«Градообразующее предприятие» — и это словосочетание, и само явление в отдаленной провинции хорошо известны. Так, Байкальск зависел от Байкальского ЦБК и после его закрытия никак не может обрести новую экономическую идентичность. Менее известны и изучены такие формации, как «районообразующая отрасль промышленности», когда на отдаленных территориях естественным образом развивается и существует целый промышленный кластер, дающий рабочие места и социальные льготы всему району.
На северо-востоке Иркутской области находится небольшой Мамско-Чуйский район, который до сих пор живет воспоминаниями о счастливых советских временах, когда здесь велась промышленная добыча слюды, в основном для нужд оборонной промышленности, поэтому она курировалась щедрым отечественным ВПК. В перестройку, как полагается, все развалилось, а слюду наше государство по своим геополитическим мотивам предпочло закупать в Индии. Мама — это пример того, как живет район, переживший свою районообразующую промышленность. А чуть восточнее Мамы находится Бодайбинский район — это бездонные золотые закрома страны. Район пережил перестройку, потому что золото — оно и в Африке золото, и в Индии тоже золото. Это пример того, как живет район при своей собственной промышленности сегодня, насколько он процветает и благоденствует.
Из Иркутска на маленьком самолетике «Ан» местной авиакомпании «Ангара» лететь два часа. На полпути цивилизация и хорошие дороги кончаются. Кончаются все дороги: в три северных района области, Катангский, Бодайбинский и Мамско-Чуйский, из областного центра можно добраться только малой авиацией.
Чтобы понимать разницу в развитии инфраструктуры в центре и на севере Иркутской области, достаточно упомянуть три цифры: население области — 2270 тыс. человек, из них почти половина, миллион, живет на юге, в границах агломерации областного центра Иркутск — Ангарск — Шелехов; в трех северных районах общая численность населения составляет 20 тыс. человек, из них две трети живут в золотоносном Бодайбо. При этом совокупная площадь трех районов составляет более трети территории всей Иркутской области. Но если с промышленностью Катанги все ясно и даже Википедия безжалостно сообщает, что «Катангский район имеет значительный ресурсный потенциал, однако степень его реализации минимальна», то с ее соседями все не так все. И мы отправились на Маму.
Гороховый том-ям
Правильно говорить «на Маму», в отличие от «в Бодайбо» или «в Ербагочен» (райцентр Катанги). По этому признаку здесь сразу определяют приезжих. Местные предполагают, что эта традиция сложилась в счастливые советские времена, когда в райцентре была центральная база «Мамслюды» и из отдаленных слюдяных штолен Согдиондона и Горной Чуи добычу везли «на базу», на Маму.
Через два часа полета над «зеленым морем тайги» самолет начинает снижаться и садится в «суповую тарелку» — небольшую долину, со всех сторон запертую горами. Мама находится в углу — там, где одноименная река впадает в Витим. Над взлетной полосой возвышается гора с романтичным названием Гитлер. Говорят, во время войны на ней рубили дрова, которые в поселок привозили на злющей лошади с такой неполиткорректной кличкой — она и дала название возвышенности.
Первые же случайные диалоги насыщены местным колоритом.
— Какая у вас здоровенная собака, — светски отмечаем мы у одной из оград, где бегает барбос размером с теленка. — Вы чем ее кормите?
— Медведями, — флегматично отвечает хозяин, делая ударение на «я» и стряхивая сигаретный пепел на картофельную грядку.
— Браконьерствуете?
— Нет. Она их сама ловит, — ухмыляется в усы мужик.
Центр поселка — хозяйственный магазин и кафе «СССР», принадлежащие Елене Сапрыкиной, местной бизнесвумен и меценату. В кафе новогодней гирляндой переливается современная кофемашина.
— О, у вас есть раф! Может, у вас в меню и том-ям есть?
— Есть, — иронично отвечает молоденькая девчушка за кассой, — гороховый…
Тунгусы, якуты и, внезапно, причем здесь Украина
История освоения края и характерна для Сибири, и имеет свои особенности. Местный краевед Владимир Сильченко рассказывает, что раньше здесь по реке Витим проходила граница между тунгусами и якутами. Жили они конфликтно, в полном соответствии с теорией пассионарности Гумилева: агрессивные потомки кочевых степняков якуты постоянно ходили войной на миролюбивых лесных тунгусов. Эта вражда закончилась только с приходом русских. Больших этнических войн не было: сохранились все церковные книги, которые обычно в набегах сгорали вместе с церквями. По ним сейчас многие восстанавливают родословную со времен освоения Витима, и выясняются подробности, имеющие прямые параллели с современностью.
Мамчанин Андрей Карпов, охотник, рыболов и мелкий бизнесмен (это профиль любого мужика на Маме) однажды заинтересовался своей генеалогией. Теперь он сидит и вздыхает:
— Я посидел в архивах, почитал, и понял: то, что происходит сегодня на Украине, — ничего в этой жизни нового нет. Присягаем царю, целуем крест. Через малое время литовцы пообещали платить лучше — побежали туда.
На Лену ссылали «мазепинцев» — запорожских казаков, поклявшимся в верности русскому царю, но переметнувшихся на службу к полякам. Как и сейчас, жизнь наемника в эмиграции была не сахар, казаков использовали в многочисленных европейских войнах как пушечное мясо, и многие возвращались под имперское крыло России. Им давали выбор: или на каторгу, или на бессрочное поселение в Сибирь, осваивать и разведывать. Атаман Мишка Карпов с бандой в 140 сабель удрал к полякам. Через год их осталось сорок голов. Они вернулись и после скорого суда отправились на Лену.
— Ссылали, но был выбор: крестьянствовать или стать «промышленником», промысловым охотником. «Ватага» — слово оттуда, это объединение охотников, «банда промышленников». Соболя били, это дорогой мех, — рассказывает Андрей. — Казаки осваивались вдоль по Лене, деревни стояли через двадцать пять — тридцать километров, это длина дневного перехода. Так дошли до Якутии.
Казаки от Лены спускались по рекам, и в 1689 году «казак Петрушка Дураков сыскал слуду (от русского глагола «”слудиться”, то есть слоиться) на Витиме-реке». В 1700 году «рудосыскных дел дозорщики» (прародители геологов) составили Петру I челобитную с просьбой предоставить им государево жалование для слудного промысла. В 1707 году добыча мамской листовой слюды составляла 1270 пудов.
Слюду добывали открытым способом летние артели. Потом она отправлялась на Московскую и Новгородскую ярмарки. Она шла на уличные фонари и окна — крупнолистовой слюдой с Согдиондона закрывали окна в новом дворце царицы Екатерины. Но основной спрос был у морского флота — иллюминаторы из нее были прочнее стеклянных, слюдой закрывали «нактоузный огонь» — фонарь, который ночью горел на корме судов, освещая компас и показывая дорогу следующему в караване судну.
Время шло, технологии развивались и менялись, но слюде в них всегда находилось применение. Она была востребована в производстве паровых котлов — из нее делали остекление индикатора уровня парового давления. Во время войны она шла на авиационные свечи для боевых самолетов. После войны «Мамслюда» входила в список предприятий атомного проекта. Потом пришла пора электроники, и ее использовали в ламповых транзисторах. Ее используют до сих пор в термостойких красках, в том числе для космических аппаратов, и в грунтовке подводных лодок — чтобы ракушки не цеплялись. Что называется, до сих пор находит широкое применение во многих сферах народного хозяйства и оборонной промышленности.
«Золотой век» и «конец прекрасной эпохи»
О своем «золотом веке», от войны до перестройки, на Маме вспоминают только в превосходных выражениях. В лучшие годы здесь проживало 2025 тысяч человек и люди годами стояли в очередь, чтобы получить жилье, — приезжих специалистов было больше, чем жилой фонд мог вместить. Лейтмотив воспоминаний: «Все было свое». Чего не было — строили. Был свой колбасный цех. К соседям в Бодайбо ездили за их пивом, потом взяли и построили собственный пивзавод. Понадобились кирпичи для строительства домов — нашли глину на реке Чукча и построили цех обжига. Не хватало электродов — построили собственный мини-заводик. Благодаря подчинению Министерству обороны снабжение было превосходным, в соседних районах говорили: «Через Маму ехать, как золотая командировка — отовариться можно всем».
Был плановый государственный северный завоз, с Большой земли везли все, что необходимо, и сверх того — в районе был сформирован неприкосновенный пятилетний запас на случай войны.
— На горных работах платили хорошо. Я маленькая была, а помню случай: сидит обычный грузчик на причале и говорит: «В прошлом году приезжал — корову купил, в этом приехал — нужно дом ремонтировать, на следующий год тоже завербуюсь — дочь замуж пора выдавать». Все было свое — птичники, коровники, на Тетеринске (на другом берегу Витима напротив Мамы. — Б. К.) даже арбузы выращивали, — вспоминает краевед Ника Старкова. — Было два ежедневных рейса, семь грузовых рейсов слюду возили, пять-шесть тонн почты ежедневно — столько выписывали свежей прессы! Студенты со слезами по распределению приезжали — в какой-то медвежий угол отправляют! Через три года их отсюда киркой не выгонишь. Мать ссыльных Звездецких, когда их освободили по амнистии, не захотела уезжать, говорила: «Я в рай попала, мне просто повезло, что детей сюда сослали с Украины». Сюда много после войны ссыльных членов семей бандеровцев ссылали.
А вот о крахе прежней жизни у каждого воспоминания свои. В середине 80-х оборонный заказ закончился, и Маму передали в ведение Министерства стройматериалов. Снабжение сразу стало хуже. Потом государство обратило внимание на индийскую руду. Она первое время поступала наравне с мамской на иркутскую слюдфабрику — «там был совершенно изолированный цех, работали индийки, русских не пускали, куда шла эта слюда — никто не знал», — рассказывали очевидцы.
— Ходили слухи, что это бартер на оружие, — осторожно предполагает Ника Старкова. — Потом на нее перешли полностью. У них запасов меньше, качество хуже, но по политическим мотивам стали покупать у них.
Горные объекты стали консервироваться и закрываться. Их директора поняли, что золото пользуется спросом, взяли лицензии и поехали его искать. Но золота оказалось мало, специфика его поиска и добычи была другая, да и технику нужно было закупать специализированную, а на нее уже не было оборотных средств от слюды. Начальство окончательно разочаровалось и уехало в Иркутск — в пригороде Хомутово до сих пор живет большое «мамское землячество». Вслед началось повальное бегство — уезжали, лишь бы уехать, к родственникам, в кооперативы, которые успели построить за благополучную жизнь. Уехали все приезжие специалисты. Комбинат стал сворачивать деятельность, и первой пострадала «социалка».
— Закрылось все — профилакторий, оптовая база, база по снабжению — работать некому, люди уезжают. Приватизация была страшная: одна женщина пошла и приватизировала котельные. Я ее спрашиваю: «Татьяна Даниловна, вы что с ними делать будете?» Она: «Ну мне предложили, я и взяла». Потом она все поняла и пыталась их вернуть. Так же аэропорт приватизировали, — вспоминает Елена Сапрыкина. Словно резюмируя современную ситуацию на Маме, она говорит:
— Столько глупостей за это время наделали. Можно было здесь жить и процветать — все потеряно и разворовано. Вот здание под кафе «СССР» мне отдали на дрова. Это была просто развалюха, без окон, без дверей. Мы копнули, залезли под пол — а листвяк весь звенит, крепкий, нигде не сгнил. Пригласила плотников — они мне его за два месяца восстановили. Зданию цены нет. Или взялась я школу на Луговке ремонтировать. В том году были пикеты — говорили, что школа аварийная. Прежде чем ремонтировать, я привезла сюда строителя из Краснокаменска, он прошелся по школе и говорит: «А что здесь рухнет-то? Ничего аварийного нет. А все остальное меняется. В пятьдесят девятом году строили на века». Все, мы заменили все эти «опасные» места, крышу подтянули, поставили лаги — все нормально, она еще столько же простоит.
Примерно такие же надежды мамчане возлагают и на свое будущее: стены сгнили, но фундамент еще крепкий.
«Нам нужны госкорпорации…»
Мэр Мамско-Чуйского района Алексей Морозов для встречи с корреспондентами собрал всех глав городских поселений района, Витимского и Луговского, обложился бумажными отчетами и отвечает быстро, многословно и слегка взволнованно. Начинает сразу с перспектив района по слюде:
— В районе находятся крупнейшие в мире залежи сырья. В Колотовке частники получили лицензию, взяли в аренду штольню и большой цех помола. Планируют взять еще семь штолен. Наша надежда — санкции привели к импортозамещению, а война, хоть с Индией отношения и нормальные, поломала логистику. Оборонка сейчас работает в полную мощность, есть надежда, что вернется интерес не только к слюде. В районе есть залежи урана — в прошлом году Роснедра разыгрывали госконтракт на 450 миллионов рублей на разведку, Росгеология уже зашла, плотно занимаются, исследует весь район. «Витим», бодайбинская компания, моет золото — в прошлом году намыли 500 килограммов. Своя артель МГК (Мамская горнорудная компания. — Б. К.), намывают порядка 130140 килограммов в сезон. Есть вольфрам, железная руда, кварц.
Территория района высокодотационная, годовой бюджет в полмиллиарда расходится в основном на зарплаты и социальную поддержку населения. На Маме живет 2748 человек, в районе (это плюс рабочие поселки Луговское, Витимский, Колотовка и Мусковит) — в пределах трех с половиной тысяч. Единственная работа — в бюджетной сфере. Снабжение района почти целиком лежит на коммерсантах, и даже стратегические ГСМ, топливо и уголь, хоть и под кураторством правительства области, завозит ООО «Теплоресурс». Вечная проблема — транспортная недоступность района, нет дороги. Зимник на север Байкала и недостроенная дорога до Бодайбо (обе лесными тропами должны выводить на БАМ) не в счет. Зато субсидированы авиаперелеты — для жителей Мамы они в два раза дешевле, чем для соседей-бодайбинцев.
— Нам хотелось бы даже не областного, а федерального участия — строить дороги, заходить на разработку месторождений, — говорит мэр Морозов о своих ожиданиях от будущего. — Сейчас это частники. Хотелось бы прихода больших корпораций с государственным участием — Жигалово было обычным райцентром глубокой провинции, а зашел «Газпром», и началось развитие территории спонсорским участием.
В правительстве области несколько раз обсуждался вопрос о полном расселении района, но пока оставили все как есть, ограничившись закрытием двух отдаленных поселков — Горночуйского и Согдиогдона (100 и 140 километров от Мамы). Их нужно было содержать и отапливать. Зимой не доедешь — снег на дороге стоял такой, что из-под него не было видно грузовых машин. Котельные изношенные, провода метель обрывает — неделями не было света. Жителей по их же обращению вывезли на Маму и в Иркутский район области.
— Что тут делает среднестатистический мужик?
— Ну вот я. Пришел с армии, ГОК уже не работает. Завербовался в артель, в Бодайбо, уехал на вахту. Сургут, Уренгой, Жигалово. На севере в основном мужики уезжают на вахты. На россыпное золото вахта полгода — с марта по ноябрь. На рудное золото или на газопровод «Сила Сибири» — два через два месяца. Молодежь уезжает — в Иркутск поступать, там остаются на работу. Возвращается меньшинство, те, кто не прижился — нет денег снимать жилье, не нашли работу. У нас жилье муниципальное, нет проблем. Вот я приезжаю в Иркутск: каждого ребенка водить за руку, за проезд заплатить, всего хочется, раз — и денег нет. Все в быстром ритме, я там устаю. Две недели побыл — и все, домой, сейчас машину сделаю — послезавтра поеду за грибами. Вода чистейшая, хлеб свой, молоко — у тещи корова.
Необходимая ненужная дорога. Особенности бизнеса в «медвежьем углу»
Мы сидим с Еленой Сапрыкиной в кафе «СССР» поздно, перед закрытием. Кроме нас там только два приезжих командированных инженера торопливо доедают ужин и местный одинокий мужик тянет пиво, глядя по большому телевизору футбольный матч. Сапрыкина — местный олигарх. Она ресторатор и отельер — оба кафе на Маме принадлежат ей, а инженеры и даже мы живем в тех квартирах, которые она сдает приезжим посуточно. Основной бизнес — три магазина. Занимается благотворительностью и меценатствует — делает капитальный ремонт школы на Луговке.
На вопрос о перспективах развития МСП в отсутствие крупных производств, что, казалось бы, дает неограниченный кадровый рынок, она откровенно смеется:
— Поверьте, у нас с этим так же, как в любой другой деревне: народу много, а работать никто не хочет. У меня в интернете объявления по полгода висят — никто не идет, какие деньги ни предлагай. Я и в этом кафе нормальную кухню поднять не могу: молодые готовить не умеют, а старых поваров не осталось, уехали или умерли. У меня есть работник, который любит дорогое вино и хорошее пиво и не любит себе ни в чем отказывать. Он ходит и ноет, что ему денег от зарплаты до зарплаты не хватает. Избаловались. Они все у меня ходят с последними моделями айфонов. Разве плохо они живут? Тот, кто умеет работать, здесь неплохо живет. А тот, кто плохо работает, ему и в Иркутске делать нечего.
— А почему они избаловались?
— По разным причинам. Например, нам провели интернет. Хорошо? А люди организовали группы, в которых сидят и жалуются: начальство ворует, бизнесмены на нас наживаются. И никто ничего не хочет делать. Вот конкретный случай. У нас много бабушек, поэтому большая служба соцзащиты, и они где-то вычитали, что им мало платят, хотя у них по местным меркам хорошая зарплата, до сорока тысяч. Несколько человек уволились от этой «несправедливости» — сидят дома, выращивают огурчики и картошку. Я люблю свою машину, она у меня третья, а пешком я здесь не набегаюсь. В этих группах кто-то пустил слух, что она стоит пятнадцать миллионов, и началось: «Мы тут с голоду подыхаем, а у нее машина стоит — весь поселок прокормить можно».
— Вы верите, что вернется добыча слюды и возродит район?
— Нет. Я думаю, что наша слюда уже никому не будет нужна. Я верю, что найдется человек с энтузиазмом, знаете, такой человек-зажигалочка, который скажет: «Давайте развивать туризм, сделаем это, сделаем то-то». Люди за ним пойдут и не захотят уезжать. Мы уже сделали эту ошибку, когда в девяностые после закрытия комбината началась паника и повальное бегство — из района уезжало по пять тысяч человек в год. Первыми уехали грамотные управленцы, которые могли сохранить район, организовать новую жизнь. Я считаю, что все погибло, потому что не было хозяина, который хлопнул бы кулаком по столу и сказал: «Всем сидеть на местах». Я повторюсь: кто хочет работать — тот найдет себе работу даже на необитаемом острове. На Луговке мэр — молодой парень, приехал из Иркутска и уезжать не собирается, постоянно что-то придумывает для поселка.
Централизованный северный завоз продуктов и товаров первой необходимости закончился с государством, давшим название кафе, и сегодня Сапрыкина и еще несколько подобных ей предпринимателей, по сути, кормят и обеспечивают всю Маму. Единственное препятствие — логистика. Самолетом завозят минимум грузов — он пассажирский, грузовые рейсы могут быть только коммерческими, а столько местные бизнесмены не зарабатывают даже вскладчину. В межсезонье, когда встает река Витим, поселок живет впроголодь. Грузовая квота на пассажирский самолет — 100 килограммов, транспортная наценка — 120140 рублей на один килограмм.
Поэтому все грузы везут по БАМу до Таксимо — это бурятский поселок на севере озера Байкал. Там грузят фуры — до Бодайбо идет дорога, 240 километров. От Бодайбо до Мамы прямой дороги нет — ее пытались пробить вдоль берега Витима, но остался не пройденным сорокакилометровый участок, где нужно или взрывать горы, или пробивать тоннели. Денег на это, понятное дело, ни у кого нет, а сама дорога в «медвежий угол» не окупится никогда. Поэтому остаток пути грузы проделывают по Витиму: зимой — по льду, а летом только паромом.
Паром один, и он коммерческий: монополия позволяет устанавливать любую цену на перевозку. Коммерсанты обращались в правительство области, субсидировать запуск грузового парома, но это для умирающего поселка признали излишней роскошью.
— Раньше было три парома, они возили до Бодайбо за две тысячи рублей за метр — машину поставить выходило тысяч двадцать. Потом один свой паром забросил, второй уехал в Иркутск, сказав, что люди разбегаются, работы все меньше, — и остался один паромщик. А у нас по Витиму ходят промышленные паромы, возят технику для золотодобычи, для нефте- и газодобычи на Лене. Стоит это семь-восемь тысяч рублей за метр. Наш паромщик сказал: вот, рынок устанавливает цену, я такие же деньги брать буду, — печально рассказывает Елена про местное ценообразование.
«Зарядить» машину за товарами в Иркутск и обратно стоит полмиллиона: 350 тысяч водителю 150 — плата за паром. Машина везет десять тонн продуктов. Плюс разгрузка, зарплаты сотрудникам (у Елены работает 20 человек), налоги — и себестоимость формируется из расчета «иркутская оптовая цена плюс 40 рублей на каждый килограмм продуктов».
— Диван из Иркутска за 30 тысяч здесь должен продаваться за 100. Но я поставлю его за 35, а остальное доберу двойной ценой на саморезах — у нас они тоннами расходятся, — объясняет Елена ценообразование. — Колбаса у нас стоит так же, как в Иркутске, — за счет того, что там высокая магазинная наценка. Например, закупочная цена хорошего сока — 120 рублей. Два килограмма привезти — он должен в магазине стоят по двести — кто ж его за такие деньги возьмет?! Мы выставляем за 180 рублей, а разницу выигрываем за счет дорогих овощей и фруктов. Есть только один запрет — наценка на товары первой необходимости. Сахар, соль, мука, макароны идут практически по закупочной цене. Соль на оптовке стоит 25 рублей, к нам она доезжает уже выросшая по дороге до 65. Мы продаем по 35. Разницу возмещаем с тех же многострадальных овощей, фруктов и молочки. И еще у нас очень любят мороженое — тоже дорогое удовольствие из-за дифференцированной наценки.
Парадоксально, но, жалуясь на проблемы с логистикой, Елена тут же категорически заявляет, что им, местным бизнесменам, хорошая дорога от Бодайбо не нужна — она убьет их бизнес. Уже сегодня одежду мамчане покупают не в магазинах — на маркетплейсах, по почте. С появлением дороги на Маму зайдут сетевые ретейлеры, которые своими дешевыми продуктами уничтожат существующие магазины.
— Но надолго они здесь не останутся — много на нас не заработаешь, а они же приходят все сразу, не по одному. Потолкаются друг с другом и закроются. Я к тому времени обижусь и снова открываться не стану. Кто будет людей кормить — вопрос. Поэтому их нельзя сюда пускать: они работают, чтобы заработать, а я работаю, чтобы поселок жил. Если бы у меня были дополнительные руки, я бы организовала здесь какой-нибудь туризм. Людям надоедает отдыхать на Бали, а у меня муж с детьми каждое лето ездит сплавляться по горным рекам. Если поставить уютные домики по берегам, люди бы поехали — грибы, банька, что еще нужно?
— Объясните парадокс. Мама — скучное бесперспективное место, а все ваши квартиры забиты приезжими. Что они тут делают?
— К нам часто прилетают врачи и геологи. Один геолог из Москвы уже третье лето подряд живет — говорит, нашими недрами заинтересовался какой-то большой заказчик из Канады. Много едет инженеров-электриков, обслуживать ЛЭП, мы же зависим от Мамаканской ГЭС, все линии в тайге, нужно поддерживать в рабочем состоянии. В этом году много бодайбинцев. То есть это не туристы.
«Нашим детям не с кем соревноваться». Луговка
География района простая. Мама стоит на слиянии двух рек. В паре десятков километров на восток, против течения Витима, находится Витимский куст, на юг, против течения Мамы, — Луговской куст. «Куст» — гордое устаревшее название центрального рабочего поселка и окружающих его мелких сел ближе к слюдяным разработкам. С уходом производства люди из них выехали, остались только сами «городские поселения» Витимский и Луговка — поселок Луговское. Районная администрация поделилась транспортом, и с утра мы выдвигаемся на Луговку с водителем, выполняющим попутные обязанности гида.
— Река называется Чукча, — комментирует он, переезжая деревянный мост через узкое ущелье. — На Маме раньше была традиция: все молодожены ехали после регистрации на Чукчу и цепляли на перила моста навесные замки — «Вместе навеки!». Потом мост снесло весенним паводком, перила с замками унесло в Маму, его отремонтировали, но традиция не вернулась. А вот Сашка, поехал за грибами. — Он показывает вдоль дороги, где человек на электросамокате сворачивает с обочины в лес и начинает стремительно вкатываться в пологую горку.
Луговка производит впечатление большого, просторного и светлого села, хотя по статистике там живет чуть больше трехсот человек. Большинство не имеет частных подворий с большим хозяйством, а проживает в двухэтажных 12-квартирных домах, при которых разбивают небольшие «клумбы»-огородики или строят свой «катушок» (катух — место, где содержат животных). Школа, которую ремонтирует меценат Сапрыкина, считается «градообразующим предприятием»: на 28 учеников приходится 46 штатных единиц, у большинства семей хоть кто-то работает в школе.
— У нас в первом классе учится шесть человек, а десятого вообще нет — последний ученик в прошлом году уехал в Иркутск, учиться на повара. Представьте, вам семнадцать лет, хочется дружить, влюбляться — а он один в классе сидит. Большинство учащихся — малыши. Он и удрал, не стал заканчивать школу, — рассказывает директор Ирина Попова. — Дети у нас сильно отличаются от городских. Нам жалко наших детей — они приезжают в город и не могут там адаптироваться. Из-за того, что у нас малокомплектная школа, соревновательный интерес «я лучше тебя» пропадает. Вы не увидите, чтобы у нас в поселке дети подрались, если кто-то и ходит с фингалом — точно упал нечаянно, ведь у нас некому конфликтовать. В городе нужно уметь дать отпор, а наши дети совсем незащищенные.
В бюджетной сфере (почта, клуб, библиотека) работает 60% жителей Луговки, из оставшихся большая часть — пенсионеры. Молодежь свое будущее с поселком не связывает. Выходящие с танцевального кружка в ДК девочки Кристина и Алена хором говорят: «Мы хотим уехать».
— Я хочу поступить на социологию в Липецк. Сюда возвращаться не планирую. Думаю, когда я захочу вернуться, здесь уже никого не будет, — объясняет Кристина.
Не слюдой единой
И все же молодой мэр Луговки Андрей Попов верит в ее будущее. Хотя не надеется на возвращение слюды. Он родился в соседнем поселке, отучился в университете, отслужил в армии, работал юристом. По приглашению прежнего мэра приехал на должность специалиста по молодежной политике.
— Согласился легко. Я устаю от города. Как бы пафосно ни звучало, в Иркутске я просто прохожий, а здесь я реально что-то могу изменить. Возможности только ограничены: недавно без нашего ведома все населенные пункты сделали городскими поселениями, то есть рабочими поселками, а не селами. А все программы финансирования, льгот, помощи заточены под сельские поселения, — вздыхает он. — Мы полностью зависим от дотаций.
— Вы верите, что возвращение слюды может дать вторую жизнь району?
— У нас был такой мэр, Сергий, он на каждом отчете глав рассказывал, какие у нас невероятные перспективы по добыче полезных ископаемых. Но, судя по всему, нашему государству гораздо дешевле покупать слюду у Индии, — размышляет Андрей. — Мне кажется, нам стоит отходить от всех этих иллюзий и не связывать жизнь нашего района со слюдой.
Из бизнеса на Луговке — два магазина мамских бизнесменов, пекарня и несколько человек, занимающихся пушной охотой. Андрея это не смущает:
— Если, как обещает правительство области, дорогу с Бодайбо к нам закончат и у нас будет нормальное сообщение с большим миром, то и предприниматели начнут к нам заходить. У нас есть и другие полезные ископаемые, которые активно добывают. И это не только золото. В прошлом году все лето здесь были люди, которые летали на самолете с оборудованием и проводили разведку. Если кто-то готов потратить такие деньги на разведку, значит, она обоснованна. У нас красивая территория, есть рыба. К нам приезжают люди из Москвы, Санкт-Петербурга, арендуют у местных жилье, уезжают в верховья, рыбачат. Почему бы не открыть здесь туристические организации? Думаю, можно было бы привлечь гидов, обучить, дать им лицензии…
Еще один проект, на который Андрей возлагает большие надежды, — открытие детского дома. Раньше в поселке был реабилитационный центр для детей-инвалидов. Его закрыли, но осталось законсервированным большое кирпичное здание в хорошем состоянии.
— Это здание хорошо подошло бы под детский дом. Я не думаю, что в нашей стране мало детей-сирот и много детских домов. Дети смогли бы у нас учиться, школа стоит полупустая, а нам — дополнительные рабочие места и население, молодежь, которая, возможно, захочет здесь остаться. По данным полиции о криминогенной обстановке в Луговском, она составляет практически ноль процентов — это идеальные условия для детей.
Чуйская рыбалка
С Андреем Карповым мы разговариваем за нехитрым ужином — на диктофонной записи время от времени слышатся паузы, наполненные бульканьем, звяканьем и сочными глотками. Андрей — первая ласточка организованного туризма на Маме. Он здесь родился, потом надолго уехал — учился в иркутском Политехе, работал геологом «на северах», в 90-е вернулся в Иркутск, ушел в бизнес, занимался лесом — держал три пилорамы, переработкой пушно-мехового сырья, даже выращивал картошку.
— Я и в девяностые не бедствовал, — резюмирует он. — Народ ленивый, а кушать все хотят.
На Маму он вернулся уже на пенсию. Осмотрелся и решил брать заказы, возить людей рыбачить на реку Чую. Сделал сайт — и от народа отбою не было.
— Идея очевидная: в наш район могут поехать только рыбаки. Реки Мама и Витим у нас сгублены золотодобычей, но в тридцати километрах есть горная река Чуя. Я стал на нее возить людей со спиннингами, придумал удобный маршрут. Люди самолетом прилетают на Маму, мы на уазике доезжаем до Горной Чуи, это расселенный поселок в 138 километрах, и сплавляемся до Лены 340 километров, одиннадцать дней. По всей Чуе есть зимовья — народ-то охотился. Кто-то на вертолетах залетает сразу на Чую — есть такие, у кого есть возможность оплатить. Потом они улетают с Талакана, там построили аэропорт в тайге — стратегический, можно посадить любой тяжелый бомбардировщик, полоса — 3200 метров. Но используется и для пассажирских рейсов.
«Стратегический» аэропорт, впрочем, оказался частной взлетной полосой, построенной «Сургутнефтегазом» в 105 километрах северо-западнее поселка Витим в Республике Саха (Якутия) — он обслуживает Талаканское нефтегазоконденсатное месторождение.
На чуйскую рыбалку ездит определенная категория людей, по десять-пятнадцать лет подряд. Это любители в отрыве от цивилизации покидать спиннинг, попить самогона в зимовье. Люди прилетают издалека — из Москвы, Новосибирска, Воронежа. Андрей давно снес рекламу в интернете — не справлялся с потоком желающих. Но две группы в год постоянно приезжают. Один раз за лето принял три группы — вымотался, дома вообще не был.
— Я понял, что, если забросил блесну и сразу вытащил рыбу, — это очень быстро надоедает. А когда ты научился рыбу обмануть и поймать собственным способом — ты ее победил. И это совсем другое ощущение, — размышляет Андрей. — Но один я массовый туризм не потяну. Это, скорее, организация отдыха для ограниченного круга постоянных клиентов. А для меня не столько заработок, сколько возможность бесплатно съездить на рыбалку.
— На всех желающих одной Чуи не хватит. Люди едут за уединением. Зачем им локтями в зимовье толкаться? — сомневаемся мы в перспективах развития этого направления.
— У нас много хороших мест! — возражает Андрей. — Приходит ко мне на днях Мишка «Бурундук» Устинов, есть такой, ему семьдесят восемь лет, до сих пор охотится, я думаю, он в тайге и умрет. Говорит, на озере снова щуки пошли. Там, где он охотится, есть очень интересное Жаровское озеро на границе с Якутией, оно формой точно повторяет Байкал. Природа там не наша, у нас нет таких деревьев — это природа Аляски и Северной Канады. Нужно подняться 27 километров по маленькой речке и только в определенное время. Рыбы — море. После перестройки все решили зарабатывать, какие-то деляги забросили туда бригаду. В первый год она вытащила 17 тонн рыбы, вертолетом вывозили. На следующий год — 14 тонн, потом девять, потом — четыре. И на этом весь бизнес кончился. Загубили озеро. Руководил этим какой-то идиот, придумал «астраханский метод» — ловили во время нереста. Деревья там стоят вплотную к воде. Эти сволочи пилили деревья и валили в воду. Рыба идет метать икру на ветки. Я думаю, что они изменили состав воды, потому что исчезло два вида рыбы — сиги-пыжьяны и щуки. И вот на днях приходит ко мне Мишка Бурундук в гости, принес бутылку водки. Сказал, что снова появились щуки.
— Вы верите, что добыча слюды вернется и возродит район?
— Вернуться может, но район не возродит, — уверенно отвечает Андрей. — Могут зайти несколько небольших частных компаний, работающих вахтовым методом. Но никакой социалки это району не даст. Перспективы для района нет, он неизбежно погибнет. А ради чего тут жить? Работы нет, одни бюджетники. Есть золото, но, чтобы его разрабатывать, нужно строить огромные ГОКи, а это нерентабельно. Когда я учился, нам говорили, что рентабельность начинается от трех грамм на куб промытой породы, это почти четыре тонны. Мамское золото — 0,4 грамма на куб. Местная компания МГК в год намывает 150 килограммов — это вообще ни о чем.
Злачное место Buona Sera
Впрочем, для туризма сейчас Мама не самое дружелюбное место. На вопрос приезжих «Где можно оттянуться и зачиллить на Маме?» местные с легкой усмешкой отвечают: «В Buona Sera». У бизнесвумен Сапрыкиной кроме «СССР» есть еще одно кафе, ночное, на берегу Мамы-реки, про которое она говорит неохотно: «Я поставила там людей работать и стараюсь к нему не прикасаться, алкоголем торговать плохо. Но алкаши будут всегда, и, если его закрыть, они переползут в «СССР», а я этого допустить не могу — это кафе для моей души».
Рядом с «тошниловкой», как называют злачное место сами мамчане, стоит ухоженный домик с беседкой в китайском стиле — бумажные фонарики, гирлянды. Хозяин дома, мастер котельной Сергей Батышев, зло ухмыляется:
— Есть разница между городскими и деревенскими. Заехал тут на днях к нам парень, москвич — на «Заре», из Бодайбо. Весь заплетенный, с косами, б..дь. В розовой маечке, в розовых носочках — у нас такого вообще не понимают. Ему еще на «Заре» сказали: «Не вздумай в таком виде в бар прийти». Потому что были уже прецеденты с инцидентами. По зиме приезжали такие же на машине, вечером поехали в «тошниловку» — двое пошли бухать, один остался спать в машине. Машину открыли и обокрали, а этих двух отмудохали — я вон штакетину к ограде до сих пор не прибил — так, что они огородами убегали. Один ко мне в сени заполз, к батарее прилип: «Спасите, дайте погреться».
Увидев, как мы нерешительно топчемся перед еще закрытым баром — он работает с восьми вечера до последнего посетителя, — нам призывно машет мужик от гаражей с соседней улицы. Когда мы подходим, он убедительно говорит: «Не ходите туда, ребята, не нужно оно вам. Я местный адвокат, знаю. У меня вся клиентура из этого заведения».
— Я коренной мамчанин. Мне предлагали работу в Москве, в конторе у друга — я отказался. Есть такая фраза: «Нужно было пройти полмира, чтобы понять, что золото закопано у твоего порога». Да и многие возвращаются — хотя бы на лето, на неделю. Я в Москве с тоски умру. Здесь — рыбалка, больной отец. Если, не дай бог, начнется большая война — наша слюда не имеет аналогов в мире, она понадобится для высокоточной техники.
— А в ожидании «не дай бог войны» вы чем здесь занимаетесь?
— Эти люди, — он кивает на «тошниловку», — режут друг друга, дерутся. Работаю с ними, денег на жизнь хватает — государство за три года три раза проиндексировало вознаграждение адвокатам, получаем, как старатели на прииске за трудодень. Проблема как во всех деревнях: народ злоупотребляет, на этом фоне происходят все противоправные действия. Летом мне еще дают отдохнуть, а по осени начнут красть все, что плохо лежит: картофель выкапывать, бензин сливать. Люди так опустились, что ничего святого не осталось. Зато у нас наркотиков нет…
Витимский куст. Точка абсолютного покоя
На рассвете мы на моторке отправляемся вверх по Витиму — на Витимский куст. Рев мотора заглушает дрянной русский рэп, прорывающийся из радиоприемника. Мелкие поселки кустов закрываются и вывозятся, и сегодня Витимское городское поселение — это сам поселок Витимский и, на другом берегу реки, жалкие остатки некогда развитого промышленного поселка Мусковит (по названию сорта самой качественной и дорогой слюды, добывавшейся здесь). Но именно в Мусковите сегодня начинается новый этап добычи слюды — то, чего все в районе ждут, но в промышленных масштабах. Это первая ласточка.
«На кусте» живет чуть больше четырехсот человек, подавляющее большинство — в Витимском. Бюджетники составляют одну десятую населения — это рабочие места в школе, детском саду, пожарной части и администрации поселения. Остальные — бабы «на хозяйстве» и мужики, уезжающие «вахтовать» в соседние районы.
— Люди уезжают, квартиры остаются на нашем балансе — кучу денег тратим впустую зимой на их отопление, — вздыхает глава поселения Николай Балуткин, — так что, если у вас там в столицах не сложится, приезжайте жить к нам. Вы, кстати, кто по образованию? Гуманитарии? Ну, будете работать в Доме культуры.
— А сколько у вас квартиры стоят? — на всякий случай интересуемся мы.
— Зачем их покупать? — удивляется Балуткин. — Они же муниципальные. Мы вам их так отдадим, выбирайте.
Балуткин приехал сюда в 1971 году после армии, с братом, на заработки. Работал проходчиком, старшим горным мастером, замдиректора рудника, 17 лет просидел под землей. В лучшие годы комбинат добывал 16 тысяч тонн слюды в год. Перед банкротством в 2004 году — тысячу тонн. Потом штольни заморозили.
В кабинете Балуткина под медным барельефом Ленина стоит огромный, метр на метр, кристалл слюды мусковит.
— На Мусковите живет 70 человек. В школе и детском саду — по четыре ребенка. Через дорогу от моей квартиры живет семья, у которых две девочки-школьницы. То есть напротив живет полшколы, — улыбается Станислав Абросов, инженер ООО «Альянсстройресурс», частной компании, зарегистрированной в Иркутске, — это они начинают добывать на Мусковите слюду. — Вы спрашивали, почему люди не уезжают. Одиннадцатилетняя школа, 16 учителей. Зарплаты — 5060 тысяч плюс пенсия, все учителя — пенсионеры. Зачем им уезжать, где такое на Большой земле найдешь — увезут-привезут, один урок провел, чаю попил и домой, на хозяйство.
На штольни в Мусковит Станислав везти нас отказался — там еще не ведутся работы, готовятся разрешительные документы. Три года назад компания за 2,8 млн рублей купила у государства лицензию на добычу 1100 тонн слюды на гольце «Старательский» — участке горы в 300 квадратных метров, с правом разведки на пятикилометровой территории вокруг. С начала следующего года планируется закончить оформление документов и зайти в штольню. По некоторым данным, сейчас на аукционы выставляются месторождения на Согдиогдоне и на Горной Чуе с разведанными запасами 18 тысяч тонн и более.
— Это заблуждение, что слюда закончилась с эпохой электронных ламп в старых телевизорах. Просто в девяностых стало выгоднее возить из Индии. Раз из-за границы — это деньги, откаты, чиновники зарабатывают. Я вам по секрету скажу: основная масса слюды в Россию везется из Индии, но по документам она продается как добытая в Мамско-Чуйском районе. Подделывают документы. Наша слюда — это качество, она значительно лучше индийской. Я не открою вам глаза, что у нас честный таможенник был только в «Белом солнце пустыни». Я столько взяток чиновникам не могу платить. Я могу выйти напрямую на производственников в Наро-Фоминске — они делают слюдяную бумагу. Она используется в производстве кабельной продукции, которой всегда не хватает. Санкции навалят — кабеля закончатся, это же расходный материал. Это одно из применений, — думает вслух Станислав.
Кристаллы используются и в авиастроении, они востребованы за границей. Уже проявляют интерес Южная Корея, Япония и Китай. Они готовы вкладываться в оборудование, инвестировать.
— Мы и работать начали после того, как китайские бизнесмены приехали в Иркутск и начали осторожно интересоваться: «У вас вроде там где-то куча слюды лежит, бесхозной». Но эта отрасль остается оборонной: Бодайбо со своим золотом всегда было приписано к Министерству цветной металлургии, а Мама — к Министерству обороны. Мы даже при оформлении лицензии должны были на нее поставить подпись начальника иркутского гарнизона. Это значит, что мы не имеем права ни сделать совместное предприятие с иностранцами, ни даже брать их на работу. Они могут только на свой страх и риск купить нам оборудование, в надежде, что мы их не обманем и потом заключим с ними контракт. В этом и проблема — иначе мы могли бы найти инвесторов и спонсоров, и все бы шло быстрее.
После начала добычи слюды ее ставят на баланс, и тогда есть возможность получить квоты на экспорт — компания планирует отправлять за границу 1015% добытой слюды.
— Сколько сейчас стоит слюда?
— Это сложно. Вот в соседнем районе есть золото. У него есть проба, есть установленная Лондонской биржей цена. У слюды такой цены нет. Вот возьмем мы сейчас этот кристалл. — Показывает на пласт мусковитской слюды, стоящий в кабинете. — Он стоит сто долларов за килограмм. Мы его порежем на четыре четвертинки, он станет стоить пятьдесят долларов. Порубим его в слюдяную муку — будет стоить пять долларов. Китай, Корея и Япония хотят забирать кристаллы, такие вот. — Снова показывает на мусковит. — А из всей добычи таких кристаллов еще по советской статистике — 1315 процентов. То есть из нашей тысячи тонн будет только сто экспортной слюды. Остальные фракции, мелкоразмерная и мука, — это заказы от отечественных предприятий, мы на это рассчитываем.
Тормозит промышленное развитие района логистика. Вывозить слюду компания планирует существующими старыми путями: «экспортную» доставлять самолетами из Мамы, а 90% для внутреннего рынка зимой копить, а летом сплавлять по Витиму и Лене в Усть-Кут — там и аэропорт, и развитая дорожная сеть. Дороги здесь — это недостроенная до Бодайбо, на Таксимо, и таежная просека через Уоян на Северобайкальск, обе ведущие к БАМу, — никто ради частных компаний пробивать не будет, а им самим, даже вскладчину слишком дорого.
— Для развития района дорога сыграет бóльшую роль, чем добыча слюды, — уверен инженер Абросов. — Добывать тут что угодно можно. Со мной сюда ехал геолог, он рассказал, что ниже по Витиму, на Воронцовке, это восемьдесят километров от нас, есть госзаказ на уран. Редких полезных ископаемых у нас хватает. Многих людей, занимающихся развитием, отталкивает логистика. Мы здесь живем в глуши, для нас Мама — это где-то недалеко от Москвы…
Вечером мы той же моторной лодкой возвращаемся на Маму. С Гитлер-горы в реку спускается туман. По темноте приедет мэр Морозов, обещал привезти от тещиной коровы молока. Андрей Карпов поделился боровиками на жареху. Из «СССР» расходятся последние посетители — в окнах кафе гаснет гирлянда кофемашины. Завтра по ранней зорьке на речном трамвайчике нужно ехать дальше — вверх по течению Витима, в Бодайбо.
0
120.00
