный институт, куда я поступал после армии, дал мне несопоставимо больше. Перечислять моих тамошних педагогов можно долго, потому что каждый из них оставил большой, средний или маленький, но след в моей судьбе, в голове, в душе. Этот список возглавляет руководитель моего курса Владимир Викторович Петров. Человек, который из меня, не подающего никаких надежд красноармейца, пытался вылепить актера.

— Вы же с первого раза поступили при конкурсе 155 человек на место. Значит, подавали ого-го какие надежды!

— Чтобы разглядеть во мне хоть что-то, требовалась недюжинная фантазия. Я был катастрофически скованным, зажим не уходил, и к концу первого курса Владимир Викторович сказал, что поймет меня, если после летних каникул я не приду в институт. Петров отличался деликатностью и не выгонял, а мягко подталкивал в сторону выхода, но вежливость формулировки не сильно меня утешала. Лето после первого курса у меня выдалось не самым радостным, однако 1 сентября я отважился вернуться в ЛГИТМиК, и все мало-помалу пошло на лад. Но тот случай стал первым, когда струна жизни натянулась просто конкретно. Он перевернул что-то в сознании и включил ощущение, что у меня могут быть профессиональные неудачи. С годами я к ним привык и попытался научиться бороться.

Одна поучительная история случилась со мной в ЛГИТМиКе еще до того, как я туда поступил. Служа в армии, я мечтал служить Мельпомене и выписывал в тетрадку отрывки, которые в моем исполнении поразили бы приемную комиссию. К концу службы две тетрадки были исписаны мелким почерком. Пришел в институт, отбежал в туалет, не взяв с собой китель и пакетик с тетрадочками. Вернувшись через две минуты, обнаружил, что мои тетради и носовые платки сперли. А ведь у людей, встреченных мной в этом прекрасном здании, были такие одухотворенные лица! Тогда я понял, что не стоит безоглядно доверять даже гражданам интеллигентного вида: их могут интересовать не только высокие материи, но и плохо лежащие материальные ценности.

Однако потом я начал заниматься айкидо и, немножко проникнув в самые верхние пласты этой философии, понял, что, ожидая чего-то нехорошего, ты это нехорошее и получишь. Поэтому я стараюсь о плохом не думать и, оставляя около магазина велосипед, даже не задумываюсь, украдут ли его. Поэтому, если у кого-то есть желание стырить мой велик, это можно сделать весьма спокойно, он не привязан.

— Ни разу не крали?

— Нет.

— Видимо, вы прониклись философией айкидо уже после того, как у вас в Питере в прошлом веке угнали «мерседес»… Меня поразил рассказ вашего директора. Он сказал, что сразу после кражи вы ему позвонили со словами: «У меня угнали машину. Теперь я знаю, как это сыграть!»

— Я подошел к окну и увидел: заснеженная улица, ровненько стоят машинки, среди которых дыра на месте только что оставленной моей. Я отошел от окна, закурил и вернулся в надежде, что за эти тридцать секунд все изменится.

— Надеялись, что вам померещилось?

— Да. Но нет, ее там не оказалось, и я стал смотреть внутрь себя, со стороны: что я делаю, как себя веду. Поэтому я теперь знаю, как это сыграть.

— Вы сыграли человека, у которого украли машину?

— Не приходилось. Но в драме «Непрощенный», в которой я только что закончил сниматься, мне довелось играть человека, у которого украли куда большие ценности — жену, детей, жизнь… И я до сих пор нахожусь в растрепанных чувствах, поскольку, как выяснилось, не умею прикидываться. Я вынужден был все это пропускать через себя. Премьера «Непрощенного» будет после Нового года. Посмотрите, что получилось.

— Стараетесь сейчас выбирать серьезные, глубокие проекты?

— Нет, не хочу быть похожим на артистов, которые мечтают сыграть только Чехова. Считаю, что мы призваны развлекать зрителя своим существованием в любом жанре, поэтому беру то, что, как мне кажется, будет интересно. Пытаюсь в каких-то, на первый взгляд, не очень глубоких историях, находить другие слои. Пожалуй, тот же «Физрук» является тому доказательством.

— Съемки кино тоже богаты на возможности чему-то научиться? В картине «Возвращение мушкетеров» вам пришлось чуть ли не впервые скакать на лошади…

— Вождение копытного или колесного транспорта — это все физика, которой можно научиться достаточно быстро. Гораздо сложнее научиться не одуреть в ожидании кадра, в ожидании роли.

— Но какой-то интересный транспорт пришлось осваивать в последних работах? Сегвей, скейтборд?

— Как только я буду сниматься в «Спасателях Малибу-3» с Дуэйном Джонсоном, начну это делать и вам расскажу. А пока могу рассказать, как на съемках последних «Ёлок» освоил бег в унтах по пластиковому снегу на дистанцию в триста дублей.

— Это было трудно?

— Это было ужасно. Дуэйн Джонсон просто счастливчик: он бегает загорелым в плавках по нежному песку. А я бегал в тулупе и в унтах при температуре плюс шесть. У нас якобы зима, морозное утро. Ты полной грудью вдыхаешь свежий воздух, но он только по сценарию чистый и бодрящий, а на самом деле морозная пелена — это всего лишь пластиковая пыль, висящая в воздухе. К концу дня, сморкаясь, ты можешь слепить комок из того, что выходит. Потом наступает день, когда тебе надо тонуть в «проруби». На самом деле это замаскированный бассейн в неотапливаемом павильоне. В бассейне всю ночь подогревали воду, но утром выяснилось, что это делали сломанным нагревателем, — и приходится погружаться в воду температуры плюс одиннадцать. И тебе обеспечены бодрость духа, ревматизм и геморрой.

— Жуткие воспоминания о съемках новогодней комедии на подлете убивают новогоднее настроение?

— Оно должно воскреснуть у окна бухгалтерии, где выдают то, на что можно будет купить любимым и близким людям подарки.

— Кстати, о близких. Благодаря кому из них сформировалось ваше блестящее чувство юмора?

— И мои умные педагоги, и тренеры — люди с высшим образованием и чувством юмора не обделенные. А главными учителями, наверное, были родители. Мама была хохотушкой. Особенно она хохотала после папиных похождений, у нее не оставалось иных вариантов. Ну и папа не плошал и до сих пор сохранил чувство юмора.

— В одном из интервью вы говорили, что в последнее время стали намного ближе общаться с младшим братом. Что Евгений, к вашему удивлению, просто мудрецом оказался и дает вам теперь советы…

— Да, мы с Женей вроде не расходились, но у каждого были свои жизни. Смерть мамы нас очень сблизила. К сожалению, только после таких событий понимаешь, что у нас очень мало по-настоящему близких, любящих и любимых людей. И вот на сегодняшний день брат — один из самых близких мне людей. У нас даже какой-никакой совместный бизнес появился — мини-отельчик. Я нахожусь на передовой и продолжаю ковать славу семье, чтобы брату было не стыдно сказать, что это наш совместный бизнес. А брат в полях, в жару и в снегопад занимается закупками сосисок.

— Ваш сын, которого вы ласково зовете «маленькой умницей», тоже занимается бизнесом и, наверное, тоже пытается что-то советовать отцу в присущей всем Нагиевым шутливой манере. Или все-таки вы его чему-то до сих пор учите?

— Я его ничему уже научить не могу. Могу только дать понять, что всегда присутствую в его жизни. Кирилл живет жизнью, абсолютно не свойственной мне. Он человек свободы и природы. Сын точечно вылезает в город на какие-то работы и уходит в дорогу, под парус, в накатывающие волны.

— Он летом открыл в Карелии гламурный кемпинг — «глэмпинг»? Вы туда выбирались?

— Съездил глянуть, что это. Убедился, что нестыдная история, которая может существовать и дальше. К сожалению, мы завязаны на нашей чудесной погоде и наше лето длится шесть минут в году. Но хотя бы эти шесть минут мы можем провести интересно.

— Но сами вы жизнью в гламурном лагере не прониклись?

— Это хорошо для любителей. Мне же хорошо, когда легкий морской бриз шумит у моего открытого окна пятизвездочного отеля.

— Почему бы вам не путешествовать по морскому побережью вместе с сыном, останавливаясь в роскошных отелях?

— Кирилл зовет, но для меня путешествие не в женской компании — это нонсенс. Я боюсь, что в мужской компании умру через пятнадцать минут после начала вояжа.

— Сын хочет вас научить более бережному отношению к себе?

— Нет, он пытается меня научить бережному отношению ко времени. Маленькая умница считает, что мое ежедневное 20-часовое просиживание в актерском вагончике — это просто убийство своей жизни. Я во многом с ним согласен, но у меня нет другого выхода.

— В театральном институте вашими ближайшими друзьями стали Игорь Лифанов и Алексей Климушкин, с которыми вы организовали трио «Красная шапочка». Чему вы друг у друга научились за годы тесного общения?

— По истечении стольких лет, проведенных вместе, мы примерно одинаково разговариваем — не на сцене, а в жизни. Очень похоже шутим, мы как бы пустили корни друг в друга.

— Лифанов рассказывал, что вы его избавляли от сценического зажима — водили в баню, поили пивом и заставляли читать роли.

— Лифанов любое проявление нашего совместного алкоголизма может оправдать! И это ему здорово удается, у него не бывает запоев просто так — только во имя чего-то.

— Но вы не стали учиться у него оправдываться: «ды-р-рагая, я не покладая рюмки работал над ролью пьяницы»?

— Я у него научился, а потом несколько лет пытался из себя это выкорчевать, потому что трубы-то горят, руки-то помнят! И говоришь настолько убедительно, что сам веришь — все во благо, все ради искусства. Даже когда мы с Игорем тащили друг друга с переломанными носами, то верили, что это во имя карьеры.

— Серьезно?

— Совершенно. Мы тогда учились в институте. Культурно выпили в парке, нам кто-то культурно сломал носы, а придя в себя, мы поползли домой к Климушкину. И считали, что все это не просто пьянство, а ценный опыт, необходимый хорошим актерам.

— И, наконец, чему вас научил «Голос»?

— Это очень важная история в моей жизни, она учит абсолютной собранности. Она учит поддерживать визуальный ряд, поскольку это красивый проект, и ты не можешь быть кучей дерьма посреди красоты. Поэтому я пытаюсь хоть как-то внешне соответствовать, чтобы не омрачать людям зрелище своим присутствием. Я учусь на «Голосе» деликатности. В который раз я там убедился: сколько людей — столько судеб, и каждый считает свою жизнь и биографию самой важной. И я стараюсь говорить с ними очень деликатно, но при этом не потерять интерес телезрителя. Здесь весьма сложная для меня работа: это не ток-шоу, куда пришли люди, которым заплатили и которые теперь отрабатывают, — здесь во многом решается судьба людей.