ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Сен. 27, 2021

— То есть возникает вопрос, что за ад для него был в этой школе?

— Для меня удивительна скорее последняя часть предложения: «у детишек там не особо много путей отхода для спасения». Это удивительно потому, что он же только что сказал, что ему все равно, кого убивать, — и вдруг начинает переживать за маленьких детишек в школе. С чего бы вдруг пришла такая мысль? Может показаться, что я пытаюсь вызвать к нему симпатию — нет, ни в коем случае, никто не может оправдывать убийств. Нет оправданий! Просто как специалист я обращаю внимание на любые нестыковки, если брать за основу психологическую подоплеку. Он о маленьких детях говорит с точки зрения их возможного спасения — вероятно, они у него ассоциируются с некой душевной чистотой, незащищенностью. Вот я приду такой весь разрушитель, а у них нет путей для спасения.

Здесь может быть задействован механизм проекции, и этот человек неким образом рассуждает о себе-младшекласснике. Если добавить к этому еще одно предложение из того же письма: «с начальной школы понравилось причинять людям боль», то можно предположить, что у него был какой-то ранний тяжелый и болезненный опыт именно в начальной школе. Конечно, многих обижали в детстве, и, слава богу, только единицы становятся убийцами. Но в данном случае это возможно сыграло какую-то свою роль — нужно разбираться.

— В каких случаях детские травмы могут сыграть такую роль? Есть люди, склонные к мести, но, согласитесь, в данном случае это месть безадресная, он просто не успел обрести врагов в вузе, в который только поступил.

— Это похоже на символическую месть глухому, отчужденному миру. Это нерациональный поступок. Что бы ни декларировал террорист — это всегда доведенные до крайности негативные эмоции, подкрепленные псевдорациональным обоснованием.

Формирование террористического сознания имеет свою логику и свою структуру, оно подобно воронке — имеет циклический характер. Возникает на фоне негативных эмоций: внутреннее раздражение, фрустрация, недовольство. И только потом усваивается так называемая сверхценная идея, призванная разрешить внутреннее напряжение. Начинается взаимная подпитка: негативные эмоции усиливают разрушительную идею, а идея в свою очередь подпитывает негатив. Все это идет по спирали, убыстряется и усиливается.

Этот процесс может идти годами. Пермский стрелок пишет, что начал готовиться с середины 10-го класса, но это только то, что он стал осознанно ощущать. Мы не знаем, что там было прежде, — так просто человек не в состоянии взять и отнять жизнь у незнакомых людей, называя это действие аттракционом. Я повторяю это, потому что вижу в этом сравнении жуткую смесь злорадства, цинизма и полной опустошенности.

Но дело здесь не только в обидах. Я изучал эту тему несколько лет. Есть ряд ключевых признаков террористов. Прежде всего, им присуща эмоциональная глухота. Они не понимают, что такое боль, у них хромает чувство сострадания, а если непонятно, что больно, то и можно делать больно.

— И в письме пермского стрелка говорится, что он не понимает, что чувствуют люди, потому что они открыто проявляют эмоции, только когда им делаешь больно.

— Такое бывает при психологической травме: чувства словно замораживаются. И при некоторых психических заболеваниях, когда человек начисто лишен эмпатии. Только когда он видит страдание, он может почувствовать эмоцию. Он, по сути, так и говорит, что идет убивать других, чтобы почувствовать себя живым.

Еще признак — контрастное дихотомическое мышление: либо хорошо — либо плохо, либо вы со мной — либо против. Мир черно-белый, других цветов нет. Разубедить уже созревшего террориста не получится: он этого не допустит, потому что тогда для него весь мир перевернется.

В межличностных отношениях такие люди либо отчаянно соперничают, либо избегают общения, закрываются. У них либо экстремально заниженная самооценка — «я никто», либо сильно завышенная — «я Бог».

— Может ли в данном случае идти речь о психически здоровых людях?

— Я читал текст сотрудника ФБР в отставке, правда, он говорил о маньяках, но думаю, что это можно сказать и применительно к стрелкам. Что с точки зрения нормальных людей, конечно, они нездоровы. Но классическая психиатрия их часто признает вменяемыми, потому что они очень четко понимают, что делают, отлично осознают все причинно-следственные связи. Они вынашивают планы, все анализируют, прогнозируют. Но это, конечно, искаженное сознание.

— Расскажите о вашей программе профилактики экстремистских тенденций, как вы с ней работаете?

— Я работаю со студентами. Прежде всего, я даю им возможность выговориться. Редко, но иногда бывает их слушать тяжело и даже неприятно. Много гнева, ненависти, но пусть лучше говорят, чем потом делают. Это — коррекция внутреннего напряжения: тебя слышат, слушают. Когда эмоции сошли — его выслушали, — можно порассуждать здраво. Учимся командной работе, эмпатии, доверию друг к другу. Есть отдельный блок конфликтологии.

Когда решение о теракте уже вызрело — сделать будет ничего нельзя. Будущий стрелок будет вежливым, внешне спокойным, он не подаст вам никаких сигналов о том, что в нем происходит разрушительное нарастание сил. А вот когда созревало — он, скорее всего, подавал знаки.

Есть исследование о поведении самоубийц, но поскольку у всех стрелков прослеживаются явные суицидальные намерения, можно результаты обобщить. По статистике только 3% суицидентов не подают окружающим никаких знаков. Остальные 97% знаки подают, и при внимательном отношении их можно услышать. Это могут быть фразы: «наверное, я здесь лишний», «мир несправедлив», могут быть какие-то резкие взрывы ярости или смех «висельника». Нужно реагировать, откликаться, предложить обратиться за помощью к профильным специалистам.

Кандидат психологических наук, старший научный сотрудник лаборатории когнитивных исследований, руководитель психологической службы факультета психологии Института общественных наук РАНХиГС Кирилл ХЛОМОВ. Соавтор исследования «Массовые убийства в образовательных учреждениях: механизмы, причины, профилактика».

— Кирилл, давайте для начала скажем, что ваше исследование было опубликовано в 2018 году в Национальном психологическом журнале, думаю, важно, чтобы его прочитали все, кого волнует тема. Там вы анализируете 55 публикаций и исследований, собранных по всему миру. Что вам как специалисту показывает Пермская трагедия?

— Прежде всего, то, что у нас, как и прежде, система выстроена больше под контроль, чем под оказание помощи. Пермский случай очень наглядно показывает, что на все системы контроля люди будут находить все новые и новые пути обхода. Без системы психолого-педагогического сопровождения контроль ничего не дает. В некоторых странах есть положительный опыт борьбы с шутингом, например, в Германии и Финляндии. Там после нескольких подобных эпизодов повторных случаев не было в течение 15 лет. Этого удалось добиться за счет нормализации климата в образовательных учреждениях, работы социальных педагогов и психологов, которые помогают разобраться в проблемах каждого конкретного ученика.

Составить четкий психологический портрет потенциального «стрелка» крайне сложно, и различные тесты и чек-листы поведенческих реакций не дают возможности его сформировать. При этом есть сигнальные признаки, на которые все же стоит обращать внимание: склонность к депрессии, суицидальные мысли, уход в мир компьютерных игр, проблемы в отношениях с учителями и учениками.

Мы говорили в исследовании, что стрелками становятся люди, у которых слабые социальные связи. То, как пермский стрелок описывает своих одноклассников и однокурсников, указывает как раз на этот момент.

Формализм в системе образования и здравоохранения рождает много проблем. 15 минут на прием пациента в поликлиниках — результат оптимизации, чтобы врач-специалист вынужден был принять как можно больше пациентов. Под таким давлением трудно оценить и успешно справиться с такими сложными случаями, как пермский пациент, причинивший в итоге столько горя людям. Судя по тому, как он сам описывает две встречи с психиатром, там не было настоящей клинической беседы, не было исследования, при котором его замыслы могли бы быть обнаружены. Очевидно, что даже заподозрив что-то неладное, специалист в итоге все же отправила его к психологу за штампом. Я могу объяснить это только давлением на потоке — быстро пропускать каждого, чтобы успеть как можно больше принять пациентов.

— Психиатр не только заподозрила, но и написала себе, чтобы не забыть впечатления. Он приводит ее слова на втором приеме: «Я посмотрела записи, и в них написано, что я не доверяю вашим ответам». После этого она предложила 18-летнему парню, пришедшему к ней за справкой для оружия, пройти платного психолога. По сути, переложила ответственность, вместо того чтобы забить тревогу

— Психиатр явно почувствовала некоторое нездоровье. Последние исследования говорят о том, что часто ощущения врача более достоверны, чем бланковые тесты. Любой тест, включая полиграф, при должной тренировке можно научиться обходить. Чем больше мы повышаем контроль, тем больше будут улучшаться и усложняться способы его обхождения.

Я бы обратил внимание еще на два факта. В обществе сегодня есть стремление к индивидуализму, к изоляции. Старые системы вовлеченности друг в друга уже не работают, а новые не выстроены, нет общественного присмотра, реакции друг на друга. Я думаю, любые развороты в сторону большей взаимопомощи и гуманистического отношения другу к другу надо очень поддерживать. К счастью, такие тенденции тоже есть, как и попытки говорить, изживать практики принуждения, физического и эмоционального насилия. Это все нам сегодня остро необходимо…

Второе. У нас за короткий промежуток времени — с мая по сентябрь — произошли два случая так называемого шутинга людьми, которые только что вышли из-под опеки школ. Казанский стрелок учился в колледже, потом, правда, был отчислен, пермский — в университете. Может быть, есть смысл думать о психолого-педагогическом сопровождении не только школьников, но и тех молодых людей, кто недавно вышел из-под опеки школы.

Психолог, доцент кафедры нейро- и патопсихологии МГУ, заведующий отделом клинической психологии Научного центра психического здоровья Сергей ЕНИКОЛОПОВ.

— Условно можно сказать, что все это продолжение истории массового убийства в школе «Колумбайн», совершенного в США в 1999 году с применением стрелкового оружия. Стрелки — и казанский, и пермский — попали в зону так называемого социального заражения. В интернет-среде происходит некая героизация, и можно уже говорить, что возник культ такой подростковый.

Если учесть, что подростковый возраст увеличился во многих странах до 25 лет, — это большой пласт людей.

Что говорил мальчик из Казани? То же, что выкрикивал один из нападавших на «Колумбайн»: «Я Бог!» — это впрямую подражание. На опыте казанского стрелка, по сути, обучился парень из Перми: он же в письме гордился тем, что обманул всех — и психиатра, и психолога. То есть социальное заражение происходит не просто в чистом виде, что один к одному я повторяю ваши действия, а я учитываю ваши ошибки.

— Можете объяснить природу этого зла? Они идут убивать из-за чего?

— Многие называют причиной травлю, но, когда мы начинаем их исследовать, часто выясняется, что это только их восприятие. Можно при всех равных считать себя успешным, а можно — неудачником. Судя по рассказам бывших одноклассников стрелка из Казани, по отношению к нему не было буллинга. С ним хотели дружить, он многим нравился, но был одиноким.

Американцы проводили исследование, из которого был сделан вывод, что большей части таких стрелков были поставлены психиатрические диагнозы: у кого-то шизофрения, у другого — депрессия. Кому-то ставили ассоциативное личностное расстройство, но, думаю, что последнее — от бессилия специалистов. Полностью здоровых практически не было — по сути, это так же, как с Раскольниковым: болезненное состояние, и он убивает, а потом выходит из него и становится кротким, религиозным.

— Я где-то прочитала о том, что письмо студента Пермского университета, расстрелявшего людей, было очень грамотным…

— Известно, что подростковый возраст связан с метафизическими исканиями, и текст его письма все это выражает. Вспомните еще раз Раскольникова и произведение Камю «Миф о Сизифе. Эссе об абсурде», где идут прямые отсылки к Достоевскому. Там же говорится, что я своей смертью приговариваю мир — он несовершенен и должен быть разрушен. Вот эта идея смерти мира, которой человек может способствовать, потому что мир — это мир в его голове. Ей вторит стрелок из Перми. Он говорит, что вокруг одни уроды, их можно уничтожать — и самого себя тоже. Он мог бы это сделать в школе, что вроде было бы логичнее. Но в том-то и дело, что суть для террористов не в месте — я все вокруг считаю дерьмом и все малозначимо: осуществлять ли месть в самом дерьмовом месте — вот что он, по сути, говорит.

Я не сторонник быстрого диагноза, но там, конечно же, есть психическое неблагополучие. Раньше в клиниках часто ставили диагноз «Синдром метафизической интоксикации». Метафизические искания — это нормально, но у кого-то это сказывается как интоксикация. А чтоб расстреливать людей, к уму и исканиям остается еще прибавить агрессию и мощную дегуманизацию окружающего. Вам может кто-то нравится, а кто-то нет, но вы видите в них людей, а террористы — не видят.

Отсутствие эмпатии характерно для психопатов, а у здоровых это может выключаться. Даже во время войны, как показывают нам исследования, в первом бою только 9% стреляли во врага, а другие осознанно или неосознанно целились куда угодно, только не в живого человека. Постепенно они становились солдатами, переставали видеть людей, а видели врагов, которые — «не люди». Включался момент привыкания, и происходила полная дегуманизация.

— Получается, наши стрелки жили как бы на войне и никак себя не выдавали годами? И второй вопрос: какой тип личности склонен копить обиды? Неважно, мнимые они или реальные, вынашивать план мести миру?

— Конечно, старались не выдавать — вокруг же «враги». Ответ на второй ваш вопрос связан с тем, насколько объективно мы воспринимаем мир. Когда мы чем-то эмоционально захвачены, происходят искажения, как у влюбленных: они же искажают образ объекта обожания. Людям объяснения обиженного и затравленного мстителя понятнее, но скажу еще раз: его обиды зачастую существенны только в его воображении. Это связано с бредом отношений, с паранойяльным типом личности, и этот элемент присутствовал у всех, кто устраивал шутинг. Обычный человек знает, что он идет куда-то, а большая часть людей на него внимания не обращает — и не должны, потому что люди так же, как и он, идут по своим делам. А для него это уже может стать обидой: на меня не обращают внимания!

И я полностью согласен в данном случае с американцами, которые проанализировав около 80 случаев, делают вывод о том, что нужно бросить большие силы на дестигматизацию служб психического и психологического здоровья. Чтобы молодые люди не боялись обращаться за помощью, и тогда бы можно было уменьшить риск массовой гибели людей. Металлодетекторы нужны, но поддержка специалистов спасет больше.

— Если мы говорим об аналогии с «Колумбайном», то важно вспомнить, что одного из малолетних убийц в этой школе мать все время водила к психиатру. Он был под наблюдением специалиста до того, как открыл стрельбу.

— Но запрос психиатру не был связан с готовящимся преступлением. Специалист не был ориентирован на группу такого риска. И проблема — каким инструментарием владеют психологи и психиатры, насколько они готовы к встрече с таким пациентом, могут ли вычленить из жалоб об одиночестве, неуспеваемости, буллинге агрессивную или аутоагрессивную компоненту?

Нужны исследовательские работы по инструментарию. Я знаю, что по агрессии и аутоагрессии инструментарий и у нас, и у американцев крайне бедный. Но надо двигаться в этом направлении. Ничего другого нет: полиция и Росгвардия предельно ограничены — все зависит от того, с какой скоростью они прибудут на место, и не более того. Это же не профилактика, не предупреждение — только реакция. Врачи лечат ковид, но одновременно идет работа над вакцинами. И здесь нужны «вакцины», а мы все время хлопаем по месту, где муха сидела.

У нас в школе один психолог на детей от 7 до 16 лет. Должно быть как минимум четыре психолога: три — для каждой группы возрастов учащихся и один — для учителей. Они же у нас психологически запущенные, тонут в своих проблемах, у многих из них выгорание. Они даже буллинга зачастую не видят. Их учили, как преподавать, а как понимать другого человека — не знают.