Год российского кино выходит на финишную прямую. Безусловно, многого удалось добиться. Сегодня в нашей стране снимается 130 картин в год — столько же снималось в СССР . Министерство культуры поддержало 26 режиссеров-дебютантов, софинансировало 31 фильм авторского и экспериментального направления. Но крупнейшие деятели отечественного кинематографа хотят большего — чтобы все ленты доходили до зрителя. Об этом шла речь на круглом столе «Кинополитика сегодня: отчетность и реальность».
Бросив даже самый беглый взгляд на афишу московских кинотеатров за нынешний месяц, становится ясно, что в отечественном кинопрокате существуют проблемы. Почему столичные киносети показывают в основном американские картины? Почему фильмы наших киноклассиков выходят ограниченным экраном и где-то на периферии города? Какое кино, наконец, хотят смотреть сами москвичи? На кинокарте столицы как в капле воды отражаются особенности кинополитики всей России, о которой размышляют деятели культуры на круглом столе, состоявшемся в рамках Первого Уральского открытого кинофестиваля, где побывала кинообозреватель «ВМ».
Борис Дондурей: У меня складывается ощущение, что главным итогом Года российского кино являются два гигантских панно «Мы живем в год кино!» на трассе, ведущей с Рублевки через Новый Арбат в Кремль.
Никаких дискуссий по поводу кино на ТВ, никаких особых заседаний в Минкульте. Похоже, что, кроме аналитических процессов, этот год нам ничего не принес. Зато есть отчетность, финалом которой (я уж выдам секрет) будет встреча с президентом страны в конце года, где ему наверняка доложат о больших успехах Года кино. Естественно, режиссеры будут говорить о трудностях, критики — о качестве, продюсеры — о том, что государственных денег маловато, кинотеатры — о необходимости строительства новых залов, а люди, занимающиеся кинополитикой — о том, как они увеличивают количество сеансов. А мне бы хотелось эту картину наполнить реальными цифрами и деталями.
Наше кино — гигантская сложная система, это 13–14 взаимосвязанных элементов, в том числе инвестиции, сценарное дело, производственные мощности, творческий цех, образование.
Только в Москве существует 30 киношкол. У меня возникает вопрос: где эти люди? Что они снимают? Куда деваются? Мало кто знает, что мы абсолютные чемпионы мира по изготовлению телесериальной продукции: в 2015 году у нас снято 815 сериальных названий, производством занимается 400 (!) компаний.Если в 1996 году мы снимали всего лишь 20 кинофильмов в год, то в прошлом — 130, то есть вернулись к большой российской норме.
Стоит задуматься: российских картин много, компаний много, но что имеет российский зритель на экранах?
До 1986-го американцы производили в год 800 картин, а СССР покупал и демонстрировал из них лишь 8. Сегодня мы демонстрируем их 280 (!), а из собственных 130 российских выпускаем 70. Почему?
В 1989 году была произведена страшная революция для советского сознания: кинотеатрам разрешили самим выбирать, что они будут показывать. Это преступление! В итоге получается, что часть российских лент прокатчики вообще не хотят ставить, а остальные выходят небольшим тиражом в 30–40 копий, хотя у нас построено 4200 залов. При этом американская «лабуда» выходит у нас тиражом в 1500 копий! Потому что так решили кинотеатры.
Кто-то скажет, что это объективные рыночные процессы, но ведь за Год российского кино не было ни единой дискуссии о том, как соединить эти 280 американских фильмов (вместо 8, покупаемых СССР) с необходимостью каким-то образом продвигать собственное кино. Единственная возможность у Минкульта была в этом году «задушить» киносети, заставить их приказом показывать отечественные ленты. Не случилось.
Я еще и социолог, мне любопытно, что в этих условиях происходит со зрителем. Вы видели какие-нибудь дискуссии на эту тему? Я — нет. А с ним происходит несколько процессов. Во-первых, он перестал различать фильмы, сериалы, ситкомы, скечкомы. Во-вторых, он научился скачивать кино, то есть воровать. Но кинотеатры, попав в эту западню, сообразили, что могут зарабатывать на еде. И теперь 55 процентов доходов кинотеатров — продажа еды и питья, они давно стали учреждениями общественного питания.
Но зато у нас появился резерв — ребенок «4+». Этот влиятельный зритель лишь за две недели января и неделю мая приносит 150 миллионов долларов. Он смотрит мультики, и продюсер Сельянов блестяще отвечает на эту потребность, выпуская «Богатырей». Стоят анимационные фильмы 4 млн долларов, собирают по 25! Конкурировать с анимационным сегментом у нас сегодня могут лишь 2–3 игровые ленты, хотя игровым кино занимаются 250 режиссеров.
Какой вывод я делаю? Нам остро не хватает продуманной кинополитики, анализа процессов, продюсеры не хотят встречаться с критиками — они им интересны только как пиарщики. Мы даже не можем ответить себе на вопрос: почему стремительно уменьшается количество зрителей качественного кино? Не понимаем, почему у нас нет желающих смотреть фильмы, победившие на Каннском, Венецианском, Берлинском фестивалях, и эти картины снимаются через неделю? Почему, наконец, мы показываем российское кино лишь в час ночи?
Владимир Меньшов: Все, что сказал Борис Дондурей, требует серьезного обдумывания.
Я поддерживаю идею Карена Шахназарова о выделении кино в отдельную организацию. Планомерности действий общества сейчас действительно нет. Вот выскочили эти таинственные питчинги (презентации кинопроектов для поиска инвесторов — В.М.) с непонятными людьми, которые якобы нечто доказывают на них. Лично у меня ощущение такое, что на наших глазах разыгрывается спектакль. Недавно просматривал все картины, выдвинутые нами на «Оскар», и к ним был приложен список в 75 фильмов, которые вышли в российском прокате в прошлом году. Прочел аннотации и ахнул: мне вообще неясно, почему это надо смотреть.
Очень многое сегодня не отвечает на главный вопрос «Зачем?» И этот разговор должен состояться, если мы хотим остаться державой кинематографической, если хотим, чтобы к кино на государственном уровне появился бы такой же серьезный подход, как к нашей обороне.
У меня есть некоторая надежда: талантливые ребята в нашем кино все-таки «выскакивают». Плодотворную нишу нащупал Сельянов, хотя ему никто не поручал вроде бы, и пошло дело с анимацией. Выскочил озорной режиссер Крыжовников. Я посмотрел три его фильма — смешно, неожиданно. Список людей, на которых наше кино может опираться, разумеется, шире. Наша беда в том, что мы не имеем обратной связи со зрителем. И с режиссерами. Когда их спрашивают: вы затраченные деньги вернули, они начинают что-то витиевато объяснять.
Борис Дондурей: Хотелось бы узнать также мнение присутствующих о появившейся в 2010 году системе безвозвратных денег, предоставляемых восьми нашим большим кинокомпаниям-лидерам? Это примерно два миллиарда из шести, которые тратит государство на кино. То есть из шести миллиардов три сразу переводится в Фонд кино, который дает два на безвозвратной основе, и один миллиард — с возвратом. Но, обратите внимание: компании-лидеры у нас назначены, в отличие от Соединенных Штатов, где ты должен сам стать «XX веком Фокс»!
Владимир Меньшов: Я сейчас от вас много нового узнал.
Елена Стишова: Нам порой кажется, что никакой осознанной политики вроде бы и нет, но тем не менее мы видим, что она складывается из хаоса малопонятных телодвижений, финансовых потоков и для многих совершенно неясных вещей. Но гораздо важнее — что произошло со зрителем.
Мне кажется, он умер. Тот, с которым успешно, несмотря на идеологические заморочки, работало советское кино на протяжении 79 лет. В течение 20 лет мы наблюдаем рождение антропологически иного зрителя. Он не хочет смотреть свое родное российское кино — это безумие какое-то, самая настоящая шизофрения. И эти процессы, конечно, нуждаются в исследовании, потому что выходят далеко за рамки кино и вырастают в проблему философскую.
Сергей Соловьев: Я не просто болельщик киноиндустрии, я зритель, и кино я стал заниматься потому, что был зрителем фильма «Летят журавли». Поэтому меня все меньше интересуют радостные или безрадостные цифры индустрии.
Меня — зрителя — не покидает пессимистическое ощущение, что все это со дня на день накроется медным тазом. Потому что никакому излечению это не поддается, никаким улучшениям и реорганизациям. Почему? До потому что изначально это бред: ну не может быть никакого кинематографа, в основу которого положена рыночная экономика! Рыночная экономика хороша в производстве галош, там можно эффективно экономить на подкладке. И Отара Иоселиани никогда не оплачивало Госкино, его оплачивал Гайдай! Причем оба были довольны своей ролью. Я знаю, с каким уважением Гайдай относился к Отару.
Знаю, как, в свою очередь, ржали Андрей Тарковский и Отар Иоселиани на «Бриллиантовой руке». Я был свидетелем того, как Лев Арнштам, работавший у нас в объединении, говорил Тарковскому: «Андрей, тебе нужно прийти на худсовет по Гайдаю. Надо!» Андрея на «Мосфильм» было палкой не загнать, но он шел, и после просмотра «Бриллиантовой руки» делал свои «замечания»: «Сколько куплетов в песне «Весь покрытый зеленью»? Три? Послушайте доброго совета, отрежьте два!» Вот это была вершина художественной дискуссии с экономическим уклоном! Это только кажется дурью! Вместо этой исчезнувшей «дури» мы получили рыночную экономику с ее лозунгами: что, мол, мы производим такое-то количество галош и весь мир обуем в эти галоши! В гробу наши зрители видели эти галоши! (Это я сейчас не о галошах, естественно, я о кинематографе!) Все новые кинотеатры с этими залами — чушь. Потому что все уже обожрались попкорном, трехмерными фигурками, и никто не хочет больше туда идти, потому что там нечего смотреть! Вот вы сказали о серьезном экономическом факторе — четырехлетних детях, которые готовы смотреть мультики. Да, мы «нарыли» в результате всех мучений вокруг индустрии свой резерв! Он растет. Других нормальных резервов у российского кино я не вижу. А все разговоры о том, как бы удовлетворить зрителя, еще не окончательно удовлетворенного, который где-то болтается, — чушь собачья! Не удовлетворим! Нет у нас контакта с этим зрителем! Поэтому процесс накрывания тазом надо сделать максимально комфортным и экономичным, без больших капиталовложений и многих комиссий.
На этом фестивале прошла замечательная премьера обновленной версии фильма Глеба Панфилова «Мать». Мы три часа просидели в холодном зале, затаив дыхание. А я был свидетелем того, как в 1989 году этот фильм просто не замечали. Это выглядело так, как будто в будущей жизни Панфилову больше нет места: «Глеб, ты должен это понять и тихо отбросить концы».
Откуда эта наглость?! От того, что нами уже тогда начало править не желание Тарковского «улучшить» Гайдая, а какие-то мощные законы вновь найденной рыночной экономики, которая всех нас потянет неизвестно куда. На этом фоне произошла еще одна страшная вещь — абсолютное перерождение кинематографического чиновничества. Это говорю я, который 20 лет проработал при советской власти, который знает Ермаша, Павленка (первый зам Госкомитета СССР по кинематографии. — «ВМ»), и все эти жуткие чиновничьи кабинеты! Но теперь мне иногда снится по ночам Павленок! Я просыпаюсь от какого-то счастливого чувства, будто что-то хорошее со мной произошло! Ах, я же видел во сне Павленка! Почему? Потому что я тогда понимал место этих чиновников в государственной иерархии и понимал свое место в ней. А нынешние, пока не удушат, не успокоятся. У них железная хватка и полное отсутствие всяких номеров телефонов. Некуда нам звонить.
Это очень опасная вещь — вольное киночиновничество. Потому что оно становится неподотчетным.
Я тут включил телевизор, идет феноменальная лента «Первый учитель» Кончаловского. Я ее готов смотреть в миллионный раз. Потому что это Искусство. Это не фуфло! Мы же — производители фуфла, фуфлыжники! Сталин поставил Парад Победы, посмотрев фильм «В шесть часов вечера после войны». Именно в такой последовательности, а не наоборот. Ему показали материал, и он сказал: «Вот так надо поставить Парад Победы!» У этого кино — совсем иной энергетический посыл.
Не энергетический посыл индустрии, которой нет, а энергетический посыл художественности. Картина Пырьева — потрясающе сделанная художественная вещь. Поэтому нам надо думать не над этими новомодными штучками, а как нам возродить что-то человеческое в кино.
Все эти залы строящиеся — хороши, но они же для чего-то строятся! Они строятся в расчете на совершенствование нашей российской сути, в надежде, что мы что-то такое изобретем, что в этих залах начнет биться какая-то немыслимая живая жизнь! Но она там не начнет биться! Вот у Наума Клеймана в Музее кино было 4 маленьких зала, которые воспитали поколения молодежи. Приходит парень ко мне во ВГИК поступать, вижу: что-то соображает, спрашиваю: где понабрался знаний? «В Музее кино», — отвечает.
Вот эти ребята, сидевшие на карачках в Музее кино и ждавшие, когда начнется Годар в зале на 40 человек — это и есть киноиндустрия. А фуфловые залы — это всего лишь средство обогащения людей, которые являются их владельцами, и никакого отношения к нам они не имеют. Вот такие у меня представления об индустрии и развитии.
Валерий Кичин: Лично у меня такое ощущение, что страну охватила апатия. Произошел какой-то жуткий разрыв. Недавно по телевидению я зацепил фильм «Улица полна неожиданностей », в котором играют замечательные актеры. На экране — лица. Но картина постоянно перебивалась рекламой новых фильмов, и по контрасту это было что-то невероятное. В перебивках возникали свиные рыла, которые заезжали друг другу в эти же самые рыла. И этот контраст между двумя кинематографами, между двумя поколениями — реальная пропасть.
Но между тем, когда я отбирал фильмы для Первого Уральского фестиваля, у меня возникло ощущение, что кино не умирает, что есть много молодых, талантливых людей, которые просто не могут пробиться, но полны энергии и оптимизма. Отличный пример — Оксана Карас. Я в Театре музкомедии посмотрел спектакль, где была хорошая музыка, заинтересовался композитором. Узнал, что у нее есть один фильм под названием «Репетиции» двухлетней давности, который пылился под кроватью — никто не захотел его посмотреть, ни в прокате, ни на ТВ. Мы вытащили фильм Карас на фестиваль «Дубль дв@», потом его показал канал «ОТР», а затем Оксана делает «Хорошего мальчика» и получает Гран-при «Кинотавра».
Это я к тому, что сколько под кроватями чего-то лежит, и мы этого даже не знаем. Я не представляю, как вытаскивать дохлого осла за уши и реанимировать, я имею в виду киноиндустрию, но понимаю, что каждый из нас должен делать то, что он может. Потому что пока эта апатия будет продолжаться, ничего у нас хорошего не будет.
0
10.00
